Эти просторы глухими и слепыми увешаны,
как если бельё на резинке натянулось до скрежета.
Глаз наметился в неописуемое словами пространство.
Одеваешься поутру в страхов и помыслов панцирь,
и крутись себе, как волчок, на одном месте без останова
в обольщении о проделанном долгом пути,
думая, что касается не тебя, а другого,
признавайся деревянной табуретке в любви.