РАВНОДЕНСТВИЕ
когда мы были птицами
мы тоже сидели на рогах
князя выходящего на полюдье
каждую осень
*
деревья еще не стали знаменами облетания
и не перестало теряться в ветвях
солнце подернутое белой рябью
*
лес – не деревья но взгляды
тех кто глядит из просветов меж ними
*
это луч света скребется о камни
запятнанные рябиной
*
вчера дети в упавшем гнезде
нашли глаз с белой радужкой
***
Сходишь с поезда в желто-синюю весну,
не говоришь ни слова, но тебя слышат старые травы;
и жизнь, куда книги вплывают как облака,
похожа на город, сгорающий
по мановенью лепестка незабудки,
и остаются лепестки и плейлисты
и те, чей путь светится сквозь редколесье.
Если сложить вместе тепло всех объятий,
наверное можно расплавить металл.
***
Нечто пыталось выбраться из реторты,
пока не превратилось в жидкость и взвесь,
оставив губную помаду на стенках
и отпечатки ладоней:
нам дана философская сера,
хмурая белизна порошков,
нам является тот, кто смотрел
из окон всех городов, юный бог,
играющий на колесной лире,
гибкий, как стрела охотника на луну;
укус осы искрится под кожей
увиденным из космоса мегаполисом –
местом, где кирпичи, обкатанные морем,
высиживает красная птица и народы
на блюде подносят перезрелый виноград
великому доброму змею;
когда все остальное –
твое сердце, –
ищи его среди сверленых камней
на оружейном дворе дьявола,
пока выкипает солнечный свет
из золотой чаши безумца,
в динамике гормональной секреции,
в переливах психических процессов,
в голосе, звучащем
в пустой комнате.
***
дайте волнистые облака,
подсвеченные снизу ягодами омелы,
снежные ветви дайте и черных коней;
в начале декабря бурливо смеются реки,
в лесу раскрываются охуeвшие цветы;
и если сердце наконец продерет глаза
цвета будущего сокрушения льдин,
его не ослепят ни желтый хлеб пламени,
ни красный лебедь с беличьим хвостом,
отец всех ветров и женщин,
и отпавших ресниц, и молодых сугробов…
в тумане колышутся бороды огней
и из рук задремавших стражников
выскальзывают тисовые копья
падают с хлипким звоном –
так звучит
фиолетовый час без луны
ПОРНОГРАФИЯ
Как будто на спиритическом сеансе пузырится
свисающая с потолка эктоплазма
и говорит человеческим голосом:
«А ты правда продюсер?» –
колышется штора, тяжел электрический свет;
открываешь балконную дверь
и слышишь
хмурого утра бензиновые цитры.
ИНСТАГРАМ ВАН ГОГА
стеклянные отзвуки
выскальзывают из синих рукавиц ночи
остаются мазки сентября, кресло,
продавленное до центра земли
и смерть, снятая на камеру смартфона, –
тоже атмосферное явление
GLITCH
Кипение земли, агатовый взгляд
из черно-белого телевизора «юность»,
зерна цвета въедаются в кожу –
все равно,
что находить себя среди
семи первоначал цветка:
с насекомьим скрипом.
НЕ САМЫЙ УДАЧНЫЙ СНИМОК МИРОСЛАВА ТИХОГО
Есть то, чего никогда не увидишь:
как отворяются двери камня, низколетящие звезды
роняют инистые перья на мокрую траву, лиловый огонь тишины
не обжигает стопы облаченных в саваны тревожных желаний;
просто за деревьями белеет сила, превращающая коряги в коней,
время – в звон в ушах и золу, и вспышки – как будто
лопаются ягоды омелы.
***
Те люди верили, что листва – это Бог,
и осенью плач стоял в их поселениях,
ибо умирал Господь, чтоб воскреснуть
в холодном северном мае;
это согласие, до самого конца неизвестное
третьему отделению императорской канцелярии,
так и сгинуло в своих лесах и шепчущих трясинах;
и ветры собирают листья в пригоршни
под сонными звездами.
АД В ДРЕВНЕРУССКОЙ ИКОНОГРАФИИ
Роди мне, Машенька,
сына о двух головах,
пусть первый вырастет космонавтом,
второй – капралом с глазами
голубыми, как время озер
в стране, сморщенной ледником.
И пусть никогда
не отцветут их погоны.
*
Над пламенем зажигалки
в согнутой ложке рождается андрогин
с алюминиевыми глазами,
глаза медные смотрят из влажных чащ,
и свинцовые – у ангела,
что увещевает самоубийц;
его лиловая тень проползла по просеке,
с веток падают ягоды.
*
Не сгинуть, но опуститься в ил,
теплый от тел водных гадов,
мечтала добродетельная женщина,
вбирая иглой белую-белую воду;
а из дьявольской колбы таращит глаза существо,
и дух зимы в человеке.
*
Человек ловит щуку на струну от рояля,
а над ним и его полыньей нависает фигура –
синий блик на казацкой кокарде, –
и тишь слезает со смертных нар;
когда из матрешки вырвется метель
и предложит загадать три желания,
проси о здравии, о огненной стороне,
и о том, чтоб никто
не видел, как пляшем мы
на беспалой ладони снегопада.
ЗАПИСКА КАМИКАДЗЕ
Напасть обрушилась на лес предков:
паршой изъедены бумажные флаги,
камедь ползет по древкам;
тем больше
крик облетающей астры в легком движении воздуха
будет похож на меч кузнеца Муромасы, погруженный
в поток и рассекающий
неспешные кувшинки;
а небо – единственный глаз
на сотню масок хання.
ФАНТАСТИЧЕСКИЕ ГРАВЮРЫ
В лесу после урагана
свалены в груды рога и ветви,
над лесом, на парапете убийственного донжона,
временная принцесса;
каждому времени
свой срок таяния.
*
Что с того, что они отцвели и опали
и чудовищные буфы их камзолов обживают жуки, –
последние отблески алебард и мечей
все еще висят в шелестящем воздухе;
лесной свет
прерывист и ломок;
лес протирает глаза.
*
Высоко, над островерхими крышами,
драконы кивают большими головами
и медленно размокает бумага их крыльев
в дымке весны,
и пока пребывают они
вне стен любых крепостей,
иногда в них вселяются души
и шелестят в унисон, опускаясь
к угрожающим шпилям и кронам.
*
Это
называется песня:
языки пламени шумно вырываются
из прорезей забрала —
еще несколько мгновений
и опадет железная скорлупа:
в ней
монеты и пепел.
*
Фиолетовый луч солнца; с фиолетовой скалы
арбалетчик высматривает путников в промокшей долине
черным сорочьим глазом
– брат возлюбленный,
у наших путей
есть зрение, но нет имен;
и только в эхе, бредущем навстречу,
узнаешь то, что прошло,
и знаешь, что сердце –
и зверь, и вещь.
***
Сброшенный конем, Эсташ Дешан поднимается на ноги
и, обводя взглядом все еще покачивающиеся ряды лиственниц,
смахивает с мантии снег; в его голове складывается поэма
о сердце, которое не помещалось под кирасой;
он пешком идет в сказочный город Варанаси, чтобы изваляться
в пепле кремаций и стать садху, на плечах его тает снег,
высок его брошенный дом, апостолы в витражах,
у каждого под сердцем тает амитриптилин; и тает снег,
и поражают громоздкой хрупкостью
розы декабрьского солнца.
АРТО В РОДЕЗЕ
Во дворе психиатрической больницы
на облетевших рябинах красные ягоды
словно поэмы неизвестных – то, что осталось
от рассыпанной необратимости;
трещины на штукатурке – полуулыбка уходящего,
за стенами полумрак щекочут мышиные усы
и человек пытается переводить «Алису» Кэролла –
сигнальные флаги сифилитического делирия
в застенчивой пустоте, – но откладывает работу
и принимается за письма Гитлеру,
и то, что остается
от панических приступов, звенит как мерзлые ягоды;
те, кому показана трудотерапия,
плетут маскировочные сети для немецких гаубиц,
стрекочут лампочки, щелкают клювами птицы.