Ложатся блёстки на ресницы,
на клювы лекарей чумы.
Летят на огненные спицы
снежинки бархатной зимы,
и дышат пламенем факиры
в притворный хохот карнавала.
Но звук доносится с причала,
других забав, другого мира –
в нём тяжесть башен, плавность вёсел,
прозрачность мраморной резьбы,
вода, которая уносит
венецианские гробы –
ночные лодки гондольеров,
смычок, порхающий над Летой,
и музыкант десятилетний –
гетерохромная химера.
В надменной лаковой перчатке
стучит прогулочная трость,
и возле шляпы на брусчатке
назло царапнула, как гвоздь.
И стая бабочек стеклянных
летит от судороги струнной,
они звенят по всей округе,
но разбиваются о камни...
ещё одна порхает соло,
но на лету сжигает холод