Снег выпал вчера под ночь. С утра тоже покропило сухим и лёгким под крепкий морозец.
Скоро встало солнце, и весь день не уходило. На юге стояли тонкие ледянки облаков, а на северо-востоке, никому не мешая и не угрожая, неподвижно притороченное весь день к одному месту, провисело облако, сливаясь с лесом.
Весёлый аэропорт птиц за окном! Лес ярко освещён солнцем. Сосны впервые теплы стволами и мягко-кремовы. Снег на ветвях берёз и ив настолько нежен, сух, лёгок, что видна в опушённости этой каждая снежинка. Каждый кристаллик тебе внятен. Сороки радостно и неутомимо снуют между лесом и ближайшими сарайками и домами. Что переносят, что передают, что их так занимает? Скачут по поленницам, заглядывают во все щели, планируют на снежную поляну, хватают клювами снег, делают пересадку в «домодедово» кустов у компостной ямы соседки. Металлическими жаркими стружками вспыхивает их оперенье. Безукоризненна его графика. Раз за разом флотилии их вонзаются на полном ходу в белое, невесомое, мягкое, и, как в замедленном кино, долго струится и переливается снежная крошка…
Из-за крыши моего дома, простреливая пространство окна на втором этаже, одна за другой перелетают свиристели. Они устраиваются на провода и долго раскачиваются под солнышком. Воркуют, посвистывают. Я и не слыша – слышу и знаю, что это так именно.
Огромный ворон пролетает над гаванью сорок. Ворчит, должно быть, взирая на сорочью бабью суетню со своей высоты.
Мелкота птичья какая-то сорвалась из леса и рухнула всей стаей на хлевы Окатовых: - тепло в них и сытно!
После обеда встаю на лыжи. Морозные радуги вытянулись налево и направо от светила. А оно не декабрьское – размытое, волнующееся за пеленой облаков, – а звонко определившееся: вот оно я! Крепкое и весёлое его ядрышко предвещает светом весну. И хребтину подставляю ему. Останавливаюсь и шею вытягиваю, и щеки грею, – тепло!
С проводов скользит снег. Он соскальзывает с нити снежной эбонитовой палочкой, которая тут же преломляется белой галочкой-птичкой; за ней скользит другая, третья, четвёртая… Когда в секунду-две они спадают одна за другой, – невольно напоминают миниатюрных белоснежных лебедей, их стаю, выстроившуюся в клин. А на снегу живописно разрастается на месте их падения супрематисткое полотно. Восхитительная геометрия!
В распадах ивняка плавится жаркое. В скрытых от зрения низинах неутомимо трудится невидимый тигль первого, по-настоящему, дня января. Плавко и охристо за сединой закрывающих поляны ив, берёз, сосен.
Когда, наконец, выходишь в сами поля, то очарование действа волшебной печи притухает: на просторных полянах медоточение иссякает. Зато его сменяет привычное, но всегда радующее глаз и душу могучее и ровное сердцебиение искристого простора. Кажется, гигантская поляна подрагивает, томимая лаской миллионов огоньков.
Но ещё больше я люблю покой морозного и пасмурного дня января или февраля. Ту его степень, когда набирающее силу солнце одолевает светом высокие и тонкие облака.
Тихо. Вся деревня, до единого домика и баньки в дымках (суббота!). Меланхоличное сеяние снега между полным света небом и полными света снегами. Уютно вокруг и на душе. И даже мир романа Оруэлла смягчён в эти часы созерцанием почти сказочного деревенского стойбища.