мы заполнены болью, мой мальчик, а город заполнен снегом.
всё всегда кончается пропастью, сколько над ней ни бегай,
покрасневшими веками, бессонницами, аптекой,
потому что у каждой тайны
выходит однажды срок.
треугольники в этой жизни запутаннее, чем в фильме,
потому что неясно, мой мальчик, кого здесь не долюбили,
кто уедет в зелёном вагоне, слова выплавляя в мили,
кто замрёт соляным изваянием,
не чуя замёрзших ног.
всё кончается смертью, любимый, маленькой такой смертью,
потому что мы врали взахлёб, как румяные толстые дети,
потому что писали друг другу в этом грёбаном интернете,
а теперь нас поймали за руку
и готовы отдать под суд.
и какого рожна, спрашивается, я не складываю чемоданы,
ведь сама же тебе поклонялась, как идолу с телеэкрана,
почему я сижу, мой мальчик, поливая слезами герань и
дожидаясь, пока эти мысли
окончательно нас не добьют.
мы заполнены болью и адом, кипяще-скворчащим адом,
я лежу в животе одеяла, а город – в снегу измятом,
не хватает вина и таблеток, а ещё не хватает мата,
потому что из нашей троицы
никто уцелеть не смог.
всё кончается пропастью, горечью, криком, разбитым блюдом,
ничего не исправить, мой мальчик, уже не случится чуда…
на рассвете смолистую боль разливают по трём сосудам,
потому что у каждой тайны
выходит однажды срок.