Припекает. На небе ни облачка. Солнце отражается золотым огнём на каждой травинке нашей делянки. . Всё вокруг наполнено вязким стрекотом цикад и монотонным, отрывистым скулением косы. Дед косит. Я жду. Жара замедляет его движения и крупными каплями скользит с его щёк – «Солнечные слезы». Я набита земляникой по самое горло, как большая бабушкина подушка - в животе громко урчит. Кладу под голову охапку свежескошенной травы, закрываю глаза. Звуки становятся громче, а воздух горячее и горячее. «Ещё чуть-чуть и мы поедем домой». – устало думаю я. Что- то не так: не скулит коса. Поднимаюсь и смотрю на деда - тот что-то пристально разглядывает в траве. Сгорая от любопытства, мчусь к нему. У его ног разбитое гнездо, в обломках скорлупы барахтается розовый птенчик.
- Ой! Птенчи-и-ик….
Дед, неловко, срывает пучок травы и трёт лезвие косы. Достаёт из кармана брусок и начинает точить её резкими, сильными движениями. Коса издаёт звонкие, шершавые всхлипы, они полностью заглушают пение цикад. Я опускаюсь на корточки, протягивая руки к гнезду, смотрю на птенца. Очень маленький, его кожа просвечивается, у него нет глаз. Вернее - они есть, но где-то внутри и я вижу только их очертание. Птенец шевелится. Дед прекращает точить, угрюмо смотрит на гнездо, молча, идёт к телеге. Я торопливо мастерю гнёздышко, чтобы взять птенца с собой. «Может он сможет ещё выжить» – думаю я.
-Оставь!
Мои руки дрожат и опускаются:
- Прости…
Телега подпрыгивает и скрипит. Рыжуха идёт неторопливо - вразвалочку, время от времени помахивая облепленным ежистыми репьями хвостом.
- Деда, а он нас простит?
- Прости-и-ит…
Я крепко прижимаюсь к деду и, уткнувшись носом в его горячий бок, начинаю реветь.
- Простит! Конечно, простит, - дед резко дергает поводья, хлестко бьёт ими по бокам Рыжухи:
- А ну, пошла, малахольная!
Кобыла вздрагивает и резво бежит по дороге.