ГЛАВА 6. Любовь и Адамово яблоко с Древа Познания.
Ушел с поста серебряный февраль.
Капель катилась, падая со стуком.
Март медленно снимал с нее печаль,
Не предвещая встречу и разлуку.
А в неведомую доктору Йошкар-Олу тоже пришла весна!
Это была четыреста тридцать третья весна со дня основания города, хотя все исторические подсчеты приблизительны. Кому охота нырять в глубину веков: никаких кислородных баллонов не хватит, чтобы запастись дыханием, выясняя в дебрях дат, кто кого завоевал и когда присоединил!
Весна пришла, весна-голубушка, время пробуждения оцепеневших сил и больших эмоций! Затвердевшие пластинки льда, поблескивая, затянули лужи. В небе, возвращаясь в родную теплынь, затрепетали пернатые, расписываясь на облаках крыльями: Весна! Весна! Весна!
Дворники в оранжевых жилетах заскребли лопатами, лениво сгребая талый снег.
Лика обернулась, оглядев переулок, и взяла подругу под руку.
- Последнее время у меня странное чувство, что за мной кто-то следит…
Катя беспечно пожала плечами.
- Тебе показалось!
- И вправду, кому я нужна?!
Этим пренебрежением она попыталась снизить градус внутреннего беспокойства, и все же они невольно перешли на более людную улицу.
Лика жила в Москве, работала в книжном издательстве и совсем не ожидала, что в скором времени окажется в Йошкар-Оле. Но так случилось, что одному довольно известному журналисту поручили статью о развивающейся столице Марий Эл, а он зависал на корпоративах, обтачивая нужные связи, и, подсуетившись, перекинул этот непрестижный заказ на Лику.
Статья ей настолько удалась, что от мэрии Йошкар-Олы в редакцию поступило неожиданное предложение заняться литературной биографией действующего президента республики, и Лика отправилась в затяжную командировку описывать с натуры жизнь и необыкновенные приключения главы Марий Эл.
В Йошкар-Оле ей сразу выдали аванс и небольшую квартирку в центре города, которую сдавала Катя, переселившись на время к матери.
Но вскоре у Кати обострился затяжной семейный конфликт, и в ожидании перемирия она попросилась пожить у Лики, откуда ей было удобней добираться до медицинской аспирантуры, где она училась, и до больницы, где подрабатывала ночными дежурствами.
Закончив литературный институт, Лика мечтала подняться на писательский Олимп. Педагоги в один голос уверяли, что у нее легкое перо и она непременно достигнет высот, но как раз с педагогами ей не везло больше всего. В стране процветал либеральный хаос, научные лаборатории и НИИ закрывались, многие сотрудники укатили за рубеж, вследствие чего образовался термин «утечка мозгов». Но оставшиеся кадры цеплялись за кафедры, и в институтах преподавали уцелевшие персонажи рухнувшей системы.
Литературные курсовые Лики курировал бывший партиец Арнольд Павлович Аптекарь, автор идеологических романов и популистских лозунгов.
Лозунги как высшее образование пролетариата являлись глашатаями истин: «Когда я ем, я глух и нем!» - объявлял во время обеденного перерыва Арнольд Павлович, при этом утверждая, что художник должен быть голодным! Считая нужду лучшим стимулом таланта, он таким образом озвучивал мысль, которая нравится обывателю.
«Дорогие потребители тонких материй! - про себя возмущалась Лика, оспаривая своего руководителя – если, вы считаете, что жизнь впроголодь помогает художнику творить, тогда и вам было бы полезно познавать искусство, затянув пояса! Окрыляйтесь разумным и вечным натощак!
А то понаставили себе в музеях и театрах буфетов и чавкают в антрактах!
Нет, римляне, конечно, правы: «Хлеба и зрелищ!» Но если художник несет вам зрелища, то не забывайте нести ему хлеб! А то наслаждаются трудами гениев, рассуждая из заведений общепита, как тем полезно голодать! Уймитесь, дорогие потребители! Творцы решительно не согласны вами!»
Но Арнольд Павлович не унимался, он был порывист и нескладен, содержал в себе много лишнего веса, много бурого, громко сопящего носа и мало губ.
Вся его личность состояла из гремучего сплава вздорных эмоций, а плоский, как у образцовской куклы, рот сдерживал желтые пеньки поредевших зубов.
Зажав под мышкой студенческие конспекты, он спиной заваливался в аудиторию, плотно затворяя дверь, и, развернувшись всем корпусом, швырял на кафедру кипы прописных истин.
Проходя между рядами, он имел обыкновение затормозить возле Лики и, склонившись, поклевать носом в ее тетради. От скуки она вылавливала разные предметы через толстые стекла его роговых очков, искажавших мир, как кривые зеркала.
