ЛОРА ЭКИМЧАН
Ты – воздух, без тебя мне ни говорить, ни дышать!
Вы, предметы, творцы моих мыслей,
дающие им отчетливый облик!
Ты, свет, что окутал меня и все вещи нежным
и ровным дождем!
УОЛТ УИТМЕН.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Пришло время, когда океан информации захлестнул нас, закружил своим виртуальным непобедимым торнадо. Только включи Интернет – и тебя подхватят мощные потоки искусства, науки, культуры. Причем, как на большом южном базаре, тебя потянут к себе и добрые, теплые , сильные, как Гольфстрим, течения высоких чувств, простой человеческой радости, дружбы, любви – всего прекрасного, что есть на планете. И как на том же буйном базаре, ты можешь в одно мгновение утонуть в грязных волнах темной стороны жизни.
Тысячи порталов, форумов и сайтов, понятия не имеешь, куда тебе надо. В твоем распоряжении только маленькая компьютерная мышка.
Сегодня мы хотим стать гидами и приглашаем читателя в наш маленький эрмитаж. Нет, нет, не в знаменитый питерский, а просто в свой виртуальный парковый павильон, место уединения – так это слово переводится с французского. Просто это наш маленький эрмитаж ценителей поэзии.
Недавно вдруг как-то случайно возникла тема верлибра и захотелось поговорить об этом удивительном явлении, на которое просто так в Интернете вряд ли набредешь. Хотя не такая уж это и редкость.
Есть, например, у нас на литературном портале «Стихи.ру» такой интересный поэт – Александр Брюс. Конечно, его небольшая виртуальная пристань сплошь окружена тысячами больших и маленьких бригантин поэтов, каждый из которых заслуживает дружеского внимания, а кто-то, может быть, и вселенской славы. И просто так попасть к Брюсу – шанс небольшой.
Но и нельзя сказать, что свободный стих, который господствует на странице А.Брюса, находится в нашей стране в полном изгнании. Оказывается, среди множества поэтических объединений разных стилей и направлений в поэзии в стране России имеется даже Ассоциация русского верлибра. Основана она сегодняшним ее президентом Кареном Джангировым в 1991 году, а 22 марта ежегодно в России отмечается День Верлибра!
Александр Брюс написал сотни стихов в традиционном стиле – с ритмом и рифмой. Но в последние годы он заметно увлекся верлибрами, и, естественно, в кругу его читателей сразу возникли откровенные и порой недоуменные вопросы, мол, что это за стихи, стихи ли это вообще. Это очень интересно, и не только нам, и мы решили устроить небольшую встречу в нашем маленьком эрмитаже, чтобы самим во всем разобраться. Чтобы не было скучно читать, мы решили написать эссе, а в него встроить стихи Александра Брюса, чтобы, поддержать вольную беседу и подкрепить ее живыми примерами.
х х х
Человек на планете. Разве этого мало? Уже сколько тысячелетий он обустраивает свой материальный мир, как может. На огромном пространстве культуры и цивилизации колышется безграничное человеческое поле, на котором как будто сами собой вырастают села, города, а в них крепкие добротные дома, утлые домишки, унифицированные жилые кварталы, небоскребы.
Восхищает своей архитектурной эстетической сложностью Вена, плывет среди вод Венеция, громоздится пугающей серостью и мрачностью Питер с неулыбчивым лицом Достоевского, как будто запечатленным неясно на серых облаках. Наконец, по сей день сохраняет свой забубенный пестрый наряд купеческая Москва, и не замаскируешь его никакими ультрасовременными чудесами градостроительства.
Все это вместе - Дом для человечества, о котором размышлял Достоевский.
В нем вмещается и тяжеловесный мир государства, и многоярусный мир корпоративных систем бизнеса, и мир общественных правил и установлений, которые, порой, не так безобидны, как кажутся. Вот об этом сложном мире, в котором человеку так легко потерять себя, написал в своем стихотворении Александр Брюс.
ТЕЛО БЕЗЫМЯННОГО БОГА
И вот, я дал этот день тебе,
я дал тебе это тело,
и ты стал должен всем,
и ты стал нужен всем,
как появившаяся на солнце
тень от скалы,
как бесконечный поток,
устремлено-утомленный
в бескрайнюю падь и
пристанище океана.
И сотни, и сотни, и тысячи,
и мириады колоколов,
переливаясь, приветствуют тебя,
приветствуют мир,
рожденное, не распятое,
но еще не распятое тело,
и все времена, и все стороны света,
и все, кто может говорить,
приветствуют тебя,
рожденное в тенетах сомнений
святое и небезупречное тело –
тело новой судьбы,
тело новых восторгов, новых побед
и новых своих поражений,
тело новых искусов, восхищений
и сладострастных тревог.
Приветствую тебя,
смертное и вечно сущее тело
моих друзей, меня самого
в каждом из этих друзей,
тело всякой звезды,
тело темных, далеких и близких,
неразгаданных черных космических дыр,
тело мотылька,
тело великих и разных животных,
что в небесах и в пучинах морских
нам открывается тайной
этой бескрайней,
этой великой нескончаемой жизни.
Что же смерть?
Что же рождение?
Если ты стоишь между ними,
как любовь, о которой не знают слова,
о которой знает лишь ветер.
И чьи-то невнятные шорохи,
и чьи-то застрявшие в горле,
как боль тайны, тех же горьких
несказанных слов.
О великое тело,
я отдал тебе время,
но властно ли оно над тобой
свой вершить
безапелляционный вердикт?
Но властны ли мы осуждать
чье-то старое, больное,
изувеченное этим Молохом -
безжалостным зубчатым механизмом,
его шестеренками,
спицами времени - тело.
Ведь ты – смысл
всех нижестоящих смыслов,
зависящих от тебя –
от твоей клоунады,
от твоего фатовства,
от твоего шулерства
на подмостках театра,
на арене бесплатного цирка.
