Она, скорей бугор, чем высота,
И в декабре, в июле или в марте
Им приказали взять ее тогда,
Небрежно обведя кружком на карте.
Толпой. Не цепью. Веря и кляня.
Свинец, ловя шинелью и бушлатом.
И там был тот, кем мог бы быть и я,
Если б родился в горестных двадцатых.
Кому на склоне суждено упасть,
Кому в чужой траншее в рукопашной.
В бою не отменяется приказ,
Таков закон войны: суров и страшен.
Кто вынес на себе и испытал,
Пусть на смерть, но все же – человеком.
Я б вместе с ними резал и стрелял,
Родившись раньше, где то на полвека.
Война катилась дальше, как волна,
За взятым рубежом – рубеж не взятый.
И оставалось поколенье там:
В полях, в лесах. Навеки безымянны…
А на краю забытого села,
В тени угрюмой одичавшей вишни,
В могиле братской мог лежать и я,
Если бы был ровесником погибших