Помните, в начале 80х, ходила у молодёжи такая шутка-прибаутка. Кто-то выпячивал нижнюю губу и говорил: « Тебе вода в рот попадает?» Ему в ответ, подобрав всю ту же нижнюю губу: « Не попадает!» И опять первый: «А мне попадает!» Тогда смеялись. Чему смеялись? Хотя, тогда, в дни нашей юности, палец покажи, весь курс обхохочется. Кудай-то меня занесло? Опять в воспоминания юности. Э-э-э-х! Бывает. Тут помню, тут не помню. Ну, так вот. Ему вода в рот попадала. Причём, попадала всегда. Он родился таким. Мой товарищ, Гусёнок.
Почти все гусыни вынеслись и гусят, под своё крыло, уже принял счастливый папаша-гусак. Принимая сереньких и жёлтеньких несмышлёнышей, он от радости весело топотал лапками по тёплой весенней луже. Засидевшиеся на яйцах гусыни, суматошно разбежались, разбрелись по зелёной травке, набирая вес и поправляя здоровье. За ними, вытянув шейки и растопырив крылышки, припустились маленькие гусята. А уж над ними, заботливый папаша распростёр длинную шею и полураскрытые крылья, оберегая своё счастье от посягательств ворон и ястребов, иногда залетающих даже в село.
Осталась на гнезде лишь одна гусыня. В этом гусином гареме самая нелюбимая жена, позже всех села она на яйца. Потому что позже всех повелитель обратил на неё своё благосклонное внимание. В первую очередь, любимая гусыня, а все остальные потом. Гуси – они однолюбы. Любят одну, а налево ходят по работе. Её, уже вылупившихся гусят, усыновили счастливые соперницы, а она всё сидит на гнезде. Сколько же у неё яиц осталось?
Наконец-то вылупился последний гусёнок. Забрали из гнезда серенького мокрого гусёночка. Мамаша почти не сопротивлялась. Вылетела, заполошная, из гнезда с шумом и криком и сразу к большой луже, быстрее купаться, а уж потом и кормиться. А гусёнка принесли домой, обсыхать и силы поднабраться. Посадили маленькую коробочку из-под обуви, устеленную внутри мягкой тряпочкой. Поставили на солнышко и накрыли полотенчиком.
- Давай гусёнка, - говорит мне наша бабушка, спустя какое-то время, - метить надо, пообсох уже.
Взяв гусёночка, бабушка ловко подрезает перепоночки на лапках. На, правой, два разреза, на левой – на отлёт.
- Э-э, да он урод, - заявляет она, - гляньте-ка, у него верхний клюв меньше, чем нижний, да и слабенький какой-то.
- Вырастет! – В один голос кричат внуки, боясь, что бабушка прикажет выбросить гусёнка.
Через пару дней гусёнка выпустили к гусям, в стадо. Но он постоянно отставал и терялся, и приходилось искать его. А в то время, в нашем селе, воровство гусят считалось делом невинным и обыденным. Свои стада ревностно охраняли. По всему селу можно было увидеть женщин с длинными палками, на конце которых был привязан целофан. При помощи такого нехитрого приспособления управляли стадом, подгоняли отставших гусят, а, заодно, отгоняли обнаглевших ворон, нет да нет пикировавших на маленьких гусенят. А вот из чужого стада норовили украсть не то, что маленьких, но уже хорошо подросших, почти готовых гусей. Это считалось благом, особенно если гусынка попадётся, свои будут водиться хорошо. А если кто-то украдёт из стада гусака или собака порвёт, кричи «караул», гуси надолго перестанут водиться. Покупать так же надо уметь. Покупали гусей на раззавод или как здесь говорят на племя, по ходу речки, с верховьев. Продавать, решались единицы, кто «слово» знал. А кто, по незнанию, продавал живых гусей, считалось – удачу отдавал, мог лишиться всего гусиного стада, птица переставала водиться. Вот такую науку преподала мне моя свекровь.
Так что Гусёнок, пока не окрепнет, был помещён к купленным цыплятам в небольшую клетку, оббитую железной решёткой со всех сторон. И кормить их, укрывать от холода по вечерам, приходилось, по большей мере, мне. Соответственно и поговорить, как тут без разговора. Утром – поздороваться и приказать старшому (Гусёнку), присматривать за малышами (цыплятами). Днём – чтобы порядок блюли, да корм не расшвыривали. А уж вечером, приказывала присмотреть за шмакодявками, чтобы друг на друга не лезли, не подавились. Мол ты, Гусенька, здесь самый большой и самый умный, вот и наводи порядок. Он и правда, был умным. Утром кидался ко мне с докладом, мол, видишь, за всеми присмотрел, потерь нет, все живы, здоровы. На это я отвечала ему благодарностью.
- Молодец! Благодарю за службу. Получай награду, - с руки кормила его чем-нибудь вкусненьким, морковкой, травой-муравой, капустным листом.
При кормёжке, особо наглым цыплятам, доставалось от Гусёнка клювом по башке. А уж вечером, он усаживался на, специально для него, подчищенное место, на подстеленную сухую тряпочку, как большой корабль. А рядом, к тёплому бочку, со всех сторон прилеплялись цыплята, а некоторые, особо наглые, залезали к нему на спину и, пригревшись, цыкали особенно умиротворённо.
Через некоторое время клетка стала мала для подросшего молодняка и Гусёнка, вместе с цыплятами, выпустили на задний двор, где обитали коровы с телятами, свиньи, овцы, гуси, куры. Где было страшно, суматошно и интересно. Он, поначалу, всего пугался. Шарахался от коров, пришедших с пастбищ; пугался, расшалившихся телят; забивался в тёмный угол от сородичей, так и не принявших его в свою стаю; убегал от петухов и даже от кур. Но, по-прежнему, был «отцом родным» для своих цыплят. Всё так же присматривал за ними, всё так же, потемну, усаживались цыплята вокруг него и с тихим цыканьем засыпали.