И кто бы ты ни был,
я смотрю в эти самые загадочные глаза,
я смотрю в эти зеницы
бескрайних и пророческих далей.
И куда бы я ни шел,
и куда бы ты ни шла,
и куда бы ни двигалось существо –
и это все приветствие мириадов
созвучий колоколов
в этот странный, в этот страшный
и по наитию, непостижимому чувству, мир.
Приветствую тебя! –
Мое, во всех заключенное
и свободное от времени, от жизни
и смерти, вечное тело мое,
тело моего безымянного Бога.
12 июня 2018г.
В следующем стихе эта бесконечная драма человека среди людей становится еще более жестокой. Толпы людей с железными сердцами уже не видят каждого отдельного человека. Мало того, что он всем чужой, но он становится чужим и самому себе. Не справляясь с законами меди, золота и латуни, не в силах найти свой путь, он вынужден со страхом в сердце искать и ждать самого себя. Вглядываясь в зеркало, он боится своего отраженного облика. Охваченный внутренним страхом, он понимает, что он должен учиться изворачиваться, лгать, притворяться, чтобы сохранить свое беззащитное сердце в безжалостном мире, где властвуют толпа и металл.
ВРЕМЯ ЗВЕНЯЩЕЙ МЕДИ
О время бронзовых дней,
время звенящей меди,
время звенящей латуни.
Медь начищенная
блестит на солнце, как золото.
Медь повсюду –
сверху, внизу, под ногами.
Словно на яхте начищенные барашки
иллюминаторов, словно звенящая рында.
Но самое страшное –
медь глубоко осела внутри,
в самых желудочках сердца,
где дышит, где бьется омытая кровью
еще человечья душа.
Еще человечья душа,
принявшая медь за золото –
начищенную до золоченого блеска медь,
и еще одна,
пополнившая шорох безликой толпы,
идущей от двери к двери,
идущей от меди к меди –
еще одна угасла свеча,
свеча на холодном ветру,
что задули меди губы.
Как странно смотреть мне в зеркало,
как страшно смотреть мне в зеркало
после толпы.
И кажется, я не тот,
кем был прежде.
И кажется, я не пою,
не пою от тяжести медной в груди,
от фальши, от лжи,
в которую где-то поверил,
которую где-то купил,
которой где-то продался, как толпы.
Как толпы! Огромные толпы
с медными лбами и медным
бесчувственным сердцем,
и медной, чужой мне судьбой.
А хочется верить, что когда-то
у меня внутри билось сердце,
билось огромное сердце с крылами,
похожее на стрекозу, а может,
на бабочку, золотую огромную бабочку –
когда еще в детстве боялся
темных углов этого мира -
там, где пряталась, там, где копилась
отполированная до золота,
блестящая, как золото, медь.
О медный, латунный,
о великий бронзовый век!
О мир! Я ребенок, затерявшийся
в твоих скупых лоскутах,
в прескверных уютных тенетах,
меняющих душу на медь!
О душа! О сердце, различи
полированной меди блик
от сокровища золотого тебя!
От того, что нельзя обмануть,
ни купить, ни продать, ни сменять
на подделку бесценной души,
что не вытравить газом и ядом,
и щелочью с кислотой.
Это сердце, не устающее ждать.
Ждать…
Я хочу ждать восходящего солнца,
словно бродяга, ожидающий
прибытия поезда.
Ждать самого себя,
словно ветра, побившего все стекла
в городе, который не ждал перемен
в этот бронзовый, бронзовый век.
22 ноября 2015 г.
Но существует и недоступный для всемогущей власти с ее надстройками и железным воинством хотя и настежь открытый, беспечно свободный, бесстрашный, многообразный, но и практически беззащитный внутренний мир человечества и каждого человека в отдельности. И в нем есть свои планеты и свои звезды. Между мощным полюсом политической власти с ее материальной культурой и полюсом нематериальных глубин гуманистических ценностей, существует мост: несокрушимая сила природы, которая сегодня стала такой далекой от нас. Отвергнутая человеком, природа продолжает созерцать все дела властных, подвластных и сама определяет ценность высокого, и низкого без подсказки канцелярских деклараций и протоколов. Ни цари, ни оценщики, ни банкиры не в силах и не вправе ставить пределы природе, культуре, искусству, выдавать чины художникам, поэтам, музыкантам и определять, кто станет великим в веках, а кто так и останется в чине придворных. Однако оценщики являются сами, и они неприветливо смотрят на то, что недоступно их пониманию, что невозможно выразить в деньгах и властных указах.
ВЗГЛЯД ПРОХОЖЕГО
Он посмотрел на меня
взглядом старой подшивки
советских газет.
«Комсомолка» и «Правда» читались
в его глазах, и тот же прицел трехлинейки,
холодный и беспощадный
взгляд советской винтовки.
Вынянчили внуков,
и птенцы научились летать.
Птенцы разлетаются по разным странам:
гавани Марселя, нью-йоркское солнце,
нирвана Амстердама –
размеренный быт.
…«Тойоты» скачут по кочкам
родимых дорог. И, как муха,
страна в паутине мобильной связи.
И полувраги, и полудрузья –
все слева и справа.
А он все глядит, он смотрит,
Прохожий со взглядом эпохи
порыжевших советских газет
с плесенью пленумов, ЦК мавзолея.
Он смотрит в упор черным стволом
трехлинейки, ППШ, АКС и чего-то еще.
Наверное, ищет врага посредине,
между лево и право.
И не хочется верить,
и не хочется знать,
что проснется мертвящий,
буравящий взгляд.
И хочется к зеркалу за рукав подвести
его самого и сказать ему:
враг ближе, чем думаешь ты,
посмотри на прицелы твоих
беспощадно-убийственных глаз.
И хочется верить…
Или, может, совсем мне уйти?
