В доме, где слова не осиянны,
что для стен и окон – не изъян,
жили молодая Несмеяна
и почти такой же Несмеян.
Несмеяна варево варила,
Несмеян завинчивал винты.
Алексий менялся на Кирилла,
и винды менялись на винды.
Лязгали кредитные оковы,
злили евро-рожицы в окне,
в дверь стучали девы Иеговы,
в именах смеша приставку «не».
Вести становились россиянней,
зрели на краю антимиры.
В доме, где слова не осиянны,
было всё спокойно до поры.
До поры пока не забурлила
бледная баланда бытия,
вытекла за двери, за перила,
выплыли слова из забытья
о благополучии, свободе,
справедливой чаше на весах.
Что-то полыхающее вроде
было в искромётных словесах.
Смело рассмеялась Несмеяна,
смей и смейся! – крикнул Несмеян,
чтобы снизошёл, как на поляну,
лучик улучшений на мирян.
Приползло земное одеяло,
грешное, что гревшее других.
Слово загоралось – не сияло –
лампами в стенах сгоревших кирх.
Может быть, дела не так и плохи,
благо не последняя глава.
Полыхают громкие эпохи,
пряча осиянные слова.