В густых рядах родни моей, где раньше было даже тесно,
Я много повидал смертей в моём далёком страшном детстве.
Я помню, Гомель наш бомбили, горел за домом старый сад,
А небо вспышки осветили, к земле летел смертельный град.
Мать в баньке пряталась с детьми, куда ещё им было деться?
Смотрели мальчики из тьмы на приближающихся немцев.
Один снаряд (всего один!) – он в клочья разметал всю баню,
Погибли маленький Максим, Ефим, белоголовый Ваня.
Я у соседей был тогда, выходит, уцелел случайно,
Мне сердце выжгли навсегда Максим, Ефим и кроха Ваня.
Я клял себя, что жив остался, а мне хотелось волком выть.
Я с плачем к баньке добирался, чтобы родных похоронить.
Взрослел я в месиве суровом, меня мой гнев, как бич, стегал.
Я немцев бил не ради крови, а за родных их убивал.
В пятнадцать лет я был солдат, и шёл по фронтовым дорогам,
Я сам себе отец, и мать, и брат, которых было много.
Я сын полка, и я всё помню, мы в наступление идём!
За моих братьев, за наш Гомель
Мы в гроб фашистам гвоздь забьём.
И на днепровской переправе, солдат погибших хороня,
Я думал, где же враг мой главный? Пускай дождётся он меня!
Я встретил немку, что детей своей спиною закрывала.
Глазами матери моей она мой приговор читала.
Рывком я сдёрнул автомат - ствол сам собою опустился,
Я не убийца, я – солдат, стрелять в детей не научился.
И в этом разница была между фашистами и нами,
Мы не держали долго зла, но рассчитались с главарями.
Когда вернулся я домой, то из родных никто не встретил…
Тоска взяла: ах, Боже мой, из всей родни один на свете.