Я, Шихова Александра Матвеевна, 17.10.1923 года рождения написала данные воспоминания:
Детство.
Все взрослые летом уходили в поля работать, а мы, дети, собирались в яме и играли: девочки – в тряпичные куклы, мальчики – гоняли рядышком мяч, тоже самодельный. Яма эта находилась под окнами наших домов. Была она неглубокой, но обширной и летом зарастала травой. Это была вмятина оставшаяся от корней первого дерева, выкорчеванного при строительстве нашей деревни, и шёл ей пятый десяток лет.
Деревня начиналась так: в середине девятнадцатого века в глухой лес из деревни Кучане, что под Вяткой, приехали два брата и сестра (наша бабушка). Построили себе сначала большой двухэтажный пятистенный дом, в котором поселились братья с семьями. Потом построили дом и для бабушки Екатерины. Фамилия у бабушки была – Чернядьева, по этой фамилии деревню и назвали: Чернядьевы.
Повырубили в округе леса, разработали освободившуюся землю, завели поля и огороды. Шло время, семьи разрастались, строились новые дома, а отвоёвывать землю у леса без техники было трудно, и приходилось искать всякие побочные источники заработка, чтобы прокормиться. Народ был мастеровой: катали валенки, ладили грабли, вилы, плели из бересты бураки (туеса), из лыка – лапти, или босяки. Продавали всю эту нехитрую утварь в Вятке на рынке и этим кормились.
Так вот и жили – на отшибе. Электрический свет появился только в сороковые годы, ни радио, ни газет не было. Летом люди работали от зари, до зари. Зимой ложились спать рано – как стемнеет: керосин для ламп был дорог. Всё убранство домов включало в себя – стол большой, так как семьи были большие, вокруг – лавки длинные, спали на полатях, а бабушка – на печке.
Отец у нас умер рано – 54х лет. Остались мы с сестрой, мама, бабушка на попечении старшего брата, у которого своих детей было пятеро. Трудно было прокормить такую ораву. Одевались мы все в основном в домотканую одежду, спали на соломенных матрасах, без всяких простыней и пододеяльников. Подушками нам служили наши пальтеца и шубейки, ими же и укрывались. Раз в год, к Троице покупали нам ситчику на платья. Когда сошьют – оденемся и бегаем по всем соседям, хвастаемся обновами.
Мама у нас была хворая, в поле работать не ходила, но по дому трудов было немало: хлеб испечь, еду на такую ораву наварить – в основном из овощей, да картошки. Корова была, но молоко нам доставалось только снятое – мама сметану снимет, масло собьёт, а что осталось – уж нам. Масло, а так же яйца – на продажу, а деньги от них – на хлеб. Вот такое было наше детство. Этими трудностями оно и запомнилось нам, да ещё ямой – местом наших игр и развлечений.
Школа
Кончились детские забавы, пришло время учиться в школе. Начальная школа была в четырёх километрах от нашего дома. Это было старенькое невысокое зданьице на краю деревни, в котором располагались две классные комнаты, большой коридор, в котором мы играли в перемены, кухня, в которой иногда ночевали ученики из дальних деревень – спали на больших полатях вповалку, все вместе: мальчики и девочки. Была там ещё комната учителей, которая была для нас запретной зоной и, если кому-то удавалось побывать там – рассказов о том, как там хорошо, было на целую неделю. А было-то там: две кровати, состряпанные из столов, длинный стол с нашими тетрадями, два стула и печка посреди комнаты. Было там и ещё одно заветное местечко – рядом с нашим общим туалетом, маленький туалетик. Мы долго гадали – зачем он? Неужто учителя тоже ходят в туалет?
Однажды мы обнаружили там стопку исписанных тетрадей, а среди них – тетради по рисованию. Вот это была находка! Рисунки эти мы, конечно, поделили и радовались их рассматривая, обмениваясь ими, устраивая конкурсы и выставки.
В школу я пошла семи лет, походила месяца полтора… и ударилась в слёзы: Ходить далеко, ночевать там непривычно: я была отчаянной трусихой, всех боялась – выросла-то в лесу. Ребята из деревни оставались ночевать, а я одна шла домой. Пройду половину пути по деревне, а дальше – длинное поле и лесок, который называли волок, вот там мне было идти жутко. Меня встречала мама. Я выйду за Поповщину на гору, и, если не видно моей мамы у волока – заливаюсь в голос, реву. Помаялись со мной, помаялись, да отец как-то сказал: «Пусть пока сидит дома!»
Отец зимой катал валенки, а я с букварём сидела рядом и училась читать. Мне уже были известны некоторые буквы и я могла прочитать некоторые простые слова. А если забуду какую-то букву, отец помогает Подсказывал он так: к примеру забыла я букву «ф», он говорит: «Ну-ка какая первая буква в слове Фонарь?» - и я поехала дальше. За зиму несколько раз прочитала букварь.
На следующую осень – снова надо идти в школу. Снова в первый класс. Так как пришла уже читающей – меня все ставили в пример, хвалили, ребята считали лучшей ученицей, да и учителя – тоже. И дело пошло! Математика давалась легко, письмо – тоже, вот только рисование не получалось. Закончила я четыре класса с хорошими отметками.
Настало время решать – куда идти дальше. Многие мои одноклассники своё образование на этом заканчивали. А тут ещё в феврале 1936 умер мой отец, остались мы сиротами на попечении брата. Он не возражал против продолжения моего обучения. Да и мама считала: «Надо учить дальше – она худенькая, чёрненькая – замуж её никто не возьмёт». А меня страшил физический труд в деревне – силёнок было маловато, быстро уставала, да и не всё у меня получалось. А в школе я уже вкусила славы «первой ученицы». И я решила: «Буду учиться дальше».
А учиться в пятом классе надо было в селе Камешница, что в десяти километрах от нас. Дорога почти вся шла лесом, только две деревеньки на пути. Из нашей деревни никто больше не учился. Провиант надо было приносить с собой. А что носить-то: полчетверти молока, каравай хлеба, бывает, яичко мама сунет, да кусочек сахара. А картошку подвезут по пути. Иногда проводит мама. Доведёт до ворот в лесу около Батенихи, навалится грудью на огород и стоит, отдыхает, смотрит мне вслед. Жить приходилось по частным квартирам.
Сначала устроилась в деревне, около села Бутырки. Там жили дед с деревянной ногой, бабка и двое внуков. Внучка Зоя училась со мной, а внучок Ваня – был младше. И жили между собой внуки недружно – постоянные драки, Ваня обижал Зою, а мне было её жаль. Терпела я это, терпела, да и пошла искать другую квартиру.
Шура Жёлобова (племянница моей снохи) привела меня на квартиру, в которой жила сама. Положили меня спать вместе с другими на полати, а потолок такой низкий, что и голову-то не поднять. Да и Шура там ночевала редко – дом у неё был не далеко. Ушла я оттуда.
Другая одноклассница, Галя Чернядьева, пригласила меня в начальную школу, где жила её сестра, работающая там техничкой. Комнатёнка об одном окне, которое выходило в парк, постоянно темно, Жили там две технички. Из обстановки – две кровати, сделанные из столов, и всё – спать больше негде. Галя, когда ночевала там – спала на одной кровати с сестрой, а я – с Пашей. Та согласилась на это, видимо, в расчёте на моего брата Николая, который был тогда не женат, пил-кутил, а Паша тоже была не замужем. Но из задумки ничего не получилось. А вот Пашин брат учился в то же время тут же, жил у другой технички в церковном здании (У Паши было невозможно). Он часто прибегал к нам и мы с ним вместе играли. А через десять лет – он стал моим мужем (вот ведь как бывает!).
Через год Паша ушла с работы и я оказалась на квартире у добрых одинокихстаричков, в маленьком домике. Жили там кроме меня трое парней. Парни спали на полатях, а я – за печкой, в закутке. Уроки делали по очереди – стол-то один, причём делали пока светло, так как керосина у стариков не было. Зато были они добрейшие люди. Старушка Марковна подкармливала молочком, мы – готовили дрова, прибирались в доме, носили воду. Так и жили. Это был последний год в Камешнице.
Учёба шла успешно. Из подружек в это время у меня была (правда, дружили мы не очень) одноклассница, дочка директора школы. Были мы очень разными по материальному положению – я не имела таких возможностей одеваться так, как одевалась она. До сих пор помню её голубенькое платье – как мне хотелось его иметь. И сама она была красавицей со статной фигурой. Ко мне она тянулась из-за учёбы, которая давалась ей не так легко, как мне.
Ещё дружила с Надей С. У неё родителей не было, жила с сёстрами, братом и тётей. Я её очень жалела, когда станет скучно, приходила к ней – семья у них была большая, весёлая, как и у нас. А с Галей мы жили вместе и дальше – в средней школе, но дружбы у нас не было.
Была я тогда очень принципиальной. Выбрали меня старостой класса. Классные журналы были тогда самодельные. Как-то взяла я журнал домой – написать списки и пошла с ним к Шуре Ж. за три – четыре километра. Шли большой гурьбой. Одноклассники узнали, что я несу журнал и начали уговаривать меня показать им отметки. Всю дорогу уговаривали – не поддалась! А в понедельник – учителя ахнули: вместо привычного Русского языка на первой странице – химия. Уж очень любила я её учителя!
Ещё из этих лет запомнились пионерские костры, сборы, постановки, в которых играла я главные роли. Дело тут совсем не в таланте, а просто – везде выдвигали лучшую ученицу. Помню однажды поставили пьесу: «Что было бы, если бы барыня-помещица проснулась после долгих лет сна при советском строе». Помню даже некоторые слова:
- Я спать хочу, чешите мне пятки! – на что пионеры отвечали:
- Наверно, винтик у ней не в порядке – и все смеялись.
Помню как в седьмом классе принимали нас в комсомол в Оричах, ходили туда за десять километров пешком большой кампанией.
Раз ездили на Олимпиаду, где я должна была читать собственные стихи. Но… выступления затянулись и последние номера сняли, а вместе с ними – и моё выступление. Так и не дали доморощенному поэту высказать свои мысли. А было в них, что-то в таком духе о лете: «будем прыгать и играть, и цветы в лугу душистом будем вместе собирать». Или, может быть, о приближающейся грозе: «коршун высоко летает, и птенцов своих сзывает». Вот такие шедевры пропали бесследно.
Закончила семь классов почти по всем предметам на «отлично» и вновь встал вопрос: «А что же дальше?» Хотела поступить в педучилище, очень хотела стать учителем, но сноха младшего брата, которая была учительницей, запретила мне. Была она глуховата, дети её не слушали, подсмеивались, поэтому свою профессию она не любила. Оставался один путь – восьмой класс.
Итак, я в Оричах, в двадцати километрах от дома. Снова частная квартира, но с хозяйкой повезло – добрая. Я и ещё трое девчонок спали вповалку на полатях, в другой половине дома жили четыре-пять парней взрослых, работающих. Жили с парнями дружно: вечерами пара на пару играли в карты, балагурили, иногда мы над ними подшучивали – уйдут они вечером на танцы, мы им на кровати сделаем куклы из их же одежды, они возвращаются по темноте (свету-то не было) – а их кровати уже заняты. И вообще – было весело: мы выпускали стенгазеты, пели песни, даже вместе с хозяйкой. И это – несмотря на трудности.
В выходные два раза в месяц я топала двадцать километров домой, да двадцать – обратно, да с крошнями за плечами, в которых немудрёная еда – каравай хлеба, литр молока – больше-то из дома взять было нечего. Иногда продукты мне привозил брат на лошади Учиться было трудно вначале. Помню получила двойку по химии, за материал ещё седьмого класса – он был пропущен из-за болезни учителя. Справлялась одна, самостоятельно. В дальнейшем учёба давалась легче, занималась добросовестно, получала отличные отметки. Скоро мои старания заметили, стали выдвигать на всякие руководящие должности: комсорг группы, член учкома, секретарь комсомольской организации школы. В-общем, была в числе передовиков. Воевали с двоечниками, выражали протест нелюбимым учителям, благодарили любимых учителей. К примеру – в десятом классе пишу я эпиграмму на учителя математики:
Есть у нас такой учитель.
Греком называется,
Потому, что букву Игрек
С Грек не различается.
Ноги длинны, сам – большой,
Похож на волчище,
Если днём насмотришься,
Ночью забоишься.
Придумали как-то сделать подарок к дню рождения учительницы истории. Подружка раздобыла материю, скроила, сшила, я – вышила и понесли в день рождения к ней на квартиру. Принесли – комната открыта, её нет, положили подарок на стол и убежали. Потом она пришла в наш класс в нашей кофточке и поблагодарила нас.
В последний год учёбы было ещё одно запомнившееся дело, в котором я была организатором, передовиком. Ещё в восьмом классе в этой деревне был мой одноклассник, вместе с которым мы ходили в школу и обратно. Он всё заигрывал со мной. А в девятом классе учиться не захотел – пошёл на курсы киномехаников и начал писать мне письма оттуда, так, простые – товарищеские, а мне уже хотелось получать слово – люблю. Где-то в середине учебного года в школе появился мальчик – москвич, брат учительницы. Вскоре он написал мне записку с предложением дружбы. Но дружба получилась недолгой: он был развитый, московский, а я – обычная деревенская девчонка. Да и закончился учебный год, он уехал поступать в институт. И всё. А тому я написала: «Не пиши больше. Надоели твои пустые бессодержательные письма».
Подружка с полатей кончила школу, уехала, я осталась одна. И тут первого сентября встречаю я своего киномеханика. Одет по взрослому: серый костюм, белая рубашка, кепка и сапоги в гармошку. Встретились, поговорили и оба не сговариваясь решили дружбу продолжить. А встречаться-то где?
Тут и придумали мы с деревенскими девчонками устраивать вечёрки. Вот где было раздолье – сколько веселья, я была первой заводилой, частушки запевала тоже я, пляски открывали только с моим приходом. Когда на выходные я уходила домой, вечёрки и не собираются. Так продолжалось до лета.
На лето я ушла домой, дружка забрали в армию и отправили на фронт. Кончилось моё первенство везде, школа закончена, впереди труд, другая жизнь и надо было искать себе в ней место. Много было проблем, исканий трудностей.
Поиски места в жизни
Закончена школа. На выпускном были только слёзы. Было огромное желание первой ученицы – учиться. Но… увы и ах! Война! Брата взяли на фронт, осталось пятеро детей, плюс непутёвая жена и моя больная мама. Жить дома – не у чего: трудиться в колхозе даром – значит умереть с голоду. Пошла по мукам. Обошла много организаций райцентра, всюду отказ. Залетела даже без доклада секретаря в кабинет председателя райисполкома. Он беседовал с каким-то мужчиной. Оба были шокированы: что за диво явилось? Председатель выспросив у меня: кто я, что я, как училась и т.д. и тут же ответил отказом. Зато второй – остановив меня в коридоре, предложил мне место… милиционера. Подумать только я – милиционер! Уговаривал – что не будут посылать усмирять пьяниц, а будут учить оперативной работе. Я наотрез отказалась: спросят – где и кем работаешь, а я –лучшая, первая ученица школы, отвечу – милиционер?
Обратилась с просьбой к дальнему родственнику, работавшему бухгалтером в конторе Заготзерно. Пристроил временно на сезон заготовки зерна выписывать квитанции за сданное зерно колхозам. Проработала три месяца. Тут началось сокращение. Главбух предлагал остаться в бухгалтерии, но я отказалась. Мне казалось, что не моё это место – а стоячее болото: все работники обросли мхом и плесенью – настолько они обременены заботами о себе и о своих близких, что им не до патриотизма, розовых облаков и сверкающих далей, о которых толковали в школе. Правда через некоторое время на работников бухгалтерии было заведено уголовное дело и привлечён к ответственности почти весь коллектив. Хорошо, что я ушла. Ушла без копейки в кармане. Хозяйка квартиры сколько-то потянула с плтой, а потом её дочь помогла мне устроиться в Госбанк.
Интересная работа
Взяли меня ученицей с испытательным сроком в три месяца. Но дела мои пошли хорошо и через два месяца меня посадили на место операциониста на седьмом разделе баланса, а вскоре и контролёром сделали. Очень нравилась работа. Каждый день – на особицу. С утра – работа с клиентами, после обеда – подводим итоги за день. Сведём дебет и кредит – значит всё в норме. Дома о работе не думаешь: завтра новый день и новые заботы. Работали на отделе трое, всё шло, как по маслу. Но, вскоре меня перевели на инкассо. Там я не очень освоилась, пришлось из Госбанка уйти.
Взяли меня в райком комсомола. Там стало посытнее. В Госбанке – зарплата 500 рублей хлебная карточка на 300 граммов черняшки. Пока сидишь на работе – отщипываешь по крошечке, и не заметишь, как ничего не осталось. Снова ждать до завтра. Хлеб выдавали прямо в Госбанке. Трудно было материально. Помню, приехала сестра из колхоза по делам и отдала мне краюху хлеба – вот была радость! Или ещё – одной женщине вышила кофту, так она мне целый каравай хлеба прислала! Вкус его и сейчас помню! Одежду и обувь покупать было не на что, а так хотелось приодеться. Копишь, копишь деньги, а они – не копятся. Еле насобираешь на что-нибудь, как подоспеет нужда купить ещё что-то. Однажды потерялась из квартиры жакетка – сосед ночью пришёл пьяный и дверь-то не запер… А как-то на базаре туфли купила, заплатила за них месячную зарплату, положила их в сетку-авоську и хожу – помахиваю. И не обращу внимания, что в авоське-то только одна туфля. Вторая-то выпала: кто-то авоську мою разрезал. Ладно, подобрали женщины вторую туфлю, а потом отдали её мне. Так удирала с базара дай бог ноги.
Или ещё был случай: поехали с подружкой кудри завивать. Приехали в Киров, проходили весь день – нигде за наши гроши не завивают, а дать-то больше нам нечего. Билеты на обратный путь не продают. Пробрались на вокзал, забрались в тамбур, что между вагонами, так и ехали около часу. Подъезжаем к Оричам – идёт контроль. Подружка сумела спрыгнуть на ходу, а меня – схватили и требуют 75 рублей за безбилетный проезд, но – деньги-то у подружки, а её рядом нет. Я её крикнула, и с нас содрали за обоих. И кудри не завили, и денег лишились. Так вот и жили.
Работа молодая, кипучая.
Всё было ново, интересно, живо. Особенно в дни сборов (собрания, семинары, бюро, пленумы). Вот только в будни томила неопределённость, безделица, скука, да «прелести» командировок. Перемещения по району – пешком, а какая у тебя обувь крепкая, или худая, никому нет дела. А на местах – организации малочисленные, внимания комсомолу нет, особенно в колхозах, удовлетворения от таких командировок никакого. Да и в крупных организациях, в том числе – промышленных, не хватало опыта общения с молодёжью и с администрацией. Посылали в командировки и по линии райкома партии – уполномоченным в своём сельсовете. Не знала – с чего начать и что там делать, не знала роль свою и назначение. Время отбывала – вот и всё.
Послали однажды в дальний сельсовет Кучелапы, за сорок с лишком километров. Добиралась пешком два дня. Ночевала в крайней избе какой-то деревни. Хозяйка положила на скамейку к печке. Съела кусок чёрного хлеба с горячей водой, сумку с деньгами – под голову и спать. Утром обмоталаноги газетой, так как валенки были худые и отправилась дальше. Дошла до села Коршик полями да деревнями к обеду, уж начало смеркаться. Идти оставалось ещё километров двенадцать, дорога – не знакома, но я пошла.
Ни огонька, ни звука, всё утихло. Я шагаю по дороге одна, с полной сумкой денег (послали выплатить пособие жёнам фронтовиков). Было это в 1943 году. Пришла ночью, деревня спала, только в одном доме – огонёк. Оказалось – это сельсовет, техничка топит печи. Тут и обосновалась на несколько дней, пока не выдала все деньги.
Больше всего не удовлетворяла нерасторопность и неумение работать секретаря райкома. В начале им был бывший пионервожатый нашей школы – Фёдор попов. Он ещё с самого начала подложил мне «свинью», чем отбил всякое к себе уважение. Начинала работу я при другом секретаре – она была мне дальней родственницей. Жить мне было негде и она позвала меня к себе. У неё была маленькая комнатушка в двухкомнатной квартире дома барачного типа. Жила она с мужем, а мой угол был в прихожей. Расчёт был на то, что она уедет на родину мужа и комната будет моей.
Она уехала, но я не успела пожить одна, как этот новый секретарь – Федя, отправил меня в командировку, сам привёз жену с ребёнком и… занял мою комнату. Мне предоставили большую комнату у Братухиных в квартирном доме на втором этаже, с неисправной печью. Привезли зимой стылых дров. Их надо было распилить и расколоть, а инструмента-то и нет (в комнате нас было двое). Еле-еле отгрызём на улице мёрзлые полешки, затопим и дымим весь вечер – ни тепла, ни света. Так вот и жили.
Долго я такую житуху не вынесла – попросилась на курсы учителей, а мне предложили трёхмесячные – воспитателей. Курсы были в Кирове, потом распределение по детским домам. Работница райкома советовала с точки зрения материальной, зная, что помочь мне никто не сможет. Мама к тому времени умерла, сёстры жили своими проблемами, братья были на фронте.
11 лет в детдоме.
В детский дом я прибыла с рекомендацией секретаря по кадрам райкома партии. Директриса приняла меня хорошо. Определили мне комнатушку, но у хозяйки – голодная семья, муж погиб на фронте. Убожество, нищета. Запомнился первый день работы. Поставили на старшую группу (где и проработала я десять лет). Первый обед. На второе была глазунья. Один из воспитанников – Алик, решил меня проверить: свистнул её в угол, якобы яйца тухлые. Я стою и не знаю, что мне делать. Пришлось сказать ему: «Бросил, теперь оставайся без второго – лишних порций мне не дали». Этим конфликт и закончился – больше Алик, да и другие из моей группы, меня не испытывали.
Вообще, были они необузданные – что хотели, то и делали, никому не подчиняясь. Пропускали школу, дебоширили – в ночные дежурства в воспитателей летели, бывало, из темноты поленья. Дрались частенько. Ну, директор на меня возлагала большие надежды, так как я из комсомола. Кой-чего мы, конечно, добились, но настоящее улучшение наступило при Василии Яковлевиче, новом завуче, который потом стал директором. Работать стало спокойнее. Старших – трудоустроили, выпустив из детдома, малыши поутихли. Но, всё равно, работать было нелегко. Ночные дежурства надоедали. Более сотни детей надо было уложить, а утром – поднять и отправить в школу.
Дети – в большинстве ленинградские, рвались домой, ждали писем своих родителей, пытались их разыскивать. Некоторые из них смотрели на деревенских свысока – как же: они городские.
Был такой в группе – Толя Коренков, учился уже в шестом классе. Вдруг исчез он на весь день из детдома. Произошло это в Радоницу, день поминовения родителей, когда на кладбище было много поминающих. Он весь день просидел у одной могилы, на кресте которой было написано от руки Корсакова, а он прочёл – Коренкова. Он хотел дождаться, может кто-нибудь придёт к этой могиле, и объяснит ему – не его ли мать в ней похоронена. А никто за весь день не пришёл. Прошло некоторое время, и за ним приехала родная мать. Простая женщина, одета, как колхозница – жила она в деревне у сестры, в другой области, куда её эвакуировали. И Толя не захотел её признать. Никак к ней не подходил. Кое-как уговорили его уехать с ней. Ребятам из группы перед отъездом он сказал: «Всё равно – сбегу от неё!». И правда, потом он уехал и жил отдельно от матери.
Было и так: Нину Иванову нашла мать, забрала её, повезла на поезде, а на следующей станции сняла с неё новое пальто, новую обувь и оставила на вокзале. Её потом привезли обратно в наш детдом.
Усыновляли и посторонние люди. Двух девочек – сестёр при мне отдали их детдома двум женщинам – сёстрам, которые жили вместе. Много было всякого, теперь уже позабытого. Коллектив воспитателей был небольшой, дружный. Дружили семьями, собирались все вместе в праздники. Все были молоды.
Была у меня коллега по группе, бывшая одноклассница по Камешнице. Пришла она в детдом чуть позже меня. Плохо у неё сначала получалось и она всё бегала за советом ко мне, да и так просто – поболтать, скоротать время – жила-то она одна. Все в коллективе удивлялись: как мы, такие различные, можем дружить. Она на это отвечала обычно: «Голова у меня – уборная без крыши, а у неё – дом советов, вот я и бегаю к ней за передовыми мыслями». Потом она втёрлась в доверие к начальству. Сделала какой-то доклад в Кирове на областном соревновании на основании моего опыта и ей дали Грамоту, что в те времена было равносильно ордену. Ну, а на последнем году работы детдома, она подложила мне свинью: привезли к нам первоклашек… и меня поставили на младшую группу, хотя все десять лет я отработала на старшей, а её – Афанасью Николаевну – оставили на старшей. Было очень трудно с первоклашками работать, зато опыт общения с малышнёй потом пригодился в школе, когда начинала работать с первым классом. Ссорились мы с ней часто, но она тут же отходила и уже после смены бежала ко мне мириться. Рассказывала, что происходит в высших эшелонах власти.
Были у меня любимые девочки: Валя Карпухина, Зина Береснева, Римма Верещагина, Ольга Горелова, Валя Сасыкина. Любила я скромных, спокойных. Они мне часто помогали, особенно, когда родился сын.
Здесь, в детдоме началась моя семейная жизнь. Мне так осточертело одиночество. Мужем мне стал мой бывший соученик по семилетке – тот, который прибегал иногда на квартиру к своей сестре и с которым мы по-детски бегали, играли, баловались. После окончания седьмого класса, я пошла учиться в восьмой, а он устроился работать в промкомбинат столяром. Хоть и было это в одном райцентре – Оричах, встречи наши прекратились, дорожки разошлись. В десятом классе я узнала, что живёт он в деревне Назимовка, вместе с моими одноклассницами. Они же мне и поведали, что у него с одной девицей из МТС – роман, и что скоро они поженятся. А через некоторое время они же доложили: «свадьба отменяется», на что я ответила: «Вот, кому-то жених освободился». Так и жили мы с ним три года, ни разу не встретившись, а потом его призвали на фронт.
Три с половиной года на фронте, да полтора года после победы его из армии не отпускали. Я тогда работала в райкоме комсомола, пошла как-то в командировку в Шабалино, а там секретарём комсомольской организации была его двоюродная сестра. В её домашнем фотоальбоме я увидела его фотографию и попросила передать ему от меня привет. Вскоре пришло от него письмо. Однако, мне не понравился его почерк, да и само письмецо показалось скупеньким. Это было уже после войны, в начале лета 1945 года.
Скоро его отпустили в отпуск и они с сестрой пришли ко мне в райком. Встретились мы на лестнице, он в конце беседы попросил разрешения на встречу, да я отговорилась тем, что иду в командировку в сторону Нины (его сестры). Он тоже планировал наведаться в гости к ним. Так что – встретились там. Перед возвращением в армию, он приходил ко мне в Оричи и пригласил на проводины. На проводинах была организована вечёрка. Так как Паша (его сестра) знала меня, то встретили там очень хорошо. Договорились, что после отъезда Лёни я буду навещать их. В деревне этой они жили недавно, своих здесь у них не было, поэтому было им скучновато. Не знаю, как им, А для меня это были незабываемые встречи охолодавщего путника по домашнему теплу и уюту. Я с огромной радостью готова была ходить к ним каждый выходной.
Потом Лёня ещё раз приехал в отпуск. Помню, побывал он у меня в Спасо-Талице. А потом был прощальный вечер у них. Среди приглашённых гостей была Шура Жёлобова, наша общая знакомая, а мне – родственница по снохе. Были её родители: отец – председатель колхоза. Я тут поняла, что они затевают сродниться. Лёню посадили в середину между её и его родителями и весь вечер что-то наговаривали ему. А потом Шура подсела рядышком с нами и говорит: «Проводи меня, Лёня, до дому», на что Он и отвечает: «Проводим, только вместе с Шурой». Эти маневры меня не очень задели, так как я была уже уверена в прочности наших отношений.
Служить Лёне оставалось ещё год. За этот год он прислал мне столько ласковых писем! В одном из писем было написано: «Мы с тобой построим такую жизнь, какой ещё не знало человечество». Ну, как было не верить в такую мечту! И, когда он демобилизовался, не прошло и месяца, как я пошла в отпуск и переселилась к ним. Бросила работу в детдоме и головой в омут! Обещали перевести в их детдом, но места в нём не оказалось, и я оказалась без работы. Лёня трудился в колхозе, мне же деваться было некуда. Выкопала картошку в усадьбе, сколько-то раз сходила на поле с серпом… и всё. Ничего-то мы не придумали – как же будем строить жизнь, какую не знало человечество. Вдруг подвернулась работа – секретарём в сельсовете, поработала с полгода. Не понравилось. Встретила случайно бывшую директрису детдома, она пригласила меня обратно. Тут же нашли хорошую квартиру (дрова и оплата квартиры – за счёт детдома) – целый второй этаж. Прислали транспорт (быка с телегой), чтобы перевести наше хозяйство: матрас соломенный, да сундучишко с бельишком. Приехали. На середину комнаты поставили сундучок, на него положили матрас, на который и уселись. Надо поесть – а поесть-то и не чего. Елена Александровна принесла нам из детдома еды – сковородку с картошкой, две ложки, два стакана и с этого начали строить новую жизнь.
Лёня устроился на работу в Оричи, ходил туда за три километра, а после работы и в выходные благоустраивал наше жильё. Поставил заборки, получил три жилых комнатки, в одну – поселили Елену Александровну, в другую, поменьше – Валю Анкудинову, нашу выпускницу, пионервожатую детдома. Сложил на кухоньке печку с плитой, на которой стали готовить пищу. Сделал всю мебель: стол, стулья, комод, шкаф для посуды и как венец творенья – диван.
Жизнь пошла своим чередом. Во всём определился порядок. Жили мы дружно – всё с согласия, уступали друг другу, любили и ценили друг друга. Было у нас полное взаимопонимание. Работая в Оричах, в маслозаводе, Лёня начал было прикладываться к выпивке, но я его быстро переубедила, и он бросил. Потом перешёл на работу в детдом. В селе заметили нашу дружную семью. Так мать одного из селян, женатого на нашей воспитаннице, с которой они часто ссорились, советовала им: «Сходите, поучитесь у Шиховых жить в мире».
Материально жить было нелегко: зарплаты маленькие, а потребности большие – оба были разуты, раздеты. Зарплату получаем, едем в Киров – приобретать что-нибудь на себя, а на питание уж что остаётся. Питались плохо. Здесь, в детдоме и родился мой первый и единственный сын. Он принёс дополнительные заботы. Декретный отпуск – месяц до родов, да месяц – после. Вышла на работу, оставляя такого месячного малыша, а тут ещё –ночные дежурства. Грудью кормила мало. С полгода с сыном нянчилась свекровь, но у ней дома были свои заботы и она рвалась к ним в любое моё свободное от работы время. Очень было тяжело. Пришлось нанимать кого-то в няньки. Сначала это были две племянницы поочерёдно, затем совсем чужая девчонка. Пять лет исполнилось Вове, няня ушла и пришлось его таскать с собой на работу. Там с ним нянчились девочки-воспитанницы из старшей группы. Чему онм его только не научили: считать по-немецки, стихи рассказывать из программы школы и ещё много чего. Он, конечно, уставал и с радостью бежал домой, не давая ни с кем остановиться, поговорить. Как-то идёт навстречу нам завуч. Вова предупреждает: «Не останавливайся с ней, не разговаривай – она плохо работает!» - такой вывод он сделал из наших разговоров дома.
Так мы промаялись два года. Свекровь отказалась приехать помочь, так как они жили уже на Урале – в Александровске. У сестры Лёни – Софьи – родилась дочь, Паша, вторая сестра Лёни, уехала нянчиться с ней, а потом туда же уехала и свекровь. Так мы остались у разбитого корыта. В деревне у них было хозяйство, кое-что перепадало и нам. А поехали – хозяйство распродали, а движимое – увезли с собой. Нам в наследство осталась эмалированная тарелка, которую сначала использовали в качестве поддона под цветочный горшок, а теперь – как крышку сковороды. Всё остальное надо было наживать своим собственным трудом. Хорошо, что сам сделал мебель, я – кое-что перешивала из старья сыну, в этом он и вырос. К тому же жили мы все десять лет по частным квартирам – не стукни, не брякни (особенно первые 6 лет – на втором этаже). А я очень любила переставлять мебель, чтобы обновить жильё. Самое трудное было – передвигать комод, он был очень тяжёл, его передвигали только вдвоём и без стука никак не обходилось. Сын это запомнил, и, когда в грозу гремел на небе гром, всегда говорил: «На небе опять комод передвигают!».
Хозяева второй этаж продали, пришлось нам переселяться (кстати – перетаскивали мебель ребята из детдома) к моей знакомой по Госбанку – Лиде. У неё было трое парней (Вова звал её – «ребёнчая») и бабка, все они поселились в одной комнате, а мы – в другой. Но, дом был старый, крыша в дожди протекала, было холодно и мы прожили там недолго. Пригласила нас учительница в свободный отдельный домик, оставшийся ей от сестры. Выхода другого не было, поселились. Жили там года два. Потом она нас поселила к своей родственнице, этот домик понадобился ей самой. Последний дом большой, старинный. Мы занимали верх, хозяйка летом поселялась в летней комнате, а на зиму – уезжала к сыну – в Ленинград. Жили там спокойно, пока не уехали на Урал. В 1957 году детдом преобразовали в дошкольный, Лёне работы не стало, у меня не было особого желания работать с дошколятами. Вот и надумали поехать сюда к Лёниным родным.
Александровск.
