6 февраля – день рождения поэта Николая Кузьмина
«ОКОНЧЕНА ЕЩЁ ОДНА СТРОКА…»
Николай Кузьмин – замечательный, редкого дарования поэт, умеющий выразить малыми средствами многое, певец печали и гений всех оттенков минорного лада. Он, как никто, всегда умел передать словом все рефлексии и всё неуютство русской души, её тоску о несбыточном, её жажду невозможного, её тёмные и потаённые стороны… Его ассоциативное письмо заводило его в самые неведомые глубины и уголки собственного «Я», откуда он извлекал свои тяжёлые, точные, часто мрачные и пророческие строки.
Он пришёл ко мне на литобъединение в Воркуте в середине девяностых – смешной, высокий, нескладный, худющий, очень застенчивый. Но когда я услышала стихи – сомнений у меня не было: поэт. Самородок.
Члены ЛИТО «Сполохи», где я тогда была председателем, вначале приняли непрезентабельного новичка насторожённо. Его простоватая внешность, неумение говорить гладко, неуверенность в себе, манеры деревенского увальня, отсутствие постоянной работы вызывали у всех недоверие. Но я понимала, что внешняя атрибутика не имеет никакого значения, что душа у Николая певчая, тонкая, оголённая, что он – «свой». Стала печатать его в газете «Заполярье», помогла составить первую книгу стихов «От «Я» до «Я», буквально заставила поступить в Литинститут… Постепенно я заразила и остальных любовью к Колиной поэзии, пробила его стихи в Сыктывкар, коллегам по Союзу писателей, и в конце концов добилась, что его признали, поняли, полюбили, его имя зазвучало. Позже его приняли-таки и в Союз писателей России.
В Литературном институте он оказался на семинаре у прекрасного педагога – Галины Ивановны Седых. Необыкновенного ума женщина! Она ценила Николая, поддерживала его. Коле повезло, как и мне – он попал в действительно звёздное окружение! С ним вместе учились Александр Павлов (Одесса, теперь – Москва), Илья Плохих (Челябинск, теперь – Москва), Роман (Рамиль) Шарипов (Уфа), Наталья Тимченко (Брянск), Евгений Ехилевский (Санкт-Петербург), Александр Сорокин (Коломна), Александр Луконькин (Мордовия), Джабраил Алиев (Дагестан), Николай Чепурных (Смоленск), Витя и Оля Боченковы, Миша Бондарев (Калуга)… Блестящий был курс! Я влюбилась в них во всех, мы неистово дружили. Запоем читали стихи, говорили о поэзии, ночами гуляли по Москве… Один из семинаров был посвящён разбору стихотворений Николая Кузьмина, практически его первый серьёзный творческий отчёт. Коля очень волновался, если не сказать больше… Боялся, что будет разгром – такое у нас в институте случалось, могли и жёстко обойтись с собратом по перу, сокурсники сокурсников иногда не щадили. Особенно этот принцип «соскабливания стружки» был характерен для семинаров Игоря Волгина, он даже поощрял злую критику, полагая, что это закалит начинающих поэтов, а остальных научит бескомпромиссному и честному разбору. И иногда ребята перегибали палку…
Но нет – только не в этот день! Обсуждение кузьминских стихов прошло на «ура». Это был маленький триумф. И не только Колин, но и мой – как наставника, как человека, желающего Николаю только добра, как искреннего и горячего поклонника его творчества. Мне позволили присутствовать, хотя я уже была третьекурсница, а ребята сдавали лишь вторую свою сессию. Какой это был день! Коле наговорили массу умных и хороших слов, его стихи разбирали чутко, самым сердцем, с любовью, как-то очень бережно… Столько мудрых мыслей было высказано, столько добрых напутствий… Мы потом почти всю ночь бродили по Москве, до этого выпивали какое-то лёгкое винишко во дворе Литинститута за Колькин успех, читали стихи по кругу… Помню, я предложила читать свои стихи о любви – мол, это же лакмусовая бумажка для творчества любого поэта! И мы взахлёб читали, тут же бросали оценивающие реплики, спорили, обижались, восхищались, радовались друг за друга и читали вновь… Непередаваемая атмосфера, неповторимая!
Литинститута Коля не окончил – не смог сдать русский язык. А потом уже как-то заленился, не приехал на сессию… Кажется, тогда у жены его, Лены Кузьминой, тяжело заболела мама, денег на учёбу в семье не было – в общем, учёба накрылась медным тазом… Но воздуха свободы, особой литинститутской атмосферы Коля хлебнуть успел. И приобрести друзей на всю жизнь – тоже.
Колян, с днём рождения тебя, дорогой! Ты сейчас живёшь в Перми, надеюсь, что пишешь, надеюсь, что помнишь… Как бы ни повернулась твоя не совсем путёвая жизнь – многие тебя помнят и любят, потому что талант – он неразменная монета, и за это мы привыкли прощать многое… И верить в лучшее.
