Глава 7. И ОДИН В ПОЛЕ ВОИН.
А в гулкой бездне, в тьме глухих берлог,
Усыпанная звёздною порошей,
Вселенная спала, как носорог,
Похрапывая в Боговы ладоши.
Собирая чемодан в командировку Леонид Андреевич выглянул в окно, проверить, что думают тучи по поводу дождя и какая нужна экипировка в дорогу. За окном он обнаружил ясное небо, а под ним Адама Семеныча на прежнем месте в компании пожилой соседки.
Старик разводил руками, будто о чем-то сожалея, и доктору явно послышалась его характерная интонация: «А кто это ценит?»
Через два часа он вышел на улицу с повеселевшим Нестором, который, намотав на ус телефонный разговор с Прагиным о конфискации гаишниками «невинного автомобиля», вызвался отвезти его на вокзал.
Леонид Андреевич щепетильно советовал не тратить драгоценное время, уверяя, что ему еще нужно забежать к пациентам, выписать рецепты и вообще...
- Пустяки! – отмахнулся Нестор. - Мне вполне интересно взглянуть на других ваших подопечных, а после с удовольствием доставлю вас хоть в саму Йошкар-Олу!
Пока Нестор под действием китайских иголок восстанавливал силы, около дома доктора положили свежий кусок асфальта, оградив его яркой веревкой с бантиками, но кто-то все же перешагнул запретную черту, упрямо влепил отпечаток своей подошвы в новое, еще теплое покрытие.
- Не люди, а какие-то хвостатые кометы, - презрительно бросил он, - каждый жаждет наследить в вечности!
- Грех тщеславия, – добродушно усмехнулся Леонид Андреевич, направляясь в обход.
Пациенты жили на Тверской, прежде носившей имя пролетарского писателя Горького.
Доктор с Нестором свернули под арку во внутренний дворик. В 90-е годы новые русские скупили здесь на верхних этажах престижные квартиры, но лифтов в подъездах не было, жильцы пешим ходом пересчитывали ступеньки, добираясь к своим пенатам, и новоиспеченные хозяева жизни воткнули с боку припеку узкий спасительный лифтик, повысив всеобщие удобства.
В этом доме жили элитные пациенты, прикрепленные к Кремлевской клинике. Некогда Леонида Андреевича в белом халате, с фонендоскопом на шее сюда доставлял черный автомобиль с мигалками. Магические номера на «кремлевской» машине превращали дорожные пробки в зеленую улицу, милиционеры козыряли навытяжку.
Но доктор давно передал этих пациентов Караулову, необходимость в день отъезда в обязательном порядке нанести им визит показалась ему еще одной мелкой карауловской пакостью.
Выйдя из лифта, он нажал на чирикающий, как подбитый птенчик, звонок.
- Да, да, да, ждите! - послышался женский голос.
В недрах квартиры раздался грохот, будто хозяйка сметала по пути платяные шкафы. Послышался лязг замков, щелкнула дверная цепочка, в нос ударил кисловатый запах старческого жилья, и Нестор увидел раздобревшую матрону, которая передвигалась по своей жилплощади с помощью табуретки, видимо, и создававшей этот впечатляющий грохот .
«Она явно не уместится в лифте», –проходя в квартиру подумал он.
Это было типичное интеллигентно-стариковское жилище советского пошиба. В большой комнате стояла мебель прошлого века: толстоногий стол, покрытый скатертью, этажерка с кучей мелких безделушек, плетенное кресло-качалка, покрытое клетчатым пледом, и разлапистый, гостеприимный диван.
На подоконнике толпились цветочные горшки с красной геранью, обрызгавшей пыльные стекла алой кровью своего цветения.
Волоча за опорным табуретом отекшие ноги, хозяйка последовала на кухню с множеством заставленных банками полок и насильно втиснутой в угол кушеткой.
Доктор сел на стул и, взяв ее пульс, поинтересовался: «На что жалуетесь?»
Из стены, внушительно тарахтя, выступал холодильник, на котором
неожиданно примостился покрытый ажурной салфеточкой телевизор, рядом лежали плоскогубцы для переключения программ, в окно бился неугомонный шум с Тверской.
Супруг матроны, также весьма располневший, но еще довольно бодрый старик, пил, прихлебывая, вприкуску чай с леденцами и вполглаза смотрел черно-белый фильм о Ленине.
Нестор, здороваясь, облокотился на подоконник, распугав шныряющих тараканов.
«Хочешь избавится от клопов - заведи тараканов, - подумал он, - они пожирают клопов, но их прусаки не похожи на хищников: им явно больше по душе то, чем питаются хозяева.
Клопы вампирят в спальне - их интересует только кровь. На худой конец, тараканы потребляют только их яйца, но мухоловки с удовольствием поглощают все! – жирное клопье для них праздник живота! Но они обитают в сырых укрытиях под ванной, им не добраться до спальни, лучше всего здесь завести пауков! Хищники и не прочь полакомиться. Однако они ловят добычу паучьей сетью, а кровососы ведут оседлый образ жизни в спальнях. Тут лучше завести домашнюю жабу! Вот кто не прочь перекусить клопами! Но жаба слопает мухоловок! Одна надежда на межвидовой каннибализм! Если клопы проголодаются, они пожрут друг друга».
