По сентябрьскому морю барашки на запад бегут,
значит, стаи кефалей уже подались на восток;
для подводной охоты настали деньки «Very good!»,
и с утра уже душу пронзает азарт, словно ток.
Нагулявши жирку, косяки устремились в Азов,
зов инстинктов могуч, повернуть невозможно их вспять,
мною рыбьи повадки изучены с самых азов,
но на то и охота, – готовься к сюрпризам опять.
Даль кипит от дельфиньих прыжков над бегущей водой,
чайки ором орут, вьются вьюгой над стайною гущей,
всё не может, объевшийся рыбой, баклан молодой
улететь из-под катера, в панике крыльями бьющий.
И прижалась кефаль, словно к стенке, к горе Аю-Даг,
и уже её столько, что вспучилась бурая гладь.
Может, там, за горою, нептуний коварный ГУЛАГ?
Может, буря с востока, и лучше её переждать?
Но на то и охота. На то и Фортуна. Ныряй!
Раз за разом ныряй!
Привалила мужская работа!
Для охотника эта (пойми!) ситуация – рай,
а для рыбы-то – ад, но на то, как сказал, и охота!
Выйду с полным куканом, набитым живым серебром,
потрясённый и гордый от счастья подводных викторий,
будет быстро темнеть и гулять то ли гул, то ли гром
реактивного лайнера в сферах небесных над морем.
И уже эти дни не исчезнут из памяти, нет,
их в душе не сотрут ни года, ни житейские дали;
и когда я с блокнотом застыну в ночи как поэт,
будут звонкие рифмы сплываться ко мне, что кефали…