Не по пути мне с этим прохожим,
с этой страной.
4 декабря 2015г.
Природа, подчиненная до поры до времени человечеству с его полюсами власти и свободы, тоже стала двойная: одна часть ее питает материальную культуру, а параллельно, как бы совсем в другом измерении, скромно и независимо существуют сокровища духа, которые оцениваются не в золоте, не в рублях и долларах. Все самое дорогое планете - небеса, поля и горы, дети и пасынки Адама, роскошные джунгли и маленькие запыленные, не знающие садовников листья травы, которые воспевал Уолт Уитмен – все это сокровища, наделенные равенством в глазах Вселенной.
Бывают случаи, когда человек и природа чувствуют себя братьями одной крови. Нельзя не вспомнить огромный национальный парк США Йосемити, который свободно раскинулся в горах Сьерра-Невада, штат Калифорния. Название звучит слегка по-японски, но, оказывается, так называется на языке индейцев апачи американский черный медведь, владетель этих мест. Парк находится под охраной ЮНЕСКО.
Скалистые горы, ревущие водопады, извилистые реки, долины и луга. Вот что можно там увидеть. И никому в голову не приходит низвести эту жемчужину планеты украшениями ныне модного ландшафтного дизайна, истинный смысл которого давно потерян в веках, сохранившись лишь в виде классических английских и французских парков. И даже они в 17 веке уже спорили между собой: естественная красота и сила духа английского парка - и претенциозная регулярность французского.
Свобода – вот с чем не может сладить власть золота и меди. Она без страха вторгается в регламентированный мир общества с его железными правилами и требованиями, открывает пути для человека, не принимающего навязчивых, жалких, но порой бесчеловечных предписаний – как жить, как работать, как любить. И со свободой ничего нельзя сделать, потому что ее обиталище – это сердце свободного человека. Такого человека, наделенного внутренней свободой невозможно победить. Его можно убить, но на его место придут другие, у которых в груди свободное и сильное сердце. Об этом – следующее стихотворение.
БУДЬ ВЕТРОМ СВОБОДЫ
Эй, будь ветром свободы
во имя любимой,
найди, околдуй,
полюби всем сердцем ее льдинку,
не разочаровывайся на неудачах,
знай: ветер гонит сухую листву,
как пули, мимо тебя
и только одна ранит тебя
где то в седьмое ребро –
это знак Бога,
это твое хрупко -хрустальное чудо,
как удачный выстрел
в смерть одиночества
среди бесконечных песков ...
Это огромная птица
с человеческими глазами.
Но ты жив!жив! во имя,
во имя ветра ее волос,
во имя ее поцелуев –
пусть довольно нечастых,
но сладких, как мед,
как вода ради жизни,
как голос зовущий на свет!
Ты достоин победы - любить !
ты свободен! свободен летать!
Я назову тебе акведук,
но воду должен подать мастер
для стаи беззаботных божественных птиц –
тех, что радужным светом растают
в синем, в синем небе тебя...
15 января 2018 года.
Есть у нас спасительное окно в природу, в которое мы глядим, иногда не осознавая этого, такими же пустыми глазами, как туристы. Это наш собственный внутренний мир, это все, что мы видим извне, и все, что остается внутри в виде впечатлений, мыслей, чувств. Хотя великий Тютчев и утверждал, что мысль изреченная есть ложь, надо признать, что кроме как словом, изречь свой внутренний мир мы не можем, особенно, если мы поэты. Есть, конечно, изобразительные искусства и есть музыка. Любое искусство – это особый язык, на котором изъясняются люди, одаренные способностью видеть, чувствовать и понимать. Но даже в Библии говорится: «В начале было слово».
Искусство слова: проза, поэзия. Вечное противостояние прекрасного и обыденного, материального мира и мечты об идеальном. Я глубоко уважаю и прозу, и традиционные для современного поэтического мира ритмические и рифмованные стихи. Многих поэтов просто люблю, как, например, Гумилева, Мандельштама, Бродского, которые, в основном, писали обычными стихами, и их стихи стройны, талантливы и безупречны.
Нашу жизнь окружает океан таких стихов, которые открывают читателям чувства авторов искренне, с радостью и болью. Каждый выслушает, прочитает и вздохнет, откликаясь на них всей душой. Это бесспорно. Но есть в заповедниках поэзии отдельная башня из слоновой кости, где царствуют верлибры - самые естественные стихи на свете, ведомые неуправляемыми потоками вольных вод и ветров и такими же неуправляемыми потоками сознания. Vers libre - это по-французски, а по-русски это вирши свободные, свободные стихи.
Иногда кажется, что эти стихи – как будто пасынки поэзии. Есть в Интернете сайт такой «Литпричал». Там и возникла беседа о верлибре. Одна девушка, как добрая защитница, сразу говорит, что написать хороший короткий верлибр труднее, чем десять рифмованных стихов. А собеседники ей отвечают: да это же никакой не верлибр, это, по сути, проза, разговорный язык в каких-то острых ситуациях. Еще один остряк добавляет: кажется, начинаю понимать: верлибр – это недоделанный стих, проза в столбик.
И вот сейчас я хочу остановиться и вернуться к началу эссе. Думаете, напрасно я расписывала тут сначала красоты свободной природы вроде парка «Йосемити»? Ехидно предлагала то скалу подпилить, то кустик под куб или шар подделать?
Хочется взять хороший пример с модных ныне писателей - Хосе Луиса Борхеса, Мишеля Уэльбека, своего родного Пелевина, Милана Кундеру и внести в повествование такую интеллектуальную, познавательную нотку, которая подобно телескопу приблизит к нам что-то малознакомое. Вот, например, известный французский писатель чешского происхождения Милан Кундера в своем эссе пишет: «…верлибр…вовсе не был призван превратить поэзию в прозу. Он хотел избавить ее от метрических оков, чтобы выявить другую музыкальность, более естественную, более богатую». Это он писал о поэте Десносе.
