Лоукостером. За тысячу рубликов.
Авиакомпания – стыд и срам.
Она, продолжая дело Врунгеля,
Летает – беда – с грехом пополам.
В зоне досмотра – бесцеремонности –
Ощупывают как женихи невест,
Реализуя свои наклонности.
Но кто не работает, тот не ест.
Как же без этих внеэтикетностей –
Звонков, проникающих в туалет?
Не то, чтобы от духовной бедности,
Но перед полётом – важнее нет.
Долго ли дело сделать умеючи?
Поэт продолжает глаголом жечь.
Бортпроводница разносит сэндвичи.
А желчный пузырь выпускает желчь.
Боинг беременной уткой крякает.
Ему бы снестись, но сначала – сесть.
Отрок-сосед увлечённо чавкает.
Господи Боже, ну что же там есть?!
Лезет упрямо в душу и творчество
Скопище загримированных лиц –
(Меркантильные псевдовысочества)
Приэрмитажных императриц.
Что – ледяные глыбы, сосули мне?
Поребрики в месиве – стыд и срам!
Переступая, словно ходулями,
Смотрю под ноги, не – по сторонам.
Кухня хостела. Аборигенами –
Немки, китайцы да один француз.
За ужином читаю из Гейне им.
А ночью, как водится: храп. Конфуз.
Что для счастья художнику надобно?
Хоть кто-то счастьем насытился впрок?
Смерть умножает цену надвое,
В особенности, если ты Ван Гог.
С татаро-монголами, хазарами,
Гуннами залы меня увлекут.
Монэ, Гогеновы, Ренуаровы –
В стоимости прибавляют и ждут.
Напротив музея Достоевского
В пловной отобедаю. Плов, самса.
Да, у плоти аргументы веские.
Но если даже и взлетит «Сапсан»
На воздух, а «Боинг» вниз спикирует
Или просто с крыши сорвётся лёд –
Убыль поэтову зафиксирует,
Всю вечность продолжится мой полёт.