Будь!
Валерия САЛТАНОВА
* * *
Окончена ещё одна строка
В черновике, что набело мы пишем.
И не трудна ещё, и не легка.
Строкою этой не был я возвышен.
О подоконник – перестук дождя.
И перестук шагов по тротуару.
А ночь крадётся, фонари зажгла
И дарит сны – химеры и кошмары.
Из закоулков путаной души,
Из прошлых строк выкрадывая тени,
Ночь надо мною будет ворожить,
Перебирая годы и мгновенья.
Окончена ещё одна строка.
И дождь утих, и ночь вот-вот растает.
Перевернув листок черновика,
День новую страницу открывает.
* * *
Выйдет время, если Бог схохмит, состарюсь.
Откровенно – не уверен в этом, други.
На мели пока челнок, в лохмотьях парус,
И все песни на мотив полярной вьюги.
В снах спасаю я мозги от помутненья.
Рудимент, а всё же жалко расставаться.
Вот поэтому редки психотворенья.
Я пишу, когда мне лень сопротивляться.
* * *
Белый лист что анкетный лист.
Впишешь строчку, и через час
кадры слева шипят: «нацист»,
справа: «нерусь». Молчу, что в фас.
Так быть может, откроет «Клуб
неприятных любой толпе»
водкоман и берёзолюб,
снегофоб и т. д. и т. п.?
* * *
Слышишь шёлковый шелест?
Листочки шевелятся в почках.
Не заглушит шипение шин
Зарожденья живой тишины.
Ты не сыщешь врача
Лучше белой мерцающей ночи
Для души очерствевшей,
Снедаемой чувством вины.
Снег бинтом заскорузлым
Цепляется к ранам-оврагам,
И щемящая боль
Ядовито клубится над ним.
Слышишь шёлковый шелест?
То шепчет зелёный оракул:
«Приготовься к беде,
Ибо ты ещё будешь любим».
* * *
В. Салтановой
Твой грустен взгляд, кудрявая горгона.
Есть постамент, но не срастить нас с ним.
Земное притяженье – вне закона.
Весомее меня табачный дым.
Куда ни глянь – увязнешь в монументе.
Куда ни плюнь – в Кастальский ключ попал.
И я, по отработанной легенде,
Девятый круг прошёл, девятый вал.
Переписал труды свои по новой,
Пристроившись у чёрта на рогах.
Но, меркантильно подсчитав слога,
Решил, что не хватает двух – для Слова.
ЕЛЕНЕ
Твой город валенки подшил,
Что напрочь прохудились в мае,
И вновь стоит несокрушим
Форпостом в заполярном крае.
Подрастерял менталитет
Полста восьмой статьи. А впрочем,
Растить культуру смысла нет
На вечно мёрзлой нервной почве.
От тундры есть иной навар.
Гипербореи рвут морошку,
Втирая в сочинский загар
С остервененьем злую мошку.
До океана туч стада
Бредут по крышам дни и ночи,
Предвосхищая холода
И рецидивы одиночеств.
Во тьме медвежьего угла
«Другую жизнь и берег дальний»
Напомнит лишь в куске угля
Узор палеозойской пальмы.
Всё так. Но смог приворожить
Недобрый край, и я желаю
В июне валенки подшить,
Что прохудятся напрочь к маю.
* * *
Книги, как и друзья, из беды иногда выручали.
Книги, как и друзья, за слова не всегда отвечали.
И с иною всю жизнь по стране неразлучно кочую,
А с другою от скуки бестрепетно переночую.
Собирал со страниц то плоды, то за пазуху камни.
Сотни книг перерос, а до сотен далёко пока мне.
Но всё чаще гляжу на бескрайние книг вереницы.
Может, время – в тираж?
И – пылиться, пылиться, пылиться…
* * *
Всё забери из букваря
И словаря – от «А» до «Я».
Но только рукопись твоя
Должна вся быть – от «Я» до «Я».
* * *
Не жди, судьба, спасительной подсказки,
Плутая, не ищи ты – смысл и прок.
Давно дождей неистовые пляски
Размыли гладь моих прямых дорог.
И грязь вокруг, и грязь внутри – навеки.
Но, слава Богу, короток мой век.
А дни длинны… Я опускаю веки,
Тащу вслепую тело на ночлег.
Случаются минуты озарений –
Иллюзии прощенья за грехи.
Я прячусь в ночь. Нет тленья и сомненья,
А есть поэт и есть его стихи!
Храним трудом, бессмысленным для многих,
Кичусь, стянув потуже ремешок.
Пусть ясен, не беда, что дрянь – дороги…
Плесни, судьба, слепцу на посошок!
Фото В. Салтановой