Владимир Бурич был русским поэтом (умер в 1994 году в Македонии), и не только поэтом, а переводчиком, стиховедом, теоретиком и пропагандистом верлибра. Позволю себе полностью привести эту трудную цитату для тех, кто обожает экспертную точность и официальную литературоведческую благозвучность документа:
«В противоположность конвенциональным стихам… которые стихами записываются для выделения метрического ряда и удобства отыскания рифмы глазами, свободные стихи записываются стихами для выявления оттенков интонации, смысла, для подтверждения или обмана читательского ожидания… С точки зрения эстетической конвенциональные стихи являются конкретным выражением категории искусственности (не следует вкладывать в это слово негативный смысл), а свободные стихи — эстетической категории естественности».
«Дерево в каждый момент своего существования — это некая новая вещь; мы утверждаем форму, потому что не замечаем неуловимости абсолютного движения» (Ницше). Текст тоже подобен такому дереву» - это уже Ролан Барт, который вообще всегда преклонялся перед изменчивостью мира и полностью соглашался с Ницше.
История литературы показывает нам, что верлибр – это не новинка. Корни его обнаруживаются в эпосе, в народных песнях. Как литературное направление верлибр оформился в 19 веке. Уже как авангард. Отцами-основателями современного верлибра можно считать французов Гюстава Кана, Реми де Гурмона. Монументальность этой литературной форме придал, конечно, Уолт Уитмен, а за ним следует целый ряд имен, которых так много, что в эссе он не вместится. Нам более всего знаком Поль Элюар. В начале 20 века предводителем данного литературного направления в англо-американской и вообще западной литературе стал Ричард Олдингтон.
А Восток? Насытившись своими твердыми формами типа танка, хайку, под влиянием Уитмена верлибрами увлекся даже Исикава Такубоку, живший в начале 20 века. У нас в России верлибрами успешно баловался Александр Блок, а позднее королем питерского верлибра был безоговорочно признан наш современник, которого уже нет с нами, - Геннадий Алексеев. Так что воображать, что верлибр – это просто недописанный стих или агент мирового империализма – просто недобросовестно.
Может быть, от Уитмена утвердилась в верлибре эта непокорность несправедливости, интонация протеста против всего, что старается задушить свободу, - против политики и политиков, которые хотят воскресить первобытный закон силы даже в наши новые времена. Очень экспрессивный стих на эту тему есть и у Александра Брюса. Это пацифистский стих. Он заметно созвучен песням «Битлз» и последующей жизни Джона Леннона и Йоко Оно, которые на весь мир заявляли, что только мир, любовь и свобода могут вести планету в будущее, а не помешанные на войнах, оружии и золоте политиканы.
ПРИШЛО ВРЕМЯ
Пришло время говорить
против войны, против того,
что молчит, как болезненный зуб,
пришло время собирать камни
для того, чтобы строить нищему дом,
и в этом доме я поделюсь с тобой
всем своим сердцем
и бесконечной душой,
и я буду танцевать джигу,
потому что буду пьян, черт возьми!
И я буду освещать эти стены,
их камни и крышу над головой
и нас с тобой.
Ведь я продолжаю кричать!
Кричать против смерти –
ради детей и цветов,
ради того, чтобы видеть,
как улыбаешься ты,
как смеешься и плачешь от счастья,
увидев, как я пою и кричу
восходящему солнцу,
которое в венах у нас,
которое в жилах у нас,
продолжающих кричать,
продолжающих кричать!
продолжающих петь и кричать
пролетающим птицам и солнцу!
15 ноября 2017.
Вся боль двадцать первого века поднялась со дна в последнее десятилетие. Говорить об этом? Кричать? Молчать, как это делает большинство? Нет, сердце поэта не может просто так смириться с болью планеты, и рождается стих:
ОДНО ТВОЕ СЛОВО
Может, как пуля между глаз или в сердце -
одно твое слово.
Одно твое слово между жизнью и смертью –
последняя бродит, как тень .
Я устал ! Бог мой, как я устал от себя ...
Бог мой! Если бы я не придумал себя,
тебя и этих людей,
это солнце во мне
и эти звезды в них,
я давно, очень давно
стал бы камнем.
Если бы я не подарил вам улыбок детей.
Потому что мы - дети,
беспечные глупые дети,
счастливые в этой радости,
в этих слезах,
что подарили им солнце и я.
Но одно твое слово,
одно твое слово !..
воскресит мою тень -
ту, что ходит за мной.
Одно твое слово ...словно золото,
словно свистящий свинец разящий!
Как благо для нищего,
благо для нищего принца,
раздавшего даже и клинок, и доспехи.
Лишь в одно облачен я –
это искупление нежностью,
это слова-водопады,
и память, и улыбки детей,
и города , и улицы, и дома
с блеском зари и заката -
все заберу я с собой
как подарок тебе !
Как самый-самый подарок от Бога!
Может, он - это я!
Может, он - это мы!..
Может, он - это плач ребенка ,
и мать, что спешит его успокоить
материнскою нежною грудью своей.
Может, он - стон умирающих за свою Родину!
стон изгоев, забытых этой самой Отчизной.
Может, он - это пески Кандагара,
и придорожный куст,
когда падаешь , падаешь...
вместе с черным стволом.
Боже, как я устал от себя
без этой заботливой,
самой – самой любимой,
светлой и невидимой моей тени.
О, скажи мне слово! слова !
Для того, чтобы в ветвях речных…
для того, чтобы встретил
заблудшую мою светлую,
с улыбкой сквозь черные волосы, тень!
18 июня 2018г.
