Под стрехой яви воробей
таился от пурги морозной.
Дробил он серостью своей
ту стужу – плодовито слёзно.
Дрожали пёрышки в тоске
по дням иных великолепий,
когда светла вода в реке
и столь далёк пейзаж от сепий.
Маячил изумруд лесов
над хилой головёнкой птахи.
Там перекличи голосов
прочь отгоняли стужи страхи.
Манежил гусеничный путь
видением скобы зелёной.
Пусть исчезала листьев суть –
тот лес казался преогромной
надеждой вящего пути
коллизий от земных пределов.
Что, вероятно – не найти,
где кроны дозревают в спелость?!
Куда уходит листьев прель
в периоды осенней хмари?
В какую присно жизни щель
тепло уносится «в запаре»?
…Ах, бедный, бедный воробей!
Тебе – не по плечу вопросы.
Бьёт стужа в прорези щелей –
куражатся – бедой – морозы.
Гнёт инеем седым зима
ветвей засыпанные длани.
Притихла птичья кутерьма
и, лишь, морозным треском ранит
затейливость лазури льда
всю абсолютность откровений:
- Больна прохладою вода!
В плену мороза пыл течений!
…Надолго скучно стимул дня
задержан маетой страданий
метели, что тоской звеня –
растянет нотки ожиданий
до пелены химер времён –
устойчивой потерей роста.
В том бледно виден зимний сон
от бренной стылости погоста.
…Лишь, воробей – не зная сна –
чирикнет просто, для забавы.
И откликом – восторг Весна
внесёт в пределы стужи славой
лучей светила в явный жар
великолепия надежды. –
Где вечно славен жизни дар
палитрой красок, как и прежде!
Под стрехой запищат птенцы.
Наш воробей всю статность явит.
А в высях – благостно гонцы
Весны дорогу станут славить…
***