Часть 1: http://www.stihi.ru/2018/05/16/6468
- Раздевайтесь.
Я ежился от стыда и холода, в бессилии закрываясь руками. Дикими глазами запуганного животного глядел на врачей. Грудь болезненно хрипела в стетоскоп: инструмент обжигал кожу металлическим холодом, осторожно трогал бьющееся в лихорадке сердце. Плеяды - медсестры, видя, как дрожит мое ослабшее, дряблое тело, как искажаются страхом черты лица, проткнули вены иглами с чудодейственным раствором равнодушия. Руки и ноги свела судорога, челюсти непроизвольно сжались, сердце на миг замерло… И я наконец обрел спокойствие. Меня бесстыдно ощупывалили резиновые перчатки, но я будто не замечал скользких пальцев на животе, бедрах и ниже…
- Болен… - тихо прошептали плеяды.
- Болен. - вынесли вердикт врачи.
Затолкали в душную палату. Обшарпанные стены, низкий потолок, люстра без лампочек… Да, не легка участь влюбленных! Я лег на скрипучую кровать, подложил под голову руку и стал думать. Положение мое было незавидным: пока друзья и родные весело тратили жизнь на приятные пустяки, мне приходилось мучиться от разъедающего душу чувства, называться любовнобольным, принимать мерзкие лекарства. За что, почему, зачем?.. Глупо улыбаясь, я сам себе задавал вопросы, на которые никогда не найдется ответ… Но вдруг туман безразличия, обволакивающий мозг, стал рассеиваться. Кончилось действие препарата… И горло стиснули истерические рыдания. Она! Она! Она! Вошла в мою жизнь бесцеремонно, сбив с толку, приковав к себе гипнотическим взглядом. За нечаянные прикосновения и горьковато - нежные поцелуи заставила бросить тихую гавань. Я бредил в чувственной горячке, с благоговением касаясь ее рук, останавливал время, лишь бы запомнить каждую черту по - восточному прелестного лица… Но остался брошенным и обманутым! Она ушла от меня и не обернулись, когда я тяжело упал на асфальт, в кровь разбив некрасивое, но живое и доброе лицо. От бессилия я царапал колени и локти, а любимая уже спешила к другому.
Ногти впились в матрац, я трясущейся ладонью скомкал простынь.
- Тебе плохо?
Тут мне наконец стало ясно, что в палате находился кто - то ещё. Я мгновенно вскочил, стыдливо кашлянул и для вида поправил больничную рубашку. Голос усмехнулся.
— Да ты не переживай, я сам, когда меня сюда только привезли, буйствовал. Успокойся, я принесу чаю. Ты мне о ней расскажешь.
Потягивая чай из гранённых стаканов, мы с высоким, остролицым, обворожительно улыбающимся господином разговаривали о нашей боли. Он внимательно слушал мою исповедь, вздыхал и иногда понимающе кивал головой. Ни разу я не услышал от него слов ободрения, он не произнес хриплым голосом банальные «Все пройдёт» и «Потерпи». Но его глубокое молчание сказало мне куда больше: я впервые почувствовал облегчение. Через несколько часов мы с ним уже играл в карты, отчаянно жульничая и подкалывая друг друга. В нашу “комнату”, слыша оживленную беседу, подтягивались люди из самых разных отделений, так что вскоре у нас собрался целый квартирник: пятнадцать человек смеялись, разговаривали и даже в обход правил люббольницы курили. Звучали до невозможности пошлые, но приятные уязвленному самолюбию анекдоты про бывших. Читали стихи: Есенина, Блока и собственного сочинения. В перерывах между карточной игрой и засаленными шутками плакали, подставляя друг другу сутулые от любовного бремени плечи. Но слезы были пропитаны уже не разрывающей грудную клетку болью, а тихой, романтической грустью, и мы изо всех сил старались выплакать всю тоску, всю горечь наших чувств. Мы, мужчины и женщины, парни и девушки, непохожие друг на друга, забывались в крепких лечебных объятиях… Лишь один пациент клиники сидел в стороне. Он ни у кого не просил поддержки, никому не открывал души, и его словно не замечали. Кто - то наклонился и прошептал мне на ухо:
- Однолюб!