Я не воспеваю верлибр в укор другим традиционным формам стиха, но я не хочу, чтобы его считали бастардом поэзии. Я никому не навязываю эстетических догм, но возьму на себя смелость изложить здесь свое восприятие верлибра как замечательной художественной формы, которая помогает нам, ценителям поэзии, поселиться в мире безграничной свободы мысли и чувства. Не разделяю я и такое мнение, что верлибр – это элитарная форма стиха, доступная для понимания далеко не всем и создана исключительно для услаждения слуха эстетов и снобов.
Вот два коротких верлибра, явно блистающие талантом, поэтической свободой и искренностью мысли и чувства, но далекими от голого эстетизма и литературного чванства.
Первый автор - француз Поль Элюар, друг Сальвадора Дали:
«Видеть в деревьях доски, -
В лучшем возрасте, в возрасте силы,
В горных кручах – дороги.
Ткать жизнь и камни месить,
И украшать природу
Человеческой красотой – работать!»
В этом стихе автор делает невозможное: в нескольких строках соединяет пафос неукротимого мира природы, о которой мы уже говорили с молитвенным придыханием, как раз отказываясь видеть в деревьях доски, с трудом человека, получающего от природы щедрые дары для обустройства планеты, пригодной для достойного человеческого существования.
Или вот стихотворение, грохочущее смехом американца-нонконформиста Карла Рэкози из цикла «Американа»:
«Лучше я буду петь народные песни протеста
и громыхать, как мусорные баки
в городе ранним утром, или выть как волк
из открытых дверей раскаленного товарняка,
чем сидеть, как Шопен, на своей изысканной заднице!».
Есть и у Александра Брюса верлибр – родной брат только что прочитанного вами, здесь мы находим тот же вызов обыденности, подчиненности канонам лицемерной благопристойности. В этом стихе заложен протест против мещанской потребительской жизни, однополюсных плоских мыслей, против лживых стандартов общества, навязанных человеку толпы. Эти «ценности», измеряемые только в деньгах, престижном жилье, взаимном интересе мелких и крупных дельцов, - они уже покрылись плесенью и ржавчиной. Нужен, действительно, сильный дождь, который смоет убогость миров, «обгоревших в полях никому не нужной войны». Это настоящий бунт молодых, против привыкших махать розгами взрослых. Новое поколение безусловно вызовет этот дождь, который принесет с собой новые времена.
СМЕЙСЯ СО МНОЙ
В тот день, когда я родился,
я улыбался и я хохотал.
Мне было смешно: квадратные,
треугольные головы,
губы, глаза, мысли.
А я такой мячик-ребенок,
а я такой круглый,
а я такой круглый, круглый, круглый
среди угловатых мозгов,
средь мира углов,
я смеюсь над углами.
Меня били по губам, по щекам,
по лбу, зашивали мне рот,
чтоб не смог я смеяться.
Мне пытались надвинуть улыбку
скобкой вниз, надевали маску Пьеро,
что плачет на сцене,
надевали мне маску утраты любви,
но я говорил по-английски,
я хохотал по-фламандски –
смейся, паяц над разбитой любовью!
В тяжелой от дури стране –
дурь темным смогом висела,
капала ржавым дождем –
меня били по щекам, ставили в угол
мою круглую голову,
полную улыбки от уха до уха.
Мне было смешно над углами,
ведь их просто нет,
как нет дураков с квадратными,
треугольными головами и мыслями.
Смешно, не правда ли – смешно!
Посмейся со мной,
посмейся со мной,
стань вместе со мной смеяться
даже сквозь слезы!
Мы вызовем дождь,
что смывает убогость миров,
обгоревших на солнце,
обгоревших в полях неизвестной войны,
в полях никому не нужной войны.
Стань вместе со мной ржать
бешеными жеребцами, ржать,
наблюдая, как тает под действием смеха
растрескавшийся холст,
на котором картины кубизма,
ржать сюром.
Ведь я никому ничего…
Ведь он и она, и я – перекати-поле
в степи, где нет квадратов,
нет треугольников, нету углов.
Я маленький, круглый мячик-ребенок.
Меня пытались отучить от улыбки
стволами орудий, иглами острых ракет,
никем не забытых в шахтах.
Меня пытались отучить от улыбки
розгами серых газет, розгами лжи.
Мне пытались дарить венчик терновый,
о, как благостен бог!
Но я улыбаюсь, я смеюсь вопреки,
мы несем наш победный ветреный смех
над розгами взрослых –
взрослых, в которых умирали наши улыбки.
4 декабря 2015 года.
Продолжением той же иронической нотки звучит стихотворение о поэте, который никак не может вписаться в этот милый сердцу каждого мещанина уютный мирок, от которого ждут чего-то земного, бесхитростного, простенького, что можно спеть под водочку.
ПИИТ ОТВЕРЖЕННЫЙ
Жонглируя капризом рифм,
Лил миру воду – запредельность.
Он нарушал станочный ритм,
Поэзий обмирщенных цельность.
Пиит отверженный забыт
Средь похоти мещанской кухни,
Металлом неба сплавлен – слит,
Но по любви земной лишь сохнет.
Он верен тишине тех глаз,
Что буйство крови не осудят,
Хоть пленник самых нежных фраз,
Что сердце, угль его, остудят.
Уста тревожатся, молчат,
Язык - змея иль молний силы.
Пиит стихиями зачат,
Не ждущий поцелуй сибиллы…
И холод вод – подземных вод,
Нью-Йорк, Стамбул - пронзенность неба…
Один пиит. Толпа, народ…
И шепчет на губах нелепо
Рифмованные лепестки оттуда,
Жонглирующий рифмой рифмоплет.
И в вопль толпа: «Яви нам чудо,
Дай золота – что строчек переплет!?»