Он покосился на матрону. Ну да, проголодаешься здесь!.
Бодрый старик, решив занять гостя, прервал его «насекомоядные размышления», показавая ему бережно завернутую в целлофан пожелтевшую фотографию. На Нестора смотрела группа большевиков, лица которых были аккуратно перечеркнуты крестиками, за исключением двух юных физиономий.
- Они все умерли? – поинтересовался он.
- Говорите громче! – повернувшись, протрубила матрона. - У него глухота!
- Они все умерли? – закричал Нестор
- Еще не все! – обрадовался старик. - Но я зачеркнул всех, чтобы было видно: вот я и Ленин!
В этот момент по телевизору мать Ильича с пожилым миловидным личиком
просила помиловать ее сына Сашу за неудачное покушение на царя.
На кухню вбежала эмансипированная внучка бывших партийцев:
- Дед! Дай бобло на учебники !
Она окинула Нестора оценивающим взглядом.
- Я горжусь моими детьми! - вспылила мать Ильича.
Внучка выключила звук.
- Чем она гордится? Сын – террорист! А дочь в тюрьме!
- Не трогай! - рыкнул соратник Ленина, врубив звук на полную громкость.
Нестор, втянув голову в плечи, вышел из кухни.
- Можно подождать здесь!
Толкнув дверь в свою комнату, внучка указала на напольное кресло в виде мешка. Нестор немедля плюхнулся в него и уставился в телевизор.
На плоском висевшем на стене экране появился толстощекий ведущий с круглой, привинченной прямо к плечам головой. Намек на шею осуществлял кокетливо повязанный шарфик.
«Модный приговор»! Крутая фишка! - одобрила внучка, предлагая Нестору
разделить это мнение.
Глядя на молодящуюся физиономию мужика с задорным чубчиком, он поморщился.
- Похоже, мы живём во времена стандартной пошлости!
- А мне фиолетово! - перекидывая за щекой жвачку, хмыкнула внучка. - И вообще, пошлость - это что? Кто знает? Никто!
- Пошлость — это подложность, - Нестор жестом указал на заправилу «Модного приговора», –это поддельная культура, поддельный ум, поддельная красота.
- Гламур штоли? – округлила глаза внучка.
- Гламур как представление обывателя о прекрасном! - рассмеялся он. - Пошлость - это показное, нечто ненастоящее, выдающее себя за что-то стоящее! Это претензии, не осознающие своего уродства. Все подлинное, искреннее, настоящее не может быть пошлым!
- Ой, а у вас рука ненастоящая, прикольно! - засмеялась внучка.
- Так ведь это настоящий прикол, а не фейк, – возразил Нестор.
- Мы уже закончили! - послышался из кухни голос доктора.
Нестор, не согнув колен, словно на деревянных ногах, поднялся с мешка и прошелся, как робот-трансформер.
- Приходите еще! – смеясь, помахала ему внучка.
Леонид Андреевич терпеливо ждал в дверях, пока толстуха откроет замки, изловчившись, она ухитрилась сунуть ему тысячу рублей, активно подталкивая к выходу.
С трудом сдерживая натиск тяжеловеса, доктор, вывернув карман, успел закинуть купюру в квартиру. Дверь захлопнулась.
Нестор захохотал и, вызвав лифт, пошел вниз пешком.
Обойдя этот длинный дом на Тверской, они направились к машине.
- Где вы в центре умудрились запарковаться? – недоуменно пожал плечами Леонид Андреевич.
- Как раз между театром Сатиры и Маяковского, - указал Нестор, - сначала попытался на Маяковке, возле театра Моссовета втиснуться, но не удалось.
У доктора завибрировала трубка. Он взглянув на экран.
- Это звонит Прагин.
Он остановился возле Елисеевского, прикрывая ухо:
– Куда отвезли? Ого!!! А где эта стоянка?!
Нестор кивнул в сторону гастронома:
- Я заскочу на минуту!
И скрылся за дверью.
Во времена угасающей Совдепии это был единственный в столице гастроном, работающий до 22 часов. Все остальное торговые точки закупоривались в сумерки, как подводные ракушки.
По вечерам, забегая сюда за хлебом, Нестор частенько заставал у роскошных прилавков невиданные в мире сюрреалистические картины.
На фоне пышного интерьера, хрустальных люстр и барочных зеркал Елисеевского толпились склочные очереди грязных покупателей, одетых в чудовищные лохмотья.
Толкаясь и переругиваясь, они активно затоваривались самыми дорогущими деликатесами.
Нестор обескураженно глядел, как чумазые граждане в лохмотьях усаживались тут же прямо на пол и устраивали пирушку.
Они хлебали из горла коньяк, закусывали колбасами, откупоривали банки с красной и черной икрой, нарезали сыр и произносили веселые матерные тосты, восславляя
распад великого Союза!
Всякий раз заставая эту картину, Нестор мысленно восклицал:
- Где Репин и Рембрандт?!
