Aрхетипическая система образов стихотворения Анны Дэ «одеяльце»
«одеяльце» Анна Дэ
если осень мелькает осиновой худобой
вдоль разбитой дороги, теряя людей, как вещи,
и дождливится око, смотрящее за тобой,
и крещёные окна безлюдьем бесчеловечны,
значит, жизнь скоротать – всё равно, что пройти пустырь,
где черёмуха с ветром плясала за гаражами -
и сломалась.
но вместо неё подрастаешь ты
и останешься на ночь с ним, если уже большая.
значит, время разбрасывать, а соберёт другой
драгоценные камешки, влезет в твою пижамку,
поиграет в машинки и в твой голубой вагон.
ты лежишь.
ты не жадный.
тебе ничего не жалко.
это голос земли, приоткрытый землистый рот.
схоронись с головою под панцирем одеяльца -
ненаставшей зимой мама наглухо подоткнёт.
так темно.
так тепло и спокойно.
а ты боялся.
Помещая в начале названия обзора слово «архетипический», наверное, следовало бы предварить разговор о самом тексте парой фраз о К.Г. Юнге. Но, чтобы избежать многословности, мы просто последовательно рассмотрим систему образов стихотворения и в случае присущей им архетипичности отметим её. Вспомним лишь, что архетип – одна из категорий, означающая первичные схемы образов, воспроизводимые бессознательно и априорно формирующие активность воображения. Он существует в литературном процессе как носитель «творческой памяти». Архетипы и поныне служат одним из основополагающих средств художественной выразительности литературных произведений. Вовлеченные в словесно-изобразительную систему произведения они формируют и обогащают её, порой даже неожиданно для автора. А некоторые авторы помещают эти образы в такие условия, что их архетипическая сущность проявляется особо и не только играет весьма значимую роль, но и обогащается новыми функциями.
Обратимся к стихотворению «одеяльце». Открывает его «осень» - «если осень мелькает осиновой худобой». Однако об осени мы говорить не будем, поскольку с ней как раз всё просто – время завершения, тоски. Отметив любопытную фонетическую близость «осени» и «осины», поговорим о второй. Осина обращена автором в прилагательное, но роли её это не уменьшает. Дерево – один из древнейших архетипических образов, мировое древо, чаще всего олицетворяющее непрерывность и неизбежность жизненного круговорота. Однако осина – дерево несколько другое. Что не так с осиной? Мифопоэтический образ осины определяется двумя особенностями этого дерева – дрожанием листьев даже при тихой погоде (в связи с чем она символизировала горестный плач, стыд) и красноватым оттенком древесины (который связывали с кровью). У большинства народов осина – отрицательно отмеченное, проклятое дерево. На осину часто «переносили» болезни. Её нельзя было сажать около дома, чтобы не заболеть. Всё это определяет архетипическую наполненность «осиновой худобы». Но где же наша осень мелькает этой худобой? – «вдоль разбитой дороги». Определяя место первого архетипического образа в стихотворении мы сразу же сталкиваемся со вторым – «дорогой». Ограничимся самым простым толкованием данного образа – жизненный путь. Отметим при этом, что дорога «разбитая». И под этой разбитостью явно не колдобины подразумеваются автором, а сломанная, несложившаяся жизнь ЛГ. А что происходит с этой дорогой? - на неё смотрит «око. Еще одна яркая мифологема. Всевидящее Око масонов, Око провидения в христианстве, Глаз Ра и Глаз Гора, взгляд медузы Горгоны, гоголевского Вия – пожалуй, нет такой религии и народности, которые бы обошли вниманием этот символ. Ограничимся самым общим пониманием, что «око, смотрящее за тобой» явно провиденье, и в данном случае оно, к сожалению, «дождливится», попутно отметим замечательную игру слов «безлюдьем бесчеловечны» и перейдем к рассмотрению образов следующей строфы.
А здесь мы снова встречаемся с деревом, только совсем иным – черемухой, которая олицетворяет нежность, молодость, девичью красоту. Как же предстает перед нами черемуха – вместе с ветром. Еще один яркий архетипический образ. Причем, весьма контрастирующий с черемухой, воплощающий в себе силу, движение, буйство. И самое любопытное что способ взаимодействия ветра с черемухой – пляска. Значение плясок /танцев в истории и культуре трудно переоценить. Пляска – это способ взаимодействия человека с Богом, способ соединения с силами природы, способ просвещения, самовыражения, это сама жизнь. В контексте всего этого вторую строфу можно воспринимать двумя путями. Во-первых, юная ЛГ – черемуха с такой силой погрузилась в жизнь, что сломалась внутри, и на смену ей внутренне пришла другая, у которой «осень», «время разбрасывать», которая осознает это завершение, принимает его. Это подтверждает и переход, утрата всех атрибутов детства, описанные в третьей строфе – машинки, пижамка. И здесь хочется отметить, что вагон, тем более голубой – это вовсе не показатель того, что ЛГ – мальчик. «Голубой вагон» – это и мечты, которые теперь кто-то иной воплощает, и само детство, в котором, перефразируя всем известную песню «кто-то будет /ездить/, но не я».
Однако есть и еще один путь восприятия второй строфы, который, кстати, вовсе не противоречит первому, просто создает несколько иную плоскость стихотворения. Можно считать, что сломалась не сама ЛГ, а её предшественница – мать, а на смену её пришла ЛГ – дочь. Тогда мы сталкиваемся здесь с ещё одним из основных архетипов, определенных самим К. Г. Юнгом – образом матери. И в стихотворении она появляется не только соединенная с черемухой. Далее, в четвертой строфе, она уже названа напрямую – «мама». Причем и во втором случае образ её также не однозначен. Её действие «наглухо подоткнет» не только воплощает в себе материнскую заботу, но и соединяет её с другим важнейшим архетипом мировой мифологии – архетипом смерти. О смерти поговорим чуть позже, пока рассмотрим еще одну материнскую ипостась данного стихотворения.
Есть в стихотворении и другое, весьма привычное для нас, воплощение матери – «мать-земля». Однако даже эта сущность здесь не однозначна. Это не только та заботливая мать-земля, которая кормила, растила и т.д. и т.п., с которой мы привыкли ассоциировать данное сочетание – это мать-земля, которая открывает перед нами – даже жутко – «землистый рот», которая навсегда накроет собой, и которая также совмещается тем самым с образом смерти.
Теперь о смерти. Этот образ сопутствует нам на протяжении всего стихотворения. Появляется он уже в первой строфе: сначала исподтишка, напрямую неназванный, смотрит сквозь осины, затем уже более конкретный возникает из «теряя людей, как вещи», потом стоит тенью над нами («черемуха … сломалась» - в катрене втором), разрастается («соберёт другой» пока « ты лежишь») и достигает своего апогея в завершающей строфе, которая почти вся о ней («приоткрытый землистый рот», «схоронись с головою под панцирем одеяльца», одновременно сливаясь с матерью и землей. Совмещение трех основных архетипов в стихотворении происходит посредством его ключевого элемента, вынесенного в название – одеяльца. Им мать накрывает ребенка, проявляя свою заботу, им же в контексте смерти становится земля.
Причем объединение трёх этих архетипов даёт нам не только видимую первоначально сосредоточенность на смерти, оно обладает еще и обратным эффектом, показывая, что смерть – это возвращение к первоосновам, под материнское одеяльце, к материнскому лону – тем самым – каким бы парадоксальным это ни казалось – воплощает круговорот жизни.