Наступит такое утро, и оставят в живых Сократа.
Не протянут ему цикуту, не запрут в тёмном подвале.
И вдали чей-то образ смутный, мы его ещё не узнали.
И фонарь горит на вокзале. Круглый луч, зелёная ветка.
Диоген, ты нашёл человека?
Мы искали.
У меня ничего нет. У меня только вот, руки.
По утрам я не вижу ни пальцев своих, ни ладоней.
Я тяну их туда, где рассвет, ко всему, что запомню.
И все дети в руках моих, птицы, цветы и деревья.
Всё, что скоро наступит, и что никогда не пройдёт.
Но не надо дрожать, убегать, посмотрите, я – вот.
Я согрею.
И это с тобой пока ещё, а это всё там и выше.
Выходит Лев Николаевич, здесь оба – и граф, и Мышкин.
А Веня отстал от поезда, и снег под ногами рыхлый.
Раскинул руки над полюсом.
Тихо.
А там, над снегами и ёлками, мир и велик, и мал.
Зима, говорят, нынче тёплая. Тёплая нынче зима.
А нас-то, смотри, вон сколько. Не льдин уже, а людей.
Обнялся с утра с Богом – тепло уже целый день.
И думаешь – вот, наконец-то.
Согрелся.
Вернуть никого нельзя.
Вернуть никого нельзя.
Но можно всё изменить,
покуда все грозы спят.
И можно ещё найти самого себя.
А лето будет холодным, мне говорят.
Но я в это не верю.
Согрею.