И призывал художников реалистов всех времен и народов запечатлеть этих странных
покупателей в заскорузлом тряпье, вкушавших деликатесы голыми и грязными руками с газеты, расстеленной на красивом полу.
Однажды он вопросительно переглянулся с хорошенькой продавщицей в фирменной елисеевской униформе в виде бордового сарафана и кокошника на блондинистой челке.
Она заворачивала пармезан и палку сервелата очередному оборванцу и, как только он отчалил от прилавка, прошептала:
- Бомжи!
Улыбнувшись Нестору, она добавила:
- Днем они расползаются с протянутой рукой по всей Москве! А вечером заваливают сюда, ведь кругом все закрыто, и они устраивают пир на месте, не отходя от кассы! Но спасибо бомжам! Мы выполняем план!
За ее спиной на стене красовался вымпел с золотыми буквами: «Передовикам производства».
Это был новый, нарождающийся класс попрошаек, вовсе не нищих, а свободных предпринимателей, еще не угодивших под пресс мафиозных рэкетиров.
Беспредел начнется позже, а пока гуляй, Россия, блаженствуйте, нищие духом!
Нестор вышел из магазина с пакетом как раз в тот момент, когда доктор закончил разговор с Прагиным, и они довольно быстро добрались до машины.
Надев перчатки, Нестор положил обе руки на руль, чтобы не привлекать дорожный патруль.
- Хорошо, что я амбидекстер, - сказал он, медленно выезжая на дорогу.
- Это большая редкость, - согласился Леонид Андреевич.
- Вот именно поэтому я всегда удивлялся христианскому призыву «кто ударит тебя в правую щеку, обрати к нему и другую…" Это архинеудобно, удар по правой щеке получается левой рукой, что любому правше явно не с руки! Кроме того, что такая противоестественная покорность не согласуется с естественным чувством человеческого достоинства, так еще и не с руки. Неужели Иисус в самом деле давал столь абсурдные рекомендации: подставь физиономию для пощечин и отдай последнюю рубашку?!
- Рубашка учит бескорыстию, - защитил Евангелие доктор.
- Тот, кто отдал последнее, безусловно, альтруист, - согласился Нестор, но тот, кто забрал последнее – абсолютный мерзавец! Отдать последнее – значит, остаться ни с чем, то есть нищим. Иные агнцы проявляют такую нетерпимость, что мой религиозный трепет растекается по амвону с чувством, что идея Божественного Создателя слишком упрощает элегантную теорию зарождения вселенной. Недаром философ отметил: «Поставь славную старушку у алтаря свечные огарки подбирать, и она превратиться в узурпатора!»
Так каждому понравится хлестать по безответным щекам!
Машина медленно плелась в общем потоке. Нестор открыл окно со стороны водителя. Через дорогу, не обращая внимание на светофоры, прямо к этому окну неловко подрыгивая в мужских ботинках на голых ногах, рванулась нищенка.
Она уже почти добралась, протянула руку. Но Нестор, разговаривая с доктором, не заметив ее, нажал кнопку, считая, что запустил в салон достаточно свежего воздуха.
Перед ее носом мгновенно выросло непреодолимое стекло.
Он не видел, как, отпрянув от окна, она побежала, шлепая ботинками, через дорогу и, остановившись на обочине, затряслась от плача, грозя небу грязными худыми кулачками
выкрикнув что-то злое и жалобное, стала исступленно колотить себя по щекам и груди.
Это видел Адам Семеныч который со своей авоськой возвращался из Елисеевского и, разглядев в машине доктора, стал посреди улицы, разинув рот.
Трафик оживился, автомобиль Нестора тронулся с места, Леонид Андреевич в спешке вытащил бумажник, и как только машина поравнялась с нищей, окно с его стороны открылось, в нее полетели деньги, но поток движения оживился и унес их вперед.
Остолбеневший Адам Семеныч смотрел, как, подбирая их, попрошайка захохотала и с тем же исступлением, с каким горевала минуту назад, стала посылать в небо воздушные поцелуи за то, что Бог услышал, пожалел и наградил ее.
- Я обдумывал библейский тезисы, - невозмутимо продолжал Нестор, - и пришел к выводу: либо Иисус давал несуразные наставления, либо люди их несуразно истолковывают. Мудрость должна прояснять здравый смысл, а не напускать туману.
- Смысл в том, - закрыл окно доктор, - что на тот свет ничего не возьмешь!
- Это правда - туда не возьмешь, - но это не означает, что и тут ничего не надо! Душа на небе бесплотна, но тело - на земле, и ему нужно все, в том числе рубашка!
- Вы считаете, что совет отдать последнее означает не доброту, а нечто иное? – удивился доктор.
- Чтобы понять, что это означает, - Нестор легонько посигналил ползущему впереди внедорожнику, - надо учесть ту очевидность, в которой жил Иисус. В те времена греческая и римская мода не коснулась захолустных иудейских поселений - мужчины носили хитон до колен, а женщины - тунику до щиколоток из цельного куска ткани, одежда определяла положение человека в обществе…
- Встречают по одежке…- усмехнулся Леонид Андреевич, - братья продали Иосифа в рