Владимир Попов
МОНОКЛЬ
(повесть)
часть 6
НЕ В ФОКУСЕ
«В нашем хозяйстве всё пригодится!» – любил говорить Дикий Фотограф.
Нерезкие снимки воспринимаются как брак или ошибка. Но некоторые фотографы стали применять «расфокус» как художественный приём. Снимок получался «таинственный» или словно театральная декорация.
Иногда применялись «сдвиги» при съёмке с прикрытой диафрагмой и с длинной выдержкой. Сдвиги – обычно в правую сторону – это шевеление камеры во время съёмки или лёгкий удар по штативу.
Во-первых, получались «объёмные» предметы. Во-вторых, при цветной съёмке смешивались краски, а при чёрно-белой появлялся растянутый серый цвет.
Но тут всё зависит от чувства мера мастера. Это была очень тонкая грань между красотой и убожеством.
«Художественная фотография должна быть вневременной!» – кричал Дикий. Он имел в виду фотографии природы (деревья) или памятников (церкви) – всё, что не связано с сегодняшним днём. Если он видел на снимке столб или провода, то он начинал просто рычать…
Ну, Дикий – он и есть дикий!
ПОВЕСТЬ О БРАЖНИКЕ
Дикий Фотограф убежал за самогоном к Фармазонихе с улицы Гончарова, а мы со Злым Писателем сидели в тоскливом ожидании и вяло переругивались.
Раздался громкий стук в дверь. Злой рявкнул:
– Кто там толкается в дверях?!
Вошёл мужик в жёлтой шубе и заявил:
– За рухлядью, раб Божий, приволокся!
Мы рассмеялись.
Василий Васильевич, барахольщик-реставратор, приехал на красном «Москвиче» покупать у Дикого старую резную этажерку синего цвета.
Мы погрузили на крышу красного «Москвича» модерную этажерку и пошли обывать куплю-продажу.
После второй рюмки Злой Писатель явно подобрел:
– Я тут вспомнил… А хотите, расскажу одну литературную историю?
Мы хотели…
– В молодости я вплотную занимался фольклором. Стол мой был завален Гильфердингом, Далем, Афанасьевым и Киршей Даниловым. На книжных развалах я проходил мимо Ремарка и Жоржа Сименона, а хватал никому не нужную «Диалектологию» или «Олонецкие былины». Как-то в современной хрестоматии по фольклору я столкнулся с народной «Повестью о бражнике». И был просто очарован!
Эта маленькая повесть, в полторы странички, была впервые опубликована в 1859 году в «Русской беседе». Это была публикация Н. Я. Аристовым списка XVII века, найденного в одной раскольничьей книге. А примечание к публикации написал славянофил Константин Аксаков.
Но советские «искусствоведы в штатском» сняли Аксакова и написали своё вступление, где пытались доказать, что повесть была написана для расшатывания веры.
Повесть была поэтичная и злободневная, и я в неё просто влюбился. И сделал переложение. Это был не перевод, а ритмизация, более удобная для меня и современной публики. Я озаглавил своё переложение великолепной строкой из повести: «Кто есть толкущися у врат?» – и читал с восторгом друзьям и знакомым:
Бысть неки бражник, и зело
он пил вина во дни свои,
а всяким ковшом Бога прославлял,
и часто в нощи Господу молился.
И повеле Господь взять бражникову душу
и постави ея у врат Святаго Рая.
И нача бражник у ворот толкатися.
И прииде к вратам апостол Пётр:
«Кто есть толкущися у врат?»
«Аз есмь то бражник, грешный человек,
хошу с вами в раю пребыти».
Пётр рече: «Бражником зде не входимо!»
и так далее…
Откроем примечание К. Аксакова: «Бражник входит в рай: вот основа этой повести. С первого взгляда это может показаться странным. Иные даже, может быть, подумают, не хотел ли русский народ оправдать этой повестью страсть свою к пьянству… Ничего подобного тут нет. Чтобы понять истинный смысл повести, надобно вникнуть в неё и обратить внимание на весь рассказ о бражнике.
Прежде всего должно сказать, что «повесть», очевидно, не смешивает бражничество с пьянством.
Бражничество и пьянство: это два понятия и два слова – совершенно разные. Бражник – не значит пьяница. Бражник значит: человек пирующий, охотник до пиров и, следовательно, непременно пьющий вино, ибо вино с древних лет есть принадлежность, есть душа пира…
Бражник не отвергает своего бражничества, сам назначает себя бражником и, очевидно, не видит в бражничестве вины, препятствующей войти в рай. Святым: царб Давиду, царю Соломону – одному за другим апостол Пётр напоминает их собственные грехи, от которых избавили только слёзы и покаяние…
«А я, – говорит бражник, – я по все дни Божии пил, но всяким ковшом славил Бога, не отрекался от Христа, никого не погубил, был целомудрен и не поклонялся идолам».
Бражник же нача у ворот толкатися,
и приде Иоанн Богослов, друг Христов:
«Кто там толкущися у врат?»
«Аз есмь бражник, хощу в раю пребыти!»
Отвеща Богослов: «Бражникам не наследимо
царствие небесное, но уготована
им мука вечная в тартаре».
И рече бражник: «Кто там есть?
Зане твой голос слышу,
а в очии тебя не вижу,
и имени твоего аз не вем».
«Аз есмь Иоанне Богослов».
Рече бражник: «А вы с Лукой писали
во Евангелии: любляй друг друга,
а ты пришельца ненавидишь, Иоанне:
либо руки свея отпишися,
либо слово своея отоприся».
И рече Богослов: «Еси наш человек!
Войди к нам в рай!»
И отверзе ему врата.
Я любил свой «грешный» перевод народной повести и даже читал его на концертах. Некоторые были в восторге, а некоторые подходили и грозили пальчиком.
Вот заканчивает своё «примечание» К. Аксаков: «В повести этой высказан взгляд антиаскетический. Да не подумают, повторяем, что эта повесть заключила в себе учение бражничества, советовала бражничать. Нет, эта повесть лишь оправдывает бражничество, как бражничество само по себе, без всякой примеси грешной. В этой повести признаётся законным и благословляется веселье жизни, которое на нравственной высоте становится хвалебной песнью Богу, окружившему человека земными благами на радость Ему, лишь бы помнил человек Бога и хвалил Его, сохраняя радость во всей её чистоте…»