Задумчиво всматриваясь в зеркала, ты ищешь на них портрет. Он, как сказали рекламные голоса, «авто». Ты знаешь: мало веры здесь рассмотреть ответы, себя или вслух отравлять воздух правдой. Каждый раз уменьшаешь границы комнаты. Мир знает давно, что можно, а что – нельзя. Поэт умирает непонятым.
Наваждение.
Крики поэта навязчивы. Зачем же тогда их писать, если слышно лишь в дни ненастья их, и…Что нам, поэтам, сказать?
В душе ты, поэт, несчастен, пусть изредка ставя на паузу, без желанья теперь отчасти, мы годик-другой назад читали, мечтали вечером. Сердце ходило под парусом, не алым, не с черепом меченым – все же. А сейчас ощущаешь под кожей, что жизнь – дежавю – до старости, сколько на «next» ни нажать. Пару слов настрочишь в тетрадь, но суть у них – пыль на ветру. Было сказано все за тебя: писать тома, штудировать писательскую листву поздно тоже, пусть и в поисках здесь себя.
Мы не чтили каноны, стихи сочиняя белые. Одни надевают короны и поэтов журят, вопрошают: ну что вы такие смелые? Другие нас не понимают, но смотрят аналогично с постаментов излишней гордости. Поэту казалось бы личным вещать из ротовой полости о том, что мы все – новаторы, изобретаем не факторы по последствиям, а людям путь сердца Данко. Как следствие – печальна история, печальна, от боли забыта. Поэты выходят не в «дамки», строку оставляя открытой.
Мы не те, что на десятилетье вперед вам бумагу испачкать хотели бы. Разве можно поэзией звать ложный мед, выпускающийся по конвейеру? Раз готов затаскать горько гордый свой флаг, то будь добр – страдай, но не уноси ноги прочь. Перемены настанет ветер – в сказках удобных, приближающих ночь. Ведь поэту нигде не светит. И есть ли во времени тот час, где никто ему не говорит: ударение ставит не там, и хореем не давит стих. Запятые поставил без правил, рифма серая – застирал – столько раз закрывал на «а», и ни разу не создал ритм. Ты поэтов таких видал сквозь кулису – трибуна-тир. И с тех пор путь на сцену заказан: как Булгаков, написывать в стол и на ухо себе вторить?
В то время поэты, слов пять прочитав, воздух меняли на ровный асфальт – тебя, душу вон разодрав, уносило на дали карт. В урну в тот час лист бросался опять и, чернил на рукав нанеся, ты пачкал очередную тетрадь, но каждый раз черновик, и тут же сжигал в печах. Читатель не схватит нить.
Ведь читатель не схватит нить от того, что в огне сгорит и считается уничтоженным. Посмотреть в чистый лист и снова писать. Поэт умирает непонятым.
08.08.2017 – 01.02.2019.