Под ногами - крошево снежных глыб: много их лежит - до перил моста.
Саночки по снегу-то скрип да скрип: мать на Пискарёвку везёт Христа.
Шепчет небу, улицам, январю: "Бати не послушал сынок Христос:
Кану галилейскую повторю...Чудо застывает в такой мороз.
Как ни бился, паечка - вот она: сто и двадцать пять, а побольше - шиш,
Да и ту соседям...попросят - на: тот меня постарше, а тот малыш".
Всё везёт да шепчет: "Сейчас бы рыб, фиников, хлебов - да кусать, кусать..."
Саночки по снегу-то скрип да скрип, будто повторяют: сто двадцать пять.
"Хоть бы двести" - голос вконец охрип, "хоть бы двести" - шепчет бескровный рот.
Саночки по снегу-то скрип да скрип: мать на Пискарёвку Христа везёт.
Довезла...а санки-то, глянь - пусты. Где сынок, не видели, злые львы?
Где сынок, поведайте мне, мосты?
...стал блокадной пайкой, водой с Невы.
Кровь и тело. Молча застыла мать, снятые перчатки дрожат в руке.
Страшное причастье - сто двадцать пять и вода из проруби на Неве.
Саночки по снегу-то скрип да скрип: "кровь и тело" - слышится, "хлеб-вода"...
А на Пискарёвском в тени от лип видят Богородицу иногда,
Да никто не может её догнать, хоть бегут за ней, не жалея ног.
Ходит и бормочет: "сто двадцать пять", и зовёт тихонько: "сынок, сынок..."