Арнольд Павлович носил лысину, исправно зачесанную одинокой каурой прядью аккурат от мохнатого уха через розовый череп на правый бочок. Этот процесс осуществлялся стихийно. Спохватившись посреди лекции, он выдергивал из нагрудного кармана мелкую расчесочку и, зацепив непокорный локон, восстанавливал зыбкое сооружение на место. Закончив укладку, Аптекарь стремительно подносил расческу к мясистому носу и, сдунув мощными ветрами мерзкую перхоть, на время успокаивался. Но наведенный шик держался недолго, строптивый локон соскальзывал, и, встрепенувшись посреди занятий, он вновь принимался наводить марафет.
К концу дня бесполезно занятый своей неблагодарной красотой Арнольд Павлович бродил растрепанный, как панк, с длинной жиденькой прядкой с одного края и бесстыжей лысиной с другого.
Ах, если бы вместе с сыном-программистом он вовремя рванул за вражеский бугор! Ему бы там раз и навсегда прилепили эту порочную прядь, и не пришлось бы конвульсивно манипулировать гнусной расческой на лекциях между роковыми рельсами Анны Карениной и Аннушки, пролившей на них судьбоносное масло.
Но он был слишком консервативен, отчего его тыквенная головка, сопротивляясь ветру перемен, терпела хаос изнутри и снаружи.
Лика в прямом смысле старалась держаться от Аптекаря подальше, поскольку, занимая собой все пространство, он имел манеру вторгнуться в личную зону и, наскочив, резко брызнуть слюной прямо в глаз.
Обычно Арнольд Павлович суетливо хватал чей-то рассказ, подносил его к носу, будто обнюхивая, пробегал глазами несколько строк и тут же бросал, утратив интерес.
Но безграмотное письмо разъяряло его, как личное оскорбление.
Распахнув очередную новеллу, он сминал страницы, точно намереваясь утереться ими и, раздувая в себе набухшую ярость, сотрясал тетрадью над головами студентов: «За эти вольнодумства я бы закатил такую пощечину, что жалуйтесь кому хотите!» При этом Арнольд Павлович азартно заворачивал обшлаг рукава и, багровея, сотрясал воздух волосатым кулаком.
Никому никогда никакой пощечины он, конечно, не «закатил», но сама идея его явно воодушевляла и периодически он эффектно озвучивал ее.
Фанатея Достоевским, Арнольд Павлович душевно сочувствовал Раскольникову. «Тварь я дрожащая или право имею?!» - страдальчески вопрошал он, вздымая к потолку испещренный красным фломастером палец. Видимо, нищий, пугавший Родиона, чем-то нервировал и его. «Убивец! Убивец! Убивец!» – надрывался Аптекарь, пытаясь донести до студентов смуту нравственных коллизий главного героя детективного романа классика. Слушая его, Лика недоумевала, каким образом Достоевскому удалось припечатать внимание к роману, который сногсшибательно нарушил все мыслимые законы жанра.
«Ведь стоит читающим детектив сказать: «Убийца - садовник!» - и они просто разорвут вас на клочки.
А тут прямо в начале сам писатель объявляет, кто убил, за что и почему.
Интрига раскрыта с первой страницы, но интрига есть! В чем же она?
Возможно, в том, что от века любимыми героями учителей и школяров остаются проститутка и убийца, ибо нет в мире душ чище и светлей, чем у Раскольникова и Сони».
Читая такого рода курсовые Лики, Арнольд Павлович внезапно добрел, два дверных глазка под близорукими линзами его очков внезапно съезжались к носу, придавая лицу лукавое выражение, и он прозревал славное будущее ее литературной карьеры. Но не особо обольщаясь его лестными прогнозами, Лика постоянно боролась с желанием покинуть литинститут, с трудом удерживая себя на занятиях. Не воодушевляла ее и преподаватель зарубежки: она поклонялась Мопассану, а Лика предпочитала Бальзака. В перипетиях «Человеческой комедии» ее занимала мимикрия шагреневой кожи месье Растиньяка.
Профессоршу звали Вилюра Виставна Хлебушкина, она как будто не имела возраста: не пользовалась косметикой и ничем не пыталась приукрасить себя.
Вилюра была приземиста, крутобедра и носила на макушке залихватский кучерявый хвост, а по весне все пять лет ходила в одном и том же зеленом кримпленовом пальто, застегнутом по горло на золотые обтрепанные пуговицы.
У нее были небольшие пронзительные глазки, вздернутый нос и плотные рядки мелких острых зубов. К институту ее доставлял молодой провинциал, залетевший в столицу за постоянной пропиской.
Обхватив двумя руками его кожаный торс, Вилюра Виставна подруливала к центральному входу верхом на оглушительно ревущем мотоцикле. Из-под красного шлема горизонтальной трубой торчал ее пегий хвост. Привлеченные экстримом студенты прилипали к окнам, любопытствуя, как она сползет со стального коня и распакуется, извлекая растрепанную голову из шлема. Впрочем, по праздникам Хлебушкина припудривалась и являлась на работу приглаженная и розовая, как лососина. Ее память легко теряла ближайшие события, но цепко держалась за прошлое, поэтому на семинарских занятиях она частенько, отклоняясь от темы, без видимого перехода погружалась в далекие воспоминания.
- Вы, конечно не знаете, что имя Вилюр(а) означает «Владимир Ильич Любит Рабочих!» - горделиво вскинув голову, вдруг переключалась она на какую-то свою, внутреннюю мысль. - Моя прабабушка была рэволюционэркой и родила матушку моей матушки в царских казематах! А в царских застенках мужчины и женщины не пересекались! Даже во время коротких прогулок их разделяла высокая неприступная стена. Но по закону, если в тюрьме рождался ребенок, это был шанс покинуть ее досрочно. Так вот, рэволюционэры, по примеру Ленина, делали из хлебного мякиша чернильницы, но наполняли их не молоком для конспиративного письма, а своим собственным семенем, и перебрасывали его через стену на женскую зону.
Так родилась моя бабушка и этим спасла от виселицы прабабушку, поклонницу рэволюционных идей! С тех пор в нашей семье сохраняется девичья фамилия Хлебушкина в честь никому не известной благородной личности.
Позже моя матушка встретила польского революцьонэра по имени Вист, что означает «Великая Историческая Сила Труда», тогда модно-новаторские имена были востребованны, их заимствовали у нас братские народы, и вот родилась я …
Итак, о чем мы говорили? Да! «Американская трагедия» Теодора Драйзера...»
Ах, если бы Вилюру Виставну угораздило вовремя смыться с дочерью и зятем, перспективным физиком, «на загнивающий запад», она непременно стала бы крутой рокершей в кожаной жилетке, с интеллектуальной татуировкой на спине!
У нее был бы проколот язык, пуп и бровь, и уж там она наверняка не зашивала бы капроновые чулки суровой ниткой, а брила бы безопасным лезвием свои мохнатые ноги, натягивая на них блестящие дырявые лосины. Неотразимо гламурная Вилюра носилась бы по широкому highway на супер-мотоцикле в обнимку с лысым культуристом, и была бы в ее судьбе гармония интимных ощущений.
Но увы, Вилюра оставалась продуктом «мэйд ин ЭСэСэСэР», и потому вместо креативного гардероба у нее было одно кримпленовое пальто на всю жизнь и пегий хвост на все времена.
Она считала себя мастером пера, а Лике прочила Нобелевскую премию.
Но с распадом Союза планка культурного уровня в стране быстро опускалась, читатель стал менее взыскательным, суррогатные романы стряпались на потребу и выбрасывались на прилавки порциями: одну порцию проглотил в метро, уже вторая готова. Жители спальных районов их поглощали на ходу, как макдональдовские катлеты.
В Москве стало модным приходить в гости со своим творением в твердом или мягком переплете, в зависимости от благосостояния творца. Писали все, кто имел мало-мальски популярность: актеры, политики, бандиты, бизнесмены… то и дело можно было услышать: «Ой, такое было!» Или «у них такая любовь, хоть роман пиши!»
Но, как раз писать-то большинство авторов не умело. Литературный дар - такая же редкость, как музыкальный или живописный, но парадокс в том, что не умеющий играть на скрипке понимает свою какофонию, не умеющий рисовать – тоже видит свои каракули, но не обладающий литературным даром зачастую этого не осознает. Ведь в формальном смысле что-то написать или рассказать способен каждый, а что-то сыграть или нарисовать не всякий, поэтому письмо создает иллюзию вседоступности, и это самообольщение имеет столь коварный подвох, что появился даже термин «графомания» исключительно по отношению к бездарному писательству.
Для иных видов искусства аналогичного определения не существует.
Многие довольно лихо берутся сочинять, однако, нашлепав несколько страниц, большинство авторов, обычно остывают и наговаривают свои аховские истории на диктофон.
За именные книги заказчики платят тем, кто пишет за них.
Лика часто получала заказы такого рода, корректировала их, штопала, выглаживала, придавая скроенной на глазок одежке романчика товарный вид.
Жизнь постепенно затягивала ее в капкан ежедневных нужд, превратив в невольника на плантациях нерадивых писак, и в конце концов она стала расценивать этот труд как плату за ипотеку или лекарство для матери. В редакции за ней укрепилось прозвище «Сирано» по аналогии с героем известной пьесы Ростана, который свои письмена подписывал не своим именем.
Если надо объяснять, то не надо объяснять. Ведь пишущий как указательный палец:
– Смотри! – говорит он читателю.
– Да видел я! – отвечает тот, хотя мало кто читает, а если читает – не понимает, а если понимает – то не помнит...
Лика не умела заводить правильных знакомств и тем более приторговывать собой, поэтому ее заслуги доставались тем, кто в этом преуспевал. Как-то ей поручили собрать материал о методах лечения Леонида Андреевича, которые были в новинку для традиционной постсоветской медицины.
Работая над этой темой она посещала его лекции по иглотерапии, голоданию, макробиотике, китайской и тибетской терапии, и чем глубже погружалась в личность доктора, тем больше чувствовала непреодолимое влечение к нему. Готовясь к предстоящей встрече с Леонидом Андреевичем, Лика назвала свое интервью «Здоровье в каждый дом».
Но ее материалы бесцеремонно заграбастала любовница главного редактора и укатила на встречу с молодым профессором сама. Это интервью Лика смотрела по телевизору, с обидой отметив, как беспомощно кокетничала эта профурсетка, не зная, о чем говорить, а он отшучивался, как человек, не рассчитывавший на понимание.
Ночью, уткнувшись в подушку, она разрыдалась, впервые признавшись себе,
что любит его. «Это любовь, - вздохнула Лика, и в душу ее закралось смешанное чувство радости и щемящей тоски.
С тех пор как на нее обрушилась любовь, она постоянно усмиряла в себе качели майна-вира, которые то возносили ее в вихре ликования, то бросали в грусть меланхолии. Вечерами, когда становилось особенно тоскливо, Лика бродила по городу, выхаживая свою грусть. Она жила неподалеку от Патриарших прудов, в Большом Козихинском переулке. На Благовещенский к дому доктора можно было пройти пешком. Порой она и не замечала, как оказывалась напротив его окон и застывала, глядя немигающим взглядом на синие шторы, за которыми ей чудилась тень Леонида Андреевича.
Свой район она не любила, считая его несчастливым, потому что
в древности на месте Патриарших было Козье болото, из-за него ее переулок и схлопотал это неприглядное название Козихинский.
Когда вечерами в смятенье чувств она кружила по городу, ей слышался в сыроватом тяжелом воздухе дух древности, будто душа переносилась в те времена, когда Москва была морем. Даже в шуршании машин она улавливала шум волн, которые внезапно затихали, и казалось, что улицы превращаются в дремучие леса с гигантскими хвощами, но стоило выйти из оцепенения, как город снова оживал и светился вывесками витрин.
А на самом деле в те времена, когда на берегах Москвы-реки бурные ручьи размывали почву, а глубокие овраги скрывали пласты черных юрских глин, в этих местах, где сейчас ее дом, пасли коз, иногда появлялся черный козел, предвещая чью-то смерть. Окрестные жители вызывали священника, чтобы освятить проклятое место. Позже там поселился патриарх, болота осушили, Слобода облагородилась и стала Патриаршей. Завели пруды, чтобы к столу патриарха доставлять свежую рыбу.
Но Лика, с какой-то неуловимой тревогой чувствовала, что прошлое отбрасывает нехорошую тень на эти земли. Ведь когда-то здесь совершали ритуалы жертвоприношений, людям отрубали головы и топили в болоте. Поэтому или по чему другому она заметила, что даже бродячие собаки не пьют из Патриаршего пруда, лебеди и утки в нем плавают только днем, а с наступлением сумерек улетают прочь. Однажды в момент грустных томлений, когда время уже было за полночь, не выдержав мучений неопределенности, которыми любовь сотрясает душу, Лика выбежала на улицу и отправилась к дому доктора.
– Я ему скажу! - решительно твердила она, - позвоню в дверь и все скажу!
Она сократила путь и пошла прямо через Патриаршие, торопясь свернуть во дворик, где жил Леонид Андреевич, чтобы взглянуть на знакомые окна с синими шторами.
«Он, наверное сидит в кресле читает книгу, или что-то пишет, я позвоню, он выйдет
и тогда скажу ему прямо в лицо: «Я вас люблю!»
На Патриаших было ветрено, пятиглавые фонари, похожие на огромные чугунные подсвечники, выхватывали из темноты силуэты бронзовых, скульптурных персонажей из крыловских басен. Жирные масляные капли скатываясь с круглой луны, расплываясь посреди зеркального пруда желтыми пятнами.
Она почти бежала, твердя, как заклинание: «Я вас люблю! Люблю! Люблю»…
И вдруг из-за дерева с истошным криком ей наперерез выскочила растрепанная женщина, прижимая к груди красный бидон.
Лика вздрогнула: прямо на нее, спотыкаясь и пошатываясь, шел окровавленный человек, держа в руках собственную голову.
«Галлюцинация», - мелькнула мысль. Сердце забарабанило в грудную клетку, ледяные мурашки прожгли спину, и ноги сделались свинцовыми.
Она беспомощно осела на ближайшую скамейку, с трудом переводя дыхание: «Боже что я тут делаю ночью?!»
И в этот миг к ней подскочил облезлый кот в треснутом пенсне, с дымящей сигарой, протягивая когтистую лапу.
- Дай, Джим, на счастье лапу мне! – хрипловато сказал он, выпустив дым сквозь длинные реденькие усики.
Лика невольно отшатнулась.
- Не обращай внимания на ее испуг, - кот развязно вильнул хвостом, - это Аннушка убегает от безголового Берлиоза! Предсказание Сатаны сбылось: вагоновожатая-комсомолка отрезала голову обывателю.
Лика судорожно глотнула ночной весенний воздух, стараясь совладать с собой.
- Хочешь со мной на бал? – игриво спросил кот. - Здесь неподалеку, в квартире 50.
Она кивнула, сама удивившись этому.
- А ты совсем не паникуешь, как большинство ночных прохожих, - похвалил кот.
«Нет ничего отвратительнее большинства», - приходя в себя, ответила Лика фразой, которую еще в институте почерпнула у Гете.
- Отвратительное Большинство оправдывает любую низость количеством сопричастных к ней, - сформулировал кот.
- Оно отупляет своей массой каждую самобытную единицу! – в унисон подхватила Лика.
- Если Большинство не будет травить индивидуальность, оно перестанет быть большинством! - сказал кот.
- Отвратительное большинство навязывает свою серость всей палитре - сказала Лика.
- Оно давит на свободу мысли! - сказал кот.
- Рудиментарный инстинкт большинства - насиловать чужие мозги своими понятиями! - сказала Лика.
- Только потеряв собственное лицо, можно стать отвратительным большинством! - сказал кот.
- "Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идёт на бой!" - сказала Лика.
- Зачетно, - засмеялся кот.
- Это девиз Фауста, - улыбнулась она.
- Но каждый день не бывает войны, - сказал кот, - значит, достойный свободы идет на бой не с войной, а с отвратительным большинством!
Они синхронно повернули головы и, взглянув друг на друга, прыснули со смеху.
Кот элегантно взял ее под руку и проводил мимо скамейки, на которой сидел, опираясь на трость, Воланд.
- Да-да,- он кивнул в его сторону,- Мессир тут за полночь беседует с поэтом Бездомным.
- Поэты всегда бездомны, поэты не примыкают к отвратительному большинству, - сказала Лика.
Они пересекли Патриаршие пруды, ее страх почти развеялся, стало холодно и весело.
Кот открыл дверь в полутемный, пахнущий мышами подъезд.
Лика решительно поднялись по лестнице.
Он постучал. Дверь в квартиру распахнулась. В полумраке танцевали пары, звучала музыка, под потолком плавали клубы сизого дыма.
- А народу - как на площади!
Замирая от восторга, она прошла в квартиру и остановилась у подоконника.
Кот молниеносно притащил два бокала с красным вином и, почесывая коготком ус, предложил:
- Давай выпьем!
Чувствуя, что в горле пересохло, она кивнула и, взяв бокал, выпила залпом.
Вино оказалось сладким и теплым, кот наклонился к ней и поцеловал в шею.
- Я кот, а ты?
- Я Лика!
В комнату, размахивая бидоном, влетела Аннушка.
- Кот, там тебя все обыскались!
- Ага, сейчас, - кивнул он и через музыку прокричал Лике в ухо:
- Я учусь в Щепке на актерском, здесь проводят ночные экскурсии. Студенты театральных вузов на волонтерских началах превращаются в булгаковских персонажей.
Он посмотрел на часы.
- Продолжение экскурсии на катере по Москва-реке, группа уже собралась, хочешь, поедем?
Блеснув глазами, она рассмеялась:
- Очень!
- Надо одеться потеплее,- озаботился кот, - ночью на ветру ужасно холодно.
Он приподнял вазу, стоящую на маленьком круглом столике, ловко сдернул бархатную скатерку с бахромой и, укутав ею Ликины плечи, увлек ее за собой, пробираясь через шумную компанию к выходу.
- Ты вовсе не кот! – воскликнула она, выйдя на улицу.
- Не-не-не, - он покрутил головой, сделав большие глаза, - я страшный КОШКА –единственное животное, о котором не упоминается в Библии. Смотри, - он поднял ворсистую лапу, перекрикивая внезапно разгулявшийся ветер, – во-он, над теми крышами невидимая Маргарита летела в сторону Арбата.
Кот повернул голову.
- А за теми домами она била окна МАССОЛИТА, в котором работали литературные критики!
- Они ругали Булгакова , - посочувствовала Лика, кутаясь в скатерть, - и он расколошматил рукой Маргариты их стекла!
Этот полет передал ощущение свободы. Ведь Булгаков жил, как связанный, замерзал в старом пальто, томился в коммуналке…
- А было ему нужно не так уж и много, - сказал Кот.
- Всего три вещи, – кивнула Лика, - квартира, одежда и книги!.
Кот сбавил шаг и поправил свой ус.
–. Смори, вон там, за библиотекой, терраса и башня, с которой Мессир осматривал Москву в ожидании грозы.
- Бедного Булгакова так замучил раб, что он пошел на сделку с Дьяволом, как Фауст с Мефистофелем
- Какой такой раб? - удивился кот. - Разве тогда были рабы?
Лика рассмеялась.
- Не раб, а РАПП - Российская Ассоциации Пролетарских Писателей – эта аббревиатура звучит, как раб.
- А в чем сделка с дьяволом?
- В том, что автор дьявольским договором с Сатаной соединил Мастера и Маргариту – читай: Поэта и Музу. А начал, с того, что казнил Берлиоза, снес ему голову - он же был главой РАППа.
- Главная мысль – «ОСТАВЬТЕ В ПОКОЕ МОЦАРТА!»
-Но ведь дьявол им помог, что плохого? - самодовольно сказал кот.
- Плохо то, что от человеческого зла Булгаков защитился более сильным злом, а «гений и злодейство несовместимы»
- Ну, разве чуть-чуть, - кот отмерил пальцами, - вот так дозированно с Дьяволом дружить нельзя?
- Нельзя! - отрезала Лика. - Зло не дозируешь, оно неуправляемо! Беда в том, что роман заигрывает с черными силами и очаровывает ими нас.
Она прижалась к его плечу, виновато улыбнувшись:
– Холодно!
- Не все обязаны быть добрыми и пушистыми! – заявил кот, обнимая ее.
- Не обольщайся! Всем это и не грозит! «Квартирный вопрос» так испоганил человечество, что человека убивают, чтобы занять его квартиру. Прямо здесь, на месте Козьего болота, у всех на глазах Берлиоз лишился головы! Козы и козни нечистой силы … роман начинается с жертвоприношения.
- Зато Булгаков всех, кого притесняли, успокоил: мысли не уничтожить, не запретить! Потому что «рукописи не горят!»
- Они тонут в реке времени и исчезают в пыли веков, – с пафосом сказала Лика. -Ты не забывай, ведь про рукописи - это слова дьявола, а дьявол соблазняет и лжет!
Она посмотрели в небо.
- Гляди, как светятся! А далеко еще до катера?
- Совсем близко. Ты устала? – спросил кот.
- Нет. Просто литературный генезис так удобряет почву реальной жизни,
что теряешь берега - может, и мы не настоящие!
- Нет! - кот протестующе крутил головой, запрыгав вокруг нее. – Мы живые!
мы живые! мы живые!
- А вдруг нет? - рассмеялась Лика. - Вот ты, например, булгаковский кот! Литература опыляет жизнь, и в ней произрастают ее персонажи, которые аналогично и выглядят, и действуют.
- А я не верю!
- Не веришь? Так зайди в блогосферу, погляди, что пишут в сетях, и найдешь там жителей города Глупова с неумолкающими Органчиками и сколько угодно Собакевичей, Наташ Ростовых, Сонь Мармеладовых, даже целую «Яму» Куприна. Все эти люди держатся за нити своих литературных прототипов, как марионетки. Эти параллели существует независимо от того, считывает кто-то их сходство или нет.
- А я все равно не верю! - сказал кот. - Женщины все обманщицы – они красятся, меняют внешность и кажутся не такими, какие есть! В этом обмане тоже что-то дьявольское! А вот и наш катер.
На палубе расположилась костюмированная свита Воланда.
- Экскурсия пройдет по булгаковским местам и закончится на Воробьевых горах, где мы с вами встретим рассвет, - объявила в микрофон Маргарита.
Кот легко подхватил Лику на руки и, перемахнув через серую полоску воды, аккуратно поставил на палубу.
-Ты с этим согласна?!
– С чем? Что женщины обманщицы?! Да ничуть! Мужчины меняют внешность гораздо сильней, значит, и обманывают больше, ведь все вы по-настоящему выглядите совсем не такими, какими кажетесь!
- Но это уже совсем ни в какие ворота! – возмутился кот. – Мы, в отличие от вас, как раз такие, какие есть!
- Ты так думаешь?
Они плюхнулись на жесткую скамейку, и катер отчалил.
- Ну, представь, - сказала Лика, - если все женщины перестанут краситься, то вид общества в целом не изменится.
А вот если все мужчины перестанут бриться, внешний вид человечества радикально изменится, и ты увидишь кругом заросшие дремучие физиономии! Ведь у вас же еще не до конца спал животный волосяной покров, вы каждое утро скребете свои лица, притворяясь гладкими и мягкими, а не колючими и мохнатыми, какие вы есть на самом деле!
Кот расхохотался и стал стирать шершавой перчаткой грим, оставляя разводы краски на лице.
- Лика, а тебе не кажется, что мы жутко проголодались? Я готов проглотить быка!
- А я - обглодать куст!
- Ты вегетарианка?
- Ага, не могу есть то, что с глазами, кроме картошки!
Он порылся в карманах и достал поломанное печенье.
– Погрызем?
Она кивнула. Катер бежал по Москва-реке, дома проплывали вдоль берегов, подсвеченные ночной иллюминацией, как флуоресцентные картины.
Жуя печенье, Лика зябко поежилась, плотнее укутываясь в скатерть.
- Знаешь, - тихо сказал кот, обнимая ее за плечи, - у меня недавно появился отец, а мать говорила, что он геройски погиб.
Она некоторое время молчала, глядя на воду.
- Любовь ребенка к матери – заслуга природы, любовь к отцу – заслуга отца.
- Но почему она скрывала от меня правду? - шмыгнул носом Кот.
- Из жалости, - вздохнула Лика. - Мысль, что отец погиб, легче перенести, чем мысль, что отец бросил. Брошенность – хуже смерти…
Они замолчали.
- Почему хуже? - вслух подумал кот.