Приехали мы сюда в августе 1957 года. Встретили нас радушно, поселили на своей квартире. Но было так трудно входить в новую, слишком чуждую нам жизнь. Столько сразу появилось проблем и переживаний. Лёня сразу устроился работать столяром на деловой участок машзавода. Работа тяжёлая, с сырым материалом, заработки маленькие. Осенью его послали достраивать дом, в котором нам пообещали квартиру. Опять тяжёлая работа, да ещё и на открытом воздухе, в итоге – заболел радикулитом. Утром – еле вставал, а вечером с трудом приходил с работы, а я – сидела дома, не могла устроиться. Софья – сестра Лёни, работала в райкоме партии, помогала устраиваться посторонним, а о помощи устроиться мне и не заводила речи. Сидела я так с августа по январь. Вова пошёл в первый класс. К школе он был морально не готов, тут дети шли из садиков, а он – домашний, да ещё из деревни. Было ему очень трудно. Помогать ему разбираться с учёбой получалось плохо: срывалась, кричала на него, не понимала, что виноваты-то в этом мы – родители. Часто вечерами в кроватях мы оба потихоньку друг от друга плакали от бессилия что-либо изменить. Я написала заявление в Кировское ОблОНО, чтобы меня приняли на работу в детдом какой-нибудь. Были предложения. Но жизнь понемногу начала налаживаться. Устроилась на работу во Дворец культуры заведующим детским сектором. Работа эта не принесла удовлетворения: никому я была не нужна, некто не помогал её налаживать, а сама я не знала с чего начать и чем продолжить. Промаялась три месяца, а тут дали нам комнату с подселением – в коммуналке. Радости было выше крыши! Как же – первый свой уголок – комната большая, с паровым отоплением, правда с туалетом пока во дворе – туалет был не подключен к канализации. Только вот с соседями не повезло: с одной стороны жили дочь с матерью, немного тронутые – пили, мужиков зазывали, с другой стороны – Чеботновы. Тот пил сам, собутыльников водил, устраивали пьянки. Жена его – Галя, выгоняла их из комнаты – они пьянствовали на кухне.
Потом нам дали отдельную квартиру в этом же подъезде, двухкомнатную, тёплую, просторную. Зажили по-человечески: сделали ванную, установили (со временем) газовую плиту со сменными баллонами. Это была первая целиком собственная, отдельная от всех территория. Радость была беспредельная, она, правда, омрачалась теми же пьяными оргиями на втором этаже, куда переселился Чеботнов. И прожили мы там до конца 1979 года. Там же прошли ещё ряд событий: Муж поступил и закончил вечернюю школу, пригласили его работать мастером в ЖКО. Этому я была очень рада, работа полегче физически, хотя ему несколько не нравилось, что надо было возиться с пьяницами. Там он проработал до выхода на пенсию.
Во время учёбы в вечерней школе, он познакомился с Пономарёвым В.М., а затем мы подружились с ними семьями. Сидели они за одной партой. Как-то устроили и семейную встречу у нас, приуроченную к какому-то торжеству. Я так волновалась – как я сумею принять таких «высоких» гостей, ведь сам Вячеслав работал зам. Начальника транспортного цеха, а его жена – Ирина – была управляющей банка. И долго потом я ещё робела перед ними, но дружба у нас завязалась навсегда. Все праздники – общие и семейные мы встречали вместе. Однако, всегда в душе была какая-то насторожённость, чувство неравенства. Это же чувство испытывали и Ирина (как она призналась после). Вообще-то судьбы у нас были схожими, разве только отличалось немного отношение к жизни. Так Вячеслав был очень расторопен и практичен в делах хозяйственных, умел приспособиться к жизни, а Лёня этого не умел. Поэтому Пономарёвы материально жили лучше. А так – оба непьющие, поэтому не имели много друзей. Даже дни рождения были довольно близки: у Лёни и у Тани – 7 марта, у Вячеслава – 7 февраля, у Вовы – 3 феврали и только Ирина и я несколько выбивались из этой картины – у Ирины – 20 мая, у меня – 17 октября.
Судьбы наши с Ириной так же одинаковы: обе жили без отцов, учились в трудных условиях, жили по частным квартирам на правах прислуг. Ничьи матери не хотели нас в снохи. Пономарёвы чуть не разошлись по настоянию его матери, а моего Лёню чуть не поженили на Шуре Жёлобовой, дочери председателя колхоза. Но, мы жили отдельно от родителей и они нам потом не мешали.
Нам всем было здорово весело всё время, пока Пономарёвы не уехали в Краснокамск. Но и оттуда они изредка приезжали к нам, а мы – к ним. В общем – связь наша не распалась и бывали у нас великие праздники в честь наших встреч. Было большое желание породнить наших детей, но тогда ничего не вышло. А жизнь у них обоих не задалась.
Всякое было за эти 25 лет работы в школе. Самое заметное чёрное событие – сын, закончив школу не сумел поступить в институт. После окончания восьми классов в школе №5, он продолжил учёбу в нашей первой школе. Тут же преподаватели математики и физики обнаружили у него некоторые способности к этим предметам. По физике он участвовал в районной олимпиаде и занял второе место, а по математике – перед выпускными экзаменами к нему на консультацию шли его одноклассники, причём те, которые с самого начала учились только на четыре и пять. Школу закончил с тройкой по литературе, а преподаватель физики убедила его, что его дорога – наука физика. Потому Вова и надумал поступать в Госуниверситет на факультет физики. Поступал дважды до армии – и не поступил. Большие были огорчения.
Но дальше было ещё более страшное: проводы в Армию! Долгие полтора года тревог, ожиданий и переживаний. Вова был домашним ребёнком, жизнь знал только по учебникам и книгам. Был у него привычный вывих правого плечевого сустава, но на призывной комиссии он про это не сказал: «Подумают ещё, что я армии боюсь!». Вот через полтора года службы его и комиссовали из-за этого.
