Тётя Жаба
торгует ворованной патокой,
балакая с дядей Жлобом:
– Щось буде, куме.
– Отож.
Дирижабль
завис мошонкой под радугой,
бодая бараньим лбом
киевский дождь.
А под ним расстилается Дарница –
любо да лепо,
и дорога на Харьков тянется
длинным червонцем
короткого НЭПа.
На мосту колишнi панове
перекладывают по доскам
сто какой-то Мы-Наш-Мы-Новый –
не петлюровский,
не махновский.
И надсматривает за этим
белобрысый, дородный Ваня,
чтоб оставить счастливым детям
боевые воспоминания.
Дети вырастут,
дети выхолостят
закоулки ненужной памяти,
замаячат лесной недобитостью –
хрен догоните,
хрен поймаете.
А пока недорезанный врач
с учителем недорасстреленным
возвышаются парой кляч
над днепровскими акварелями,
и шанхаятся понаехавшими
берега – красота в простом,
и барачатся все проплешины,
а Владимир грозит крестом,
и вгоняет в Тарасовы думы;
и селянки, городом скурвленные,
вопрошают:
– Шось буде, куме?
Тот молчит.
Плюёт.
Закуривает.