Горожане шумят и горланят, как стаи ворон.
По дырявой подошве колотит сапожник седой.
Я стою перед домом, скрывает глаза капюшон.
Пахнут улицы крысами, ржавой листвой и золой.
Я устал и озяб, и вдыхаю, подняв воротник.
Пахнет ромом цыганка, и луковым потом бедняк,
потрохами торговка, железом и кровью мясник,
мухомором старуха, и мокрым канатом рыбак.
А над городом тучи, как тень нависающих глыб,
и чахоточный ветер качает мясные крюки.
Одуревшие мухи лакают распоротых рыб,
из-под пыльных мешков выползают мучные жуки.
Под прилавками чёрная плесень и сырная вонь.
Я иду не спеша, кто-то треплет меня за рукав.
Пахнет мальчик бродячим котёнком и тянет ладонь –
там лиловый нарыв, испарения сточных канав.
И над этим потоком гнилья и земных нечистот,
над базарной толпой, где сплавляются хохот и брань,
запах Лауры тянется лентой возлюбленных нот –
я хотел бы запомнить её совершенную ткань.
Эта кожа пропитана духом прованских полей,
пахнут волосы льном и лавандой, щека – васильком,
на запястьях гвоздичное масло, на шее – шалфей,
наливается грудь одуванчиковым молоком.
На часовне двенадцать. Смотрю на зелёный балкон.
Обоняю всё глубже. Она поливает цветы.
Развевается лента, она эфемерна, как сон,
и парит, опускаясь на площадь с большой высоты.
Я хотел бы поймать, но поганого ветра порыв
увлекает всё выше, к химерам готических крыш.
Я, конечно, вернусь, ароматы её сохранив,
пусть меня проклинает надменный порочный Париж.
Запах Лауры – ауру сдёрну до пальчиков ног,
от сосков до пупка, от коленей до сгибов локтей,
украду, обдеру, освежую и выжму, как сок,
в драгоценный флакон – этот запах пьянит королей.
А в зрачках белладонна, где можно укрыться, забыть
злое прошлое. Имя. Себя. И позорную сеть
несчастливой судьбы, где единственно-важная нить –
быть любимым, недолго, хоть раз, а потом… умереть.