Я невольно снова обращаюсь к уже упомянутому Владимиру Буричу. Ведь он прав: метрический и рифмованный стих понять легче. Не очень разборчивый читатель без внимания «проскакивает» в верлибре эту нематериальную живопись слова, эту музыку, переменчивые краски чувства. И поэтому бессознательно ищет опоры на ритм и рифму, пытаясь подделаться под них в своем восприятии стиха. И вот для такого читателя рифмованный стих вроде бы понят, отгадан хотя бы приблизительно!
В верлибре таких подсказок и подпорок нет. Течет и течет поток сознания. Не хватайся за слова, растворись в них, слушай эту музыку слов, бегущих в потоке сознания. У Ролана Барта есть одно очень страстное произведение: эссе «Удовольствие от текста». В нем автор сначала всей силой чувства обрушивается на стереотип: «Стереотип – это повторяющееся слово, чуждое всякой магии, всякому энтузиазму… это беззастенчивое слово, претендующее на нерушимость и не подозревающее о своей назойливости».
Барт с волнением излагает, что же такое, по его мнению, удовольствие от текста. Это « текст, приносящий удовлетворение, заполняющий нас без остатка, вызывающий эйфорию; он идет от культуры, не порывает с ней и связан с практикой комфортабельного чтения». Но далее, почти впадая в экстаз, Барт говорит о более сильных чувствах. «Текст – наслаждение – это текст, вызывающий чувство потерянности, дискомфорта (порой доходящего до тоскливости); он расшатывает исторические, культурные, психологические устои читателя, его привычные вкусы, ценности, воспоминания, вызывает кризис в его отношениях с языком».
Не надо «понимать» музыку. Не надо «анализировать стих», как пытаются делать некоторые, раскладывая его на слова и знаки препинания. Внимай музыке и стиху, как ропоту листьев в роще, раскату грома в небе, шороху песка под ногами. Вот и вся мудрость. Да, искусствоведы пишут исследования, но это они не от натужной прилежности. Они от роскоши своего богатого восприятия пишут, просто хотят поделиться с нами своим прочтением и взволнованным сердцем. Все, что сказал Барт, относится к любой литературе, но к верлибру – в особенности.
Хотя, в основном, мы сегодня говорим о верлибре, я не могу удержаться от прочтения двух рифмованных стихов А.Брюса, которые полностью отвечают теоретическим камланиям Барта. Эти стихи поистине порождают даже некоторый дискомфорт, смешанный с эйфорией. Что это? Это фантазия, фантастика, магия, которые ничего не могут дать «обычному» читателю, неспособному отважиться на подобное магическое приключение, которое полностью выходит за пределы стереотипного мышления, не готовое к «кризису в отношениях с языком».
Тем не менее, первый стих, в отличие от последующего гораздо ближе к обычной реальности: в судьбе кому-то круто, а я здесь зачем-то нужен? Из головы не уходит ухлопанный день, где-то очень плохо, а что могу сделать я от выдоха до вдоха? При всей экстремальности фантастики стиха можно догадаться, что это мгновенная вспышка чувств в ответ на что-то сугубо реальное, вторгшееся в твою жизнь. Но второй стих – «Челн», кажется, совсем порывает с так называемой обычной реальностью.
ЗОЛОТАЯ РТУТЬ
А я упал в ванну
Из золотой ртути,
А я вошел в нирвану,
Я перепутал руки.
Ни вверх, ни вниз
Ни назад, ни вперед,
И огненный лис
Все что-то поет.
А я упал откуда?
Ведь я зачем-то здесь.
В судьбе кому-то круто,
А мне ни встать, ни сесть.
Ведь я упал в ванну!
Я перепутал ноги –
Левую со странной,
Где демоны да боги.
И где-то дрожит
Ухлопанный день,
И тихо лежит
Бесполезная тень.
А где-то очень плохо,
Но что же я могу
От выдоха до вдоха,
На полном на скаку?
Копытами Пегаса,
Копытами добра,
От Будды и Исуса,
Адамова ребра.
Ни вверх, ни вниз,
Ни назад, ни вперед,
И огненный лис
Все что-то поет!
2006 г.
ЧЕЛН
Устало полулунный челн
По темной глади вод безгласных
Скользя – то медлен, то мгновен,
Над бытием ночей подвластных,
Он мерил призрачность миров,
Судеб неровное дыханье,
Во времени их хрупкий кров,
Как мотыльковое порханье
На зов пылающей свечи,
Как бешеное трепыханье
Слепого сердца,
что замолчит
Во мгле эпох неэпохально,
Где вещий челн луны чертИт
Без устали
свой беспристрастный путь
По темным водам, где стучит
Без страха сердце во Вселенной грудь.
Что это? Пейзаж? Сон? Медитация? Призрачное мотыльковое порханье над темной гладью безгласных вод. Явственное ощущение медленного, но неотвратимого хода времени - куда? На зов пылающей свечи, от которого бешено трепещется сердце, но все равно бесстрашно стучится в грудь Вселенной. Это какой-то неясный абрис экзистенции, который проникает в твое подсознание – сознанию не под силу это раскодировать и зарисовать обычными словами. Я намеренно поставила эти стихи рядом, они оба превосходят своей экстремальной образностью все, что мне когда-то доводилось читать. Своей полной несовместимостью со стереотипами привычной поэзии эти стихи очень близки к верлибрам.
Мы уже познакомились с серией верлибров Александра Брюса, полных гражданского и гуманистического протеста против войн и других бесчеловечных политических игр. Есть у него и стихи лирические, окутывающие нежностью и волшебством любви. Из них мы видим, что автор очень музыкален, у него в стихах немало настроений, навеянных музыкой. Но и эти стихи, кажется, написаны на другом, незнакомом языке, который мы чрезвычайно редко слышим у других поэтов.
ГРУСТНЫЙ СТИНГ
Посвящается О.В.
Господи, как много в этих словах,
в этой музыке – палая листва,
и она, такая гибкая
и молодая, и милая.
А что ушло – это отзвуки прошлого,
отзвуки прошлого
и шорох той же палой листвы.