- Потому что это унижает, ребенок винит себя: если я не нужен даже отцу, кому тогда вообще я нужен?
- Да, правда, в душе я все же гордился, когда думал, что он погиб.
Наклонившись за бортик, она ловила ладонью речную волну.
- Разводы - вечная история, будто счастье одних возможно только при несчастье других…
- Но люди часто разводятся! - как бы ища оправдание отцу, сказал он.
- Факт развода не связан с отцовством. Можно сказать: «Познакомьтесь, это моя бывшая жена»… Но нельзя сказать: «Познакомьтесь, это мой бывший сын!»
- Сейчас я и сам с ним познакомлюсь! – рассмеялся кот.
- А если мать не хотела, чтоб он приходил ко мне, запрещала ему?
- Не принимается, - покачала головой Лика.– Бросать детей – подлость, потому что они беспомощны. Но всякая подлость ищет причины для самооправдания.
Она погладила его по щеке.
- Разве справедливо, что тот, кто всего лишь выполнил функцию биологического донора в свое удовольствие, а потом отказался от потомства, вдруг является через годы, называя себя отцом, родным человеком? Претендует на сына, хочет присвоить себе что-то стоящее в жизни. Сперва он бросает родных людей, мать выхватывает ребенка из-под обломков семьи, спасает, тащит на себе. А потом он появляется и претендует на свои права, хочет гордиться – у меня есть сын!
От слов «биологический донор» кот подскочил, озарившись идеей:
- А знаешь, как ответил своему отцу Сальвадор Дали?
Взглянув на его физиономию, Лика рассмеялась.
- Даже не догадываюсь!
- Он кончил в конверт и послал ему с надписью: «Это все, что я тебе должен!»
- Ох, какая потрясающая конкретность! - изумилась она, вспомнив чернильницу из хлеба Вилюры Виставны.
Кот вспылил:
- Вот и я устрою ему такую же презентацию. Получай письмо: «Это все, что я тебе должен, папаша-кукушка!»
- Тогда уж кукух, - уточнила Лика.
- Кукух, - расхохотался он, – папаша-Кукух.
Кот рассказал ей о своей жизни, об обиде на мать – всю жизнь лгала! - сокрушался он.
- Не надо держать обиду, - убеждала Лика, - она ведь сказала тебе правду - для нее он умер. Но взрослые дети оценивают правду тем умом, которого в детстве у них не было, и этим перечеркивают те годы, когда спокойно росли, защищенные материнской легендой. Ну чего проще сказать: твой папаша тебя бросил. Почему я должна отвечать за него? Когда объяснять такие вещи - с трех лет? С пяти? С десяти? Скажешь правду – ты жестокая, а пожалеешь ребенка ты – лживая.
Подумай, что бы ты сам объяснил сыну, если б его бросила мать!
Найди правильные слова, скажи их - они пригодятся многим. Ну, нет правдивых слов об этом, чтобы они не ранили детскую душу, есть только ложь. Папа-герой – это как психологическое поглаживание, которое успокаивает – «он тебя любит, но его нет – умер». А скажешь: «Жив, здоров», – ребенок будет искать, рваться к нему, но папаша еще не готов вкладываться в сына, жертвовать чем-то.
Он подождет, чтоб за него это сделали другие, а потом явится – это мой!
Видишь, ты узнал правду сейчас, когда вырос и способен держать удар, но все равно тебе больно – и ты обвиняешь мать, как будто мог выдержать эту правду в детстве, жить и расти с ней. Она отдавала тебе все, что могла, и теперь она виновна перед тобой?!
Кот молча смотрел в пол, ей показалось, что он плачет, она отвернулась,
чтобы не смущать и сказала куда-то в даль, - будь благодарен за то, что тебя берегли, гладили утешительным обманом, а не били правдой под дых! Если чувствуешь любовь к маме - выложи на ладошку, пусть она погреется в твоей любви, как ты грелся в ее заботе, ведь это так естественно: быть просто благодарным, просто добрым, просто любящим…
– Ты мне родная! - без всякого флирта сказал Кот.
Следуя по маршруту булгаковских героев, они разговаривали всю ночь.
Он был первым, кому Лика доверилась, рассказав о своей любви к доктору, о тайных письмах к нему, что лежали в ее столе, о заказных романах, из-за которых разучилась мечтать... И о том, что в редакции за ней закрепилась кличка «Сирано».
Экскурсия пролетела мимо их слуха и закончилась, как и обещала Маргарита, на Воробьевых горах, где вся группа встречала восход солнца.
Обнявшись, Кот и Лика смотрели на круглый огненный шар, который, как в замедленной съемке, медленно выкатился на голубой экран неба.
Город просыпался, окна в домах вспыхивали одно за другим, как елочные гирлянды.
Открылось метро, и они расстались, разъехались в разные стороны…
***
Увидев в застывшей луже отражение подруги, Катя внезапно остановилась.
- Погляди, тут отражается Джоконда!
