За водой
Донышко в колодце —
мёртвая вода.
В тёмное оконце
падает Звезда.
Ты живую воду
зачерпнёшь ведром.
Хмурится погода.
Пробудился гром.
Снайпер-миротворец
не нажмёт крючок.
Это не колодец.
Это Твой зрачок.
Семеро упали —
с пулей, не дойдя.
Не роптали. Ждали
Твоего дождя.
Снайпер к ночи сгинет,
получивши в лоб.
Из колодца хлынет
мировой потоп.
В нём утонет горе.
Солонее слёз,
разольётся море.
И грядёт мороз.
Предел
Донец. Донбасс. До дна доставший.
Лицом. Концом. Кольцом. Венцом.
Восставший. Или просто вставший,
несовместимый с подлецом.
Привык копать до самой сути.
До самой жилы ревновать.
И жить по сто секунд в минуте,
И сердцем сердце воевать.
Победа родом из Донецка.
По крайней мере, он — отец.
И выборный пузатый нэцкэ
напрасно рассердил Донец.
Изрыт курган Саур-Могила.
Чугун разорван и бетон.
Тут время не затянет илом
разломов с четырёх сторон.
Ах, малороссы, малороссы...
Вы маловеры, вот беда.
Вначале выпадают росы.
А после — богова вода
сметает хаты, вышиванки...
Усы, горилку, чубуки,
хресты, с кавусей фалежанки
несёт течение реки.
В краватке гарной, с парасолькой,
к шкарпеткам гудзыки пришив,
до шляху йдэте — и не только —
толпою многоруких шив.
Ну, голосуйте, голосуйте.
За цивилизацийный рух.
Хабарчик ангелам рассуйте.
Заклятьями заткните слух.
А кровь Донбасса каплет в кассу.
И что ни день — то кто-нибудь.
Не отпоить вас русским квасом.
Уж больно рвётесь в Малибу.
Вата
В нашей воде — железо.
Уголь в наших руках.
С ним и богатства Креза
нам не нужны пока.
Железо ровняет душу.
Уголь греет её.
Нам не придётся слушать,
что там трещит жульё.
С ним разговор короткий.
Марш-айда на подвал.
Мы знаем, что в море водки
бывает девятый вал.
Нас называют «вата»,
те, кто легки, как пух.
Из каждого киловатта
русский сандалит дух.
Про нас заливают враки
полянские госпожи.
Значит, айда в казаки
биться за право жить.
Из люльки Тараса Бульбы
наша дымит вина.
Прикройте небесный купол!
Дует. Как из окна.
***
Повсюду раньше были только м ы.
Но зависть ненасытная взалкала.
В ы стали кликать в судьи силу тьмы.
И сила тьмы немедля прискакала.
Под Вием
Тазами варево майдана
лакал, икая, сатана:
«Вали донецкого пахана!»,
«Удавим, друзи, пахана!»...
Приподымали веки Вию
всем миром. Вместе. На ура.
И Вий пожаловал в Софию.
И больше это не игра.
Раздали людям головёшки.
Распределили черепки.
Тем и закончилась кормёжка
за боевые гопаки.
И нынче только ради Вия,
его комфорта и забот
душа, предавшая Россию,
тьмой окормляючись, гниёт.
Линия перемены дат
Нам быть пришлось эпохой перемен.
Точней, концом исчерпанной эпохи.
Я помню ясно дедовский безмен
и сыроватый погреб по весне,
и над картошкой тягостные вздохи —
не проросла ль?
Да нет, не проросла.
Февраль дотянем. В марте станет проще.
Мы почитали несвятые мощи.
Зато не зарились на уши от осла.
И девы не стояли без весла
вдоль пыльных иль заснеженных обочин.
Но всё до перестройки.
Между прочим,
она ведь ловко гласностью брала,
мечи веля перековать в орала,
и о свободе яростно орала...
О главном, всё-таки, отчаянно врала.
Табу
Не пей, козлёнок, крови бычьей
в коктейле с женским молоком.
Не то, как требует обычай,
внезапно страшное обличье
шмыгнёт стремглавым челноком,
тебя охватит и присвоит
навек, и станешь человек,
поймёшь, о чём же люди воют,
научишься считать лавэ,
припомнишь, что курил «Казбек»,
и что работал во главе —
оп-па! — тюремного конвоя...
До войны
Памяти Валеры, Коли
и других
Не поэты, не пропойцы,
а не прожит полувек.
Отзвенели колокольцы.
Гастроном, последний чек.
Отнесли и закопали.
Словно не было судьбы.
Из роддома в одеяле,
а назад в — гробы-горбы.
Вот и весь обмен нехитрый.
Не война, а плачет мать.
На нос только по пол-литра.
Будет горе заливать.
Завтра снова на работу.
Снова сутки за рулём.
Украинская турбота
русским ценится рублём.
Крестик да листок с молитвой —
что ещё осталось нам?
Ржавая, от деда, бритва.
Фотка. Ранняя весна.