Вскоре Гусёнок привык на заднем дворе. И когда все уходили по своим делам, коровы, телята, овцы в стадо. Гуси - уходили всё дальше, то на ток, где паслись, на просыпанном зерне или провеянных зерноотходах, все гуси села, то на сочную травку у пруда. Петухи, степенно уходили на соседские навозные кучи, погонять чужих молодок, да себя показать соседским кумушкам-хохлаткам. Наш герой оставался за старшего во всём заднем дворе. Он то уводил молодняк на зелёную травку за двор, то прятался с ними в теньке, от палящего солнца, то высматривал в дверь, когда я выйду на огород, чтобы громким криком «га-га-га», предупредить меня: «Непорядок. Воду выхлыстали, приходившие пересидеть самую жару гуси, а цыплятам пить нечего». Приходилось слушать «хозяина» и срочно наливать воду в пустые поилки.
Так пролетело лето. Нескорым шагом прошла осень. С северными ветрами и морозами заступила зима. На вымороженную землю лёг снег. Вместе со снегом прекратили выгонять стадо. Скотина встала. Тесно стало во дворе и работы прибавилось. Сарай заняли коровы и свиньи. Овец определили в небольшой сарайчик. Гуси, весь день на открытом воздухе, а на ночь – в маленький закуток, рядом с овцами. А куры, с молодками и петухами, в тёплом курятнике. Гусёнок прижился там же, в курятнике, с друзьями. Родня так и не признала в нём своего, и стоило только попасться им на пути, как гуси вытягивали шеи и с шипением набрасывались на него. Мне ещё часто приходилось работать на заднем дворе, и каждый раз я отгоняла от Гусеньки его родичей и стыдила их за предательство собрата. А он, как чувствовал, что его защитят, прикроют, смело ходил рядом со мной пока я убиралась. Сажусь под корову, доить, и он со мной, в сарае. А гуси встанут в открытой двери и возмущённо переговариваются, не смея переступить порог.
- Обижают? – Спрашиваю я Гусёнка, кивая в сторону гусей.
- Га-га-га, - отвечает мне он, поворачивая голову к сородичам, мол, обижают.
- Плюнь на них, дураков, они до тебя не доросли. Иди лучше молочка попей, - протягиваю я ему ладонь с нацеженным молоком.
Гусёнок подходит и пьёт молоко прямо из моей ладони.
- Га-га-га, га-га, - говорит он мне, мол, «премного благодарен».
- Погоди, сейчас я надою молочка и ты из ведра его попьёшь. Сладенькое?
- Га, - раздаётся в ответ, и кивком головы Гусёнок подтверждает « да, сладенькое».
Как и обещала, поставила ведро с молоком перед Гусёнком. Он пьёт молоко, а в дверях толкотня и возмущённый крик гусей.
- Га-га-га, глядите, ему позволено пить молоко, а нам нет, - возмущённо и завистливо, перекрикивая друг друга, кричат гуси. – Дайте посмотреть, дайте посмотреть, - кричат дальние и надавливают, на стоящих впереди сородичей.
- Кши, бестолковые, - гоню я гусей из сарая, - дайте с товарищем поговорить.
Пока я убираюсь, распрашиваю Гусеньку о житье-бытье. Мы разговариваем «на равных» и я прекрасно понимаю о чём он говорит. Он рассказывает, что живёт в курятнике, что его там никто не обижает, что молодые драчливые петушки, его сотоварищи, начистили гребешок старому петуху, когда тот стал задираться на Гусёнка и с тех пор в курятнике мир и благодать. Вот только погулять на дворе он не может, гуси обижают.
- Но я же с тобой. Пока я здесь, они тебя не тронут, - успокаиваю я.
Так длилось почти два месяца. Мой Гусенька расцвёл, поднабрал веса, красавец писанный, а не гусь.
Муж уже давно рубил гусей, по одному, по два. К январю надо было оставит только племенное стадо. Надо ли говорить, что я слёзно просила оставить моего товарища в живых, на племя. Осталось зарубить последних несколько гусей. И вот приносит он тушки, чтобы ощипать. Мы со свекровью ощипали, обработали. И вдруг она говорит.
- Одной головы нет. Поди, принеси.
- Собаки утащили, - отвечает ей муж.
И тут мне стало как-то не по себе. Я поднялась, молча вышла из дома. На заднем дворе я звала моего товарища.
- Гусёнок, ты где? Гусенька, отзовись.
Заглянула во все сараи, во все закутки. Его нигде не было. И тогда я увидела голову моего Гусёнка. Я плакала и рыдала над ним, как над человеком.
- Зачем? Я же просила. – С укором сказала мужу.
- А кто ты такая? Пришлая! Явилась на всё готовое, тут твоего ничего нет! Это мои гуси, кого хочу, того и зарублю. Будет мне указывать, кого на племя оставлять. Сопли тут поразвесила, жалко ей. А семью чем кормить будешь? – Ругала меня, «почём зря», свекровь.
К мясу гусей я тогда не притронулась. И больше не заводила дружбу с живностью. А на свекровь я не обижаюсь. Когда её муж умер, ей было 29 лет. Она вытянула всех пятерых детей на своих плечах. Дала образование, сыграла свадьбы и до конца своих дней помогала своим детям. Ей надо было быть жесткой, иначе не выжить.