После армии снова поступал на физику и вновь – не приняли. С теми же результатами экзаменов он поступил в Александровский филиал Политехнического института. Год проучился, филиал прикрыли и ещё год Вова учился в политехе заочно, затем перевёлся на дневное отделение. Казалось – всё наладилось. Так нет! Неудачная женитьба! Сколько было слёз, уговоров – ничего не помогло! Не послушал. А нормальной семейной жизни не получилось. Прожили девятнадцать лет, родили и воспитали сына – Максима… и разбежались. Лишился семьи, квартиры, сын учится и Пединституте, живёт у бабушки, пропитывается их духом… Хотя отношения с отцом не прерывает и материальные и духовные. Он вырос с отцом – матери всегда было некогда им заниматься ( сначала работа, потом учёба заочно в Университете… Наконец – развод. А чёрная полоса тогда только началась и ещё продолжается.
Вышли мы оба с мужем на пенсию одновременно – я на пять лет раньше, но ждала его и работала. Он перед выходом на пенсию начал побаливать: высокое давление, обмороки. Мне было тяжело уходить из школы, страшно выбывать из строя - ведь всю жизнь в трудах и заботах. Но, с выходом на пенсию забот не убавилось. Внук Максим пошёл в первый класс, успехи у него в учёбе были неважные, учился неохотно. Девять лет родители его не знали забот с его домашними занятиями, а у меня – продолжалась нервотрёпка. И только тогда, когда случилась беда с Лёней (инсульт), Максим стал уже заниматься дома.
В год выхода на пенсию с Лёней начали случаться обморочные состояния, головокружения, ночные приступы, высокое давление.. Врачи поставили диагноз – эпилепсия, начали пичкать его наркотическими препаратами. Постоянно принимал люминал. Все десять лет я жила в постоянной тревоге за него. Старалась ограждать его от расстройств, переживаний. И всё – одна. Всё время боялась за него. А он всё больше замыкался в себе, не доверял людям, всех в чём-то подозревал. Мне было тяжко видеть всё это и ничем не мочь ему помочь. В больницу его не сговоришь – он считал, что у него ничего не болит, а обмороки и прочее пройдут сами собой. Дважды ложился в больницу, что было для него пыткой, да от этих действий – ничего не получил. Нет у нас специалистов, нет душевного отношения к больным.
И вот наступили самый чёрный день: 15 июля 1991 года с ним случился инсульт в саду. Болел он очень тяжело – пролежал в больнице полтора месяца. Провели курс лечения, но сдвигов не получили. Образовались пролежни, их лечили до самого конца, но так и не залечили. Кровоизлияние было обширным. Он заговаривался, были судороги. Есть, пить не мог – одолевал кашель. В больнице рядом с ним круглосуточно дежурили родственники. Чаще всего – по двое: у меня одной силёнок не хватало поднимать его. Но я – пыталась, в результате чего за двое суток до его выписки домой (28 августа), у меня случилась грыжа. Мне сделали операцию и я пролежала в хирургии восемь дней, а его уже привезли домой. Управлялись с ним Нюра, Тоня, Володя. Как было тяжело мне и физически и морально возвращаться домой: делать ничего не могу, а дел дома невпроворот. Как-то всё же вынесла. Нюра жила у нас год. Вспоминать это всё очень тяжко! Он был беспомощен, я – практически тоже. Нюра сидела только около его, а все домашние дела приходилось мне делать одной (обеды, уборка, стирка). Ночи бессонные. Я еле держалась на ногах, а каково было ему лежать полтора года прикованным к постели.
В то же время началась новая нервотрёпка: по городу заговорили о неподобающем поведении снохи. Она загуляла и запила. Дома в семье сына беспорядки. Мне прямо выходить из дома стало страшно – встречают знакомые и докладывают о её проделках. Я к ней – с вопросами и увещеваниями, а она и слушать не хочет, и упорно всё отрицает. Так продолжалось до августа 1994 года, в котором они с Володей разъехались, продав и поделив квартиру, поделив имущество. Как это было тяжело. Всё это, плюс похороны мужа дали мне ещё и болезнь.
Похороны помню смутно. В этот вечер 26 декабря мы рядом с мужем были с Вовой. За месяц до этого, видимо, был микроинсульт, состояние Лёни ещё ухудшилось: он перестал говорить, глотать, прекратилась работа кишечника. Целый месяц ещё боролся организм за жизнь, а 26 декабря, часов в восемь вечера начался храп. Вызвали скорую, она сделала укол камфары, давление было 90 на 70. Мы оба были рядом. Около 11 часов ночи Вова пошёл прилечь, я – легла рядом – устала очень. Вдруг храп прекратился. Позвала Вову, Лёня уже не дышал. Тут же позвали Тоню, вымыли его, одели и три ночи сидели около гроба, не спали. Днём хлопотали о похоронах. Завод помог хорошо: гроб, могила, оградка, машина и автобус – всё за счёт завода. Поминальный обед был в столовой школы. Учителя помогли накрыть на столы. После похорон мне долго не хватало дома чего-то, вернее, конечно, кого-то. Тишина, безделье. Но, стоит прикрыть глаза перед сном, как слышится его стон, храп, или звонок в дверь, какие-то почикивания в квартире. Первые две недели отсыпалась, а затем начались бессонные ночи и бесконечные слёзы днём. Не могла сидеть дома, не могла никого видеть и слышать, чуть заговорят о нем. Я никак не могла привыкнуть к мысли, что его нет. И одна была мысль: умереть, чтобы вновь соединиться с ним. И тут меня несколько отвлекла новая напасть – болезнь. Сначала было обследование, потом ожидание операции, операция в мае 1995 года. Удалили оба яичника и матку. После операции лежала в онкодиспансере. Долгие две недели ждали результатов анализов, лишь потом отправили домой – раковых клеток нет. Так вот живу дальше.