Иногда слышишь не ушами, а кожей: пальцами по ткани, волосами по ладоням, мышцами спины по растревоженным суставам.
Иногда слышишь не музыку, а эмоции: слова, голос, гармония, ритм, все они закручиваются в один, но многогранный кубик Рубика, в одну насыщенную мешанину красок, и не поймёшь — это внутри тебя раскачивается бас или это сама песня закрывает глаза от удовольствия?
А иногда ничего не слышишь.
И тишина иногда слышит тебя.
Сегодня ты слышишь зиму.
На первом этаже — всё равно что на улице.
Локти на подоконнике, глаза на сонной ночной пешеходной дорожке.
Один шаг отделяет тебя от этой дорожки: вот-вот и коснешься носками до пухлой от дождя земли.
Пахнет рокочущими грузовиками и слышнет водой и теплой зимой.
Цветовая палитра в оттенках половины пятого утра.
На противоположной стороне продолжается Новый Год; гирлянда сине-белых фонариков мигает в течение четырех согнутых пальца, а горит в течение трёх. Один-два-три-четыре, один-два-три. Практически слышно Шопена и его Фантазию. Справа. Четыре. Слева. Три.
Свет от этой гирлянды и от настенного фонаря дальше по кварталу проникает в лужи. Синий свет танцует, медный свет роднее.
Бежит кот — серая мышь — серое пятно — на холсте.
Окна как рубашки карт, карты по стенам как по столам в раскладе на гадание.
Окна как зеркала и как пещеры.
Окна бегают вместе с перспективой.
Небо, существуешь ли ты? Что слева, что справа — не найти сейчас ни одного отличия. Цвет твой — колыбельный. Цвет твой — двойной: с первого взгляда чистая сине-сливовая гуашь, но если присмотреться — алое, алое небо, как отрывки гобелена.
Алобелен прорывает сливуашь.
Загорается белый огонек и сразу гаснет.
Сердце разрослось до самого корня языка и до самой подреберной впадинки, и пишет-пишет-пишет, и провожает проезжающие легковушки, и кипятится-кипятится-кипятится, и потеет как в сауне.
Нахлюпывает.
Легким легко, носу щекотно и холодно. Воздушно. Водно.
Домашне.
Тише.