С изумлением я косился на странного человека, слушал его печальную историю. Он не был стар, но лоб его изрыли морщины скорби, а взгляд казался тяжелым и мрачным. В костлявой, уродливо изогнутой руке он держал фотографию девушки ( казалось, попытаешься эту реликвию отнять - и не успеешь моргнуть, как кривые, неестественно длинные пальцы сожмут твою сонную артерию ). Говорили, что он в больнице уже десять лет. Пару раз несчастного выписывали, и он отправлялся странствовать по свету, но через несколько месяцев все равно возвращался обратно: дышать спертым воздухом, глотать таблетки цинизма, продавливать жесткий матрац. Жизнь за пределами люббольницы потеряла для него смысл. Его любовь умерла, и с тех пор он потерял способность чувствовать, воспламеняться, дарить ласку. Никто из обитателей клиники с ним не общался: каждый подсознательно боялся стать таким, как он, заразившись неизлечимым недугом. Новички, глядя на него, теряли веру в выздоровление и впадали в депрессию. За это беднягу недолюбливал даже персонал клиники: врачи, зная безнадежность случая, осматривали его неохотно, уборщица с явным нежеланием посещала “несчастливую” палату.
“Квартирник” не интересовал однолюба. Он пришел за контрабандными сигаретами, которые раздавала особенно щедрая гостья нашей палаты. Его не трогали откровения и слезы. Но вдруг, ко всеобщему удивлению, однолюб запел.
Каждая нота вонзалась в души острием искренности. На лицах застыла мука: однолюб пел голосом страданий, уничтожающих нас изнутри. Все мы, завороженные, внимали его песне, постепенно подхватывая нехитрый мотив. В широко открытых, воспаленных от слез глазах читалась решимость, губы резко выплевывали слова. Хор воскресших звучал! Мы, сплоченные болью, были едины! Из окна темно - лиловыми глазами смотрели на нас любопытные сумерки…
Ночь разогнала гостей и усыпила моего соседа. Я не мог уснуть: песня однолюба вновь и вновь звучала в моей голове, самые разные мысли настойчиво лезли в голову. Воспоминания о ней, как ни старался их отогнать, зудели в сердце, безжалостно убивали последние мечты о счастье. Я, окруженный картинами прошлого, был беспомощен…
Май. Мы шли по залитой солнцем набережной, и я впервые в жизни радовался синему небу без единого облачка, ослепляюще ярким лучам, то и дело норовившим щекотать мое лицо и шею. Искрилась бликами зеркальная гладь воды, восхищая мое романтическое воображение. Словно все силы природы выбирали краски для этого особенного, желанного дня - сказочной виделась мне цветовая палитра! Она приблизилась ко мне, медленно, важно, понимая серьезность момента. Подошла - и приручила ласковым взглядом. Ограничила волю ошейником из красивых рук. Я мог тогда вырваться, сбросить ее руки с шеи, но она так нежно поглаживала меня и так искренне, казалось, говорила о любви, что рабство казалось мне упоительным.
Крик вырвался из груди. В него я вложил все: и последнюю агонию любви, и отчаяние, и и горе… Включился свет, вбежали санитары. Меня взяли под руки, увели в операционную…
Перед тем, как погрузиться в дремоту, вызванную снотворным, я, привязанный к кровати, ощутил, как в душу проникает скальпель, и хирург ловко вырезает опухоль нездоровой страсти.
***
Я вышел из больницы, чувствуя себя абсолютно здоровым. С улыбкой прощались со мной врачи, год опекавшие мое шаткое здоровье. Крепко жал руку сосед, дарили прощальные объятия оставшиеся в клинике пациенты. В приподнятом расположении духа вышел на улицу. Счастье омрачили внезапно разболевшиеся швы: многочисленные операции на душу время от времени давали о себе знать. Появились тревожные мысли: вдруг мне снова придётся лечиться в любовной клинике? Кто даст гарантию на спокойное бесчувственное будущее? Осторожно вытащил банку таблеток цинизма, принял горсть и холодно улыбнулся. Нет, больше я сюда не вернусь!