Диоген был циником. Не кинологом, не античным филологом, а просто киником. То есть, любимцем мудрости. София не там, где софисты и прочие хористы на котурнах, а в отвержении земных благ. История донесла до нас противоречивый образ юродивого философа, коего современники поносили «собачьем именем». Но ведь и солнышко нашей поэзии, сам Александр Сергеевич любил делать «сэлфи» со словами: «Ай, да Пушкин, ай да сукин сын!». Цинично относиться к этому миру с его собачьими бегами, в лучшем случае, если это, конечно, не тараканьи гонки или же верчение белки в колесе, разве признак безумия?
В глазах обывателя, достопочтенного горожанина, мещанина в польском значении «мiста», то бишь, места обитания за крепостными стенами вольного бурга, разумеется, всякий, отвергающий земные блага – преступник. Закоренелый бродяга. Но ведь и Авель был таким же, не домоседом. Скотоводом. Кочующим вслед за стадами. А Каин – основателем городской цивилизации. Как и все его потомки. Один изобрел музыкальные инструменты, другой стал кузнецом, третий шатры придумал делать, уже для своих животноводов, ГМОшников прародитель, четвертый открыл способ обжигать глину и делать из нее кирпичи, чтобы были они удобнее бутового камня. И обтесывать долго не надо, и стены ровными получаются из одинаковых блоков.
Но все они прятали свои тельца, как и богатства, посвященные золотому быку, в домах, обнесенных крепкой наружной стеной города. А там и башни научились строить. Зиккураты, аккуратные небоскребы. Из стали, стекла и бетона. Плохи ли городские кварталы? Ничуть. Ведь цивилизация наследует культуре одомашнивания скота и злаков. Преобразование дикости, упорядочивание изначального хаоса. Со-творение, соработничество. Богу. В каждой душе потенциально упрятан, как в кощеевом яйце игла, демиург, малый брахма, монода, атма. И сфера приложения сил, творца-ремесленника, сотворенного по Образу и подобию, безгранична, как зримый и запредельный, потусторонний для всех человеческих приборов, космос. Конечный и полный, как самый элементарный топос. Но разве заключенный в ограниченной смертью, хрупкой оболочке дух столь же примитивен и ограничен, как любая из молекул его земного тела? Крутятся шарики, лорики-ёрики, протоны, нейтроны, электроны и даже неуловимые нейтрины, фотоны, анамезоны в мерлезонском балете.
Распад. Аннигиляция. Расщепление. Умерщвление. Плоти, да страстей уничтожение. Ради чего все аскезы и подвиги? Смотря вокруг, наблюдая и сталкиваясь с: трусостью и подлостью, обманом и завистью, ревностью и обидами, направленными вовне, ответными обижаниями других, как средством превентивной защиты в нападении, интригами и кознями, что делать кинику, философу-собаке? Улыбаться? Прощать? Милосердствовать? Терпеть и принимать. Осознавать, что ЭТУ реальность надо не вытерпеть, но выдержать. Подобно плохой жене Мюнхгаузена Янковского. Как временнУю муку. Конечную. Подобно тому как молча сносил поэт Насими пытку снятия кожи заживо. Видевший в каждом – Бога, по крайнем мере, частицу божественного, суфий Насими вмещал в себе оба мира, но сам был невместим в этом, проявленном бытии. Нездешними очами прозревал поэт-пророк, обвиненный в святотатстве и ереси, собственную истину любви.
Улыбкой следует вознаграждать мучителя своего, как и все хищные вещи века стяжания и злобы людской. Ибо все мы – лишь человекоподобные. Гуманоиды. Гоминиды. Глина в руках не только создавшего нас, но прежде всего, давшего свободу горшечника и ваятеля собственной судьбы. Спасение в руках всех утопающих в праздностях и мерзостях мира подлунного. Подлинно подлого. Кого вылепишь сам из себя, из ангелоподобного существа, по сути, из Маугли, брошенного в джунглях каменно-цифрового, без-Словесного лабиринта, таковым и примешь свой жребий, участь и крест. И выход из тупикового переплетения путей в логове Минотавра лежит за единственной дверью в этом мрачном подземелье. Только вверх. Только к свету истины. К богочеловеческому преображению духа. Отрицательная альтернатива – зверочеловеческая форма. За которой, не обязательно, но скорее всего, неизбежная инволюция в бесочеловечество. Лепи себя сам, сын земли и Неба!
Худая профессия, как дырявый хитон бродячего аскета, у всякого артиста, скомороха, работника культуры и искусства. Даже если ему или ей свезло с известностью, богатыми гонорарами, золотыми горшками и палатами каменными, не от трудов праведных, но иными способами полученными. Худая, в смысле доли и воздаяния в царстве Озириса, озаренного светом нездешним. Не зря отмучавшихся ремесленников Мельпомены лишь на одну ступеньку выше заложных упокойничков народ наш числил. Если вторых просто в топь болотную, в овраги, зверям диким в пищу, лишь бы не на честный погост, то актерскую братию за оградой церковного кладбища помещали. Из них ведь, шутов и плясунов, не выйдет вурдалак какой или упырь, как из заложного мертвеца, удавленника, скоропостижно скончавшегося, убитого или казненного.
Ах, не просто все с народными верованиями. Ох и упертый ум в крестьянской башке. Был. И все же, и все же, правота Тертуллиана – аксиоматична. Каждая душа – христианка. Даже если отшагала босыми пятками по лезвиям над пропастью в пыльном шлеме-буденовке, в Бога формально не веруя, но жизнь положивши за други своя, как завещал нам и сын плотника, и сын школьного учителя, и недоучившийся в семинарии сын сапожника. Без сапог. Мещанство. Городские романсы. Пошлость ресторанного исполнения за деньги, положенные в шляпу или засунутые в трусики у шеста. Вода в ступе. Решетом. Благодать. Бисер перед рылом, только что свалившим дуб ради желудя. Мерное постукивание скрипучего изголовья кровати о фанерную стенку. Всхлипы, чмоканье и стоны. Гогот подсматривающих либо подслушивающих. Гоготок. Содержимое ночных ваз. Звучное обозначение сытости – как уважение хозяину.
Глина. Руки. Улыбка. Сжатые пальцы и сросшиеся губы, с которых ни звука не срывается. Кожа, снимаемая заживо. Трусость и бегство. Приросшие к месту ноги, с которого умри, да не сойди, с родной земли. И что еще нужно боле. Против привычки к комфорту и нетерпения боли. Всего лишь малая малость. Крупица незримая веры. Двигающая горами. Поднимающая человека в небо. Правота и правило. Правильность. Не в силе насилием и лихоимством, но в праве правого. Не богатого земными дарами. И властью. Но тем, чем наполнена душа изначально. Духом святым. Любовью. Неземною.