Где ты? Молодость милая,
идешь ко мне в своем облегающем
платье алого цвета
и черной причудливой шляпке
с волнистыми полями,
и тот же восточный,
немного зауженный,
искоса, взгляд.
А я, как болван, смотрю на тебя,
на алое… как твое, как твое
платье богини из пламени времени,
из пламени вечности!!!
Шорох листвы, и ты, неземная,
едва паришь над землей,
и запах свободы,
запах весны или осени,
я уж не знаю,
я уж не знаю, сколько весны
в твоем полете богини,
сколько, сколько, сколько
несказанных слов,
сколько мне, сколько мне
оставшихся бесценных
алмазных слез.
И на пластинке играет
все тот же веселый и грустный
Стинг – «Until»,
до тех пор, пока я дышу –
для твоей летящей походки
и для улыбки богини,
для твоего алого, алого платья
и шороха бывшей
и новой палой листвы.
Я один из листков,
я был счастлив, зелен,
я счастлив, что умер.
О сколько!.. О, как много
в этих словах
новой листвы для тебя!
ТАК ПЛАЧЕТ МУЗЫКА
Посвящается Адаму Херсту
Так плачет музыка,
и где то безмолвно,
прильнув к этим звукам,
плачет душа человека.
Не останавливай эти слезы,
ведь эти слезы и есть душа,
которая скрыта,которую ищут.
Ведь эти слезы и есть этот Бог,
в которого верят,
которого ждут.
Слезы и Бог -
не одно ли? Не одно ли!!!
Если так плачет музыка
среди беспросветного мира,
где свечи и пепел, и ничто,..ничто -
когда плачет музыка,
моя нераскрытая музыка
трепещущего сердца ,
рвущейся стаи птиц на ветру!!!
Моя и твоя, наша душа -
эти самые звуки
среди потаенных соленых слез
нигде не находят места.
Ведь слезы и музыка - это одно.
Ведь любовь и сердце- забвенья сильнее,
сильнее самой высокой горы.
Так слушай же звуки,
где смычок или клавиши
ударяют по струнам,
словно избитые руки маэстро
не знают покоя мира,где солнце восходит,
где падают листья, где пара влюбленных
падает в рожь, там,
там где плачет и улыбается Солнцу дитя...
11 февраля 2019г.
Верлибр – он не сложнее, но и не беднее обычного стиха. «Обычный» - я имею в виду не рифмованный любительский стишок, а плод трудов мастера, например, Мандельштама, Пастернака, Тарковского. Но он – другой, написан на другом образном восприятии, в основном, не внешнего мира, а внутреннего пространства души автора.
Что-то вроде подстрочника для верлибра мне хотелось создать из этого эссе, когда я стала здесь рассуждать о материальном мире, материальной культуре, о порой конфликтных столкновениях внешнего мира и внутреннего пространства поэта.
И когда мы видим что-то в музее, в галерее картин, слушаем в концертном зале, читаем в книге, мы пугаемся, теряемся в чувстве вины, что мы должны все это знать и понимать так, как это написано в канонических руководствах. Человек часто не может разобраться: так ли я вижу? Так ли я думаю? Хочется соответствовать чему-то, как кажется, более высокому и авторитетному, чем твое собственное сердце.
Эту головоломку честно и искренне раскрыл японский философ дзен Косё Утияма: « Люди проходят через жизнь, думая о себе, как о членах группы или общества. На самом деле я даю существование моему собственному миру, проживаю его. И когда умираю, забираю с собой». В этом нет никакого противоречия. Это как раз подтверждение мысли другого японца – Харуки Мураками: да, есть гигантская мозаика природы, но я ее равноправная частица, без меня узор мозаики разрушится, исказится его смысл. По давно уже известному принципу голографии одна крошечная частица содержит в себе все изображение полностью.
Так что оставьте эти беспокойства, предайтесь свободному своему сердцу и чувствуйте мир таким, каков он есть на самом деле. Живой мир стучится в дверь вашей души, как Христос, который пришел и хочет вечерять с вами, а вы далеко не всегда впускаете его к себе.
И, наверное, верлибр, из всех видов литературы и искусства – самый живой, самый естественный и близкий душе человека, как об этом говорил поэт Владимир Бурич. Странно немного, но по своей естественности верлибр иногда сильно приближается к сюрреализму художников типа Сальвадора Дали. Этого не надо пугаться. Потому что именно сюрреализм пытается обмануть нас видимостью сложности там, где он показывает нам наши же недодуманные мысли и недопережитые чувства.
Незнакомой для нашего потускневшего времени, смотрится любовь в стихотворении «Сотканная из света»: это весь мир стал любовью, счастье и боль смешались, растревожили сердце - зрением орла, молчанием скалы, мудростью земли.
СОТКАННАЯ ИЗ СВЕТА
Сотканнаная
из солнечных лучей дева,
разве могу я увидеть
свою ничтожную тень!
Разве могу я видеть себя
в текущем потоке реки,
в молчаниии озера?
Разве могу в бликах лунных
тишину свою узреть?
Разве могу быть,
как мудрая земля
и всеведующее небо,
как стихи трав, камыша и ветра!
ветра, играющего ковылью?
Разве могу быть скалой молчащей,
разве могу быть муками матери,
порождающей целый мир?
Разве могу обелиском солдата,
руки из камня сложившим
на груди из камня, быть?
Разве могу я седым вершинам
поведать боль мою и голос мой!!!
Разве глазами орла видеть
могу я твой след?
О, разве безумен я,
врезаясь взглядом
в темный гранит
и черный мрамор небес - найти,
найти сотканнуую из света,
из ткани облачной, из слез моих,
из слез дождей,
из нитей сердца своего?
О, разве ангелу
не смогу отдать оковы мои?..
11 июля 2018г.