- Скажи еще: «Весна» Боттичелли! – вздохнула Лика, будто очнувшись от нахлынувших воспоминаний. Легкий ветерок развевал тюлевые занавески облаков, едва прикрывавших распахнутую синеву неба.
Лика снова обернулась.
– Может, за мной тут следят из-за того, что я работаю над биографией президента?
- Ну кто за тобой следит – Пушкин? – рассмеялась Катя. - С таким талантом тебе надо было катить в США, там все, кто с головой, устраиваются.
- Да была я в Нью-Йорке, - махнула рукой Лика.
- А что, разве там плохо?
- Не плохо, но все чужое! Мы ни в чем не совпадаем - у нас с ними резус-фактор несовместим!
- Да в чем, например?
- Да во всем!!! - отмахнулась Лика. - ты уж поверь, они не станут вдыхать запах морозного белья с веревки, у них в домах лондраматы, не будут на глазок сыпать сахар в чай, у них спецсахарницы, не станут тереть жирное пятно солью – у них химчистки . Они не поедут, повиснув на подножке автобуса, наслаждаясь ветром! У них везде кондиционеры. Случайно захлопнув дверь, они не станут пытаться открыть ее без ключа - это работа лаксмета. Не будут выслушивать исповеди подруг– это работа психолога. Они не поднимут на улице упавшего старика, не вызовут врача - потому что это его работа! Только врач знает, как помочь, лаксмет знает, как открыть, психолог - как исправить, а химчистка - как почистить.
Они во всем признают профессионализм, а мы согласны и на кружок «Умелые ручки»! - у нас ценят бойцовскую смекалку, а у них - узкую специализацию!
Мы пригвождены пропиской к месту, а они понятия не имеют, что такое прописка!
Они никогда не отправят мужа во двор выбивать ковер, им просто в голову не придет очищать жилье изнутри за счет загрязнения экологии снаружи.
У них все непостижимо сложно: феминистки, лесбиянки, трансвеститы, гей-семьи - запутаешься в выборе домостроя! Зато у нас – все просто!
Катя рассмеялась.
- Любишь одного, живешь с другим, спишь с третьим - гордые матери одиноко растят результаты своей доверчивой любви.
Они неспеша шли, разговаривая об Америке и России, и Лика не заметила, что солнце съехало за горизонт и улица завернулась в синюю шаль вечера, но, подходя к дому, она снова почувствовала смятение, ей показалось, что за кустами мелькнула чья-то тень.
«У меня паранойя», -заходя в подъезд, подумала Лика.
- Даже если тебе эта биография не дается, ты все равно пиши! - убеждала Катя. - Не получается - а ты добивайся!
Она вставила ключ в замочную скважину.
- Пусть эти мемуары и хвалебные, зато они хлебные!
Лика виновато улыбнулась, вешая плащ на вешалку и ставя под ним туфли.
- Убери туфли, а то впечатление, что тут кто-то повесился!
- Катюша, ты не против, если я займу ванную, приму душ, поработаю над рукописью, а потом мы поужинаем? -сдвинув в сторону туфли, спросила Лика.
- Конечно, я ни разу не против! - Катя стянула берет, распустив льняные волосы. – Ты пиши, а я пока приготовлю что-нибудь поесть!
Накинув халат, после душа Лика села за стол.
«Надо добить эту конъюнктуру и взяться за настоящий роман», - подумала она и, включив настольную лампу, словно за шиворот втянула себя в текст, стараясь сосредоточиться. Но стук в дверь, выдернул ее из славного героического прошлого
президента.
- Извини! - заглянула Катя. – Я только что прочла инфу на кафедре.
Завтра у нас в медине будет читать лекцию светило из Москвы!
- Я на секундочку нырну в интернет с твоего компа, ладно? Хочу взглянуть на него, а то в моем железе ограниченный трафик, нет картинок, только буквы.
Лика повернула к ней экран ноутбука.
- Обожаю твой «Мак» с этим надгрызенным яблочком!
- Это наверняка чей-то гений, - мечтательно произнесла Лика, - придумал логотип яблока для Макинтоша! Представь, падает с Древа Познания ему на голову яблоко, а он надкусив, воскликнул: «Эврика!» и тут же шлепнул Адамово яблоко прямо на крышку компа! – и вот... Древо Познаний обросло интернет-сетью мировой инфы!
- Круто! - в восторге от этой расшифровки символа, Катя немедленно прогуглила:
«Логотип Apple».
- Лика! – она всплеснула руками. - Никто и не думал о райском яблочке! Стив Джап просто любил яблоки сорта «Макинтош»! Да за такую трактовку логотипа его компания должна подарить тебе лучший ноутбук!
Надо же: надкушенное яблоко с Древа Познания - ГЕ-НИ-АЛЬ-НО! И сразу понятно, и кажется, что другого смысла и быть не может!
Она поискала на интернете фото доктора и повернула экран:
- Вот кто завтра у нас читает лекцию!
Прямо на Лику внимательно смотрели синие глаза Леонида Андреевича.
«Неужели? - мысленно прошептала она, чувствуя, что краска заливает лицо.