Следующее стихотворение ошеломляет картиной волшебства. И, читая, теряешься – это о мире цветов или о мире людей, превратившихся в цветы? И людей не было, они стали растениями… «И это был их рай, и это был их ад». Таинственно и – даже страшновато.
АЗБУКА РОЗ
Мне снилось,
я собирал лепестки роз, Я был розой – колючей, алой,
и каждый лепесток был буквой.
И так я собрал азбуку роз.
Да, я собрал азбуку роз.
Я научился говорить слова,
слова розы,
весь мир стал для меня другим,
благоухающим беспредельно.
Я был розой – колючей, алой,
дарующей свой аромат
и чувствующей запах
от других своих собратьев,
цветущих за целые мили от меня,
и чувствующей ветер,
что отовсюду,
потому и я был отовсюду.
Ветер разносил мой голос,
наш голос, голос цветов.
И весь мир был другим.
И людей не было,
они стали растениями.
Они стали деревьями –
дубами, ясенями, секвойями.
Они стали кустарниками –
орешником, терновником,
чертополохом, ивой.
Они стали речной тиной,
горькими травами – травами,
несущими в себе яд.
Они стали васильками
и другими полевыми цветами
и – розами, розами, розами,
говорящими запахом розами.
Вот таким стал мир,
вот во что превратились люди,
и это был их рай,
и это был их ад.
Они уже не могли причинить зло,
потому что они не двигались.
И кроме растений не осталось никого.
Была тишина и ветер,
разносящий благоухание цветов -
голос роз, сыплющих лепестки
на молчаливую землю.
Да, я знал язык роз.
25.06.2015.
И вот, наконец, стих, давший название этому эссе. Здесь и слепая разрушительная сила урагана страсти, и нежное прикосновение любви – все как в жизни, которая часто балансирует на грани чуда и катастрофы. Божественные стихии вырывают из «воронки сердца» поэта все то, что она уже давно затянула в себя из внешнего мира, и ураган мчится, сокрушая все силой любви – и башни, и мосты меж двух растерянных миров, и дома, и всю чехарду трепещущих сердец. И в то же время автор, в неистовстве урагана чувств, пытается приблизиться к божественному, к богоравному миру в своем взбунтовавшемся сердце, хочет остаться «простым усталым другом» и уберечь от своего же урагана сны детей, любовь и все, что дорого нам в мире. Это настоящая мистерия стихий одновременно мятежной и прекрасной человеческой души.
ЗОВИ МЕНЯ ЭЛЬ- НИНЬО
Вы все давно
в воронке моего сердца –
голоса,слова, мысли.
Зови меня Эль –Ниньо,
чтоб смешнее было чем есть,
чем может быть казаться.
Зови меня сухим холодным ветром
и жарким, обжигающим
зноем раскаленным...
Зови,зови меня Эль-Ниньо,
что сокрушает башни и мосты
меж двух растерянных миров.
И здания, все перекрытия домов,
всю чехарду трепещущих сердец,
игру лжеца и праведника флейту,
и лютню, и гитару менестреля...
Зови меня Эль-Ниньо,
когда усну я на груди любимой,
когда усну у ног святой мадонны,
не убивая сон ее Младенца,
не убивая сны других детей .
Зови меня прохладным добрым ветром,
нашедшим имя и свою любовь.
Зови меня арабским суховеем,
что дервиша Божественной стрелой
пронзает и ждет его безумного,
безудержного танца Аль-Хаким.
Зови меня простым усталым другом.
Во мне сто тысяч тьмы моих имен
жужаньем пчел мне носят мед и яд !
Мой друг, зови, когда придет беда,
когда, открывши двери,
ворвется радость в дом твой, и во все,
во всех я стану радугой со всеми и...
танцем, танцем, ветром,
увлекающим с собой –
все имена и песни, и дела
сольются в гамму высочайшей ноты,
которой смертное не слышит.
Усталый странник я.
Зови меня совсем смешным бродягой.
Лист желтый на порог я увлеку -
таков мой след.
Я в травах сплю. Я в волосах играю,
закручивая шорохом листву,
закручивая в черную дыру все,
что зовет меня Эль-Ниньо...
Мой друг, прошу, прошу!
Зови, зови меня Эль-Ниньо.
5 сентября 2016.
К счастью, я не являюсь представителем самозваной какой-нибудь писательской организации, простите, это не чванство, а стойкий иммунитет, приобретенный в результате преодоленных советских болезней. Это мое собственное мнение: стихи Александра Брюса на самом деле превосходны. Редкостный талант не провинциального полета. Образность, глубина мыслей, чувств, открытость сердца, свобода языка, не переходящая в примитивность и бесцеремонность - все это зашкаливает
Это о таких текстах, достойных полного эстетического наслаждения читателя, писал Ролан Барт. Действительно, стихи погружают тебя в состояние эйфории, ты теряешься перед их природной силой, как перед игрой северного сияния или пугающим шумом водопада, объединяющего небо и землю. При этом тебе уже не до «кризисов в отношениях с языком», возникающих время от времени. Стихи Брюса – это тоже явления природы, которую надо просто как музыку и живопись, ловить зрением, слухом и сердцем.
Интересно, что ни один из этих стихов не сочинялся, не вымучивался. Они просто приходили, как телефонный звонок – оставалось только записывать. Иногда возникали какие-то шероховатости, но очень скоро выяснялось, что автор чего-то просто недослышал или неточно записал. Очень скоро это недослышанное находилось и вставало на место. Я не сторонница поэтического ченеллинга и прочего мракобесия. Но ведь и Цветаева говорила, что не знает, как это все пишется, просто это приходит. Я думаю, это просто работа подсознания, которое, как плодородная почва дает взойти засеянным ранее семенам – как у растений. Приходит время и появляется росток, набирает силу и появляется стих. Недаром «стих» и «стихия» - слова от одного корня.
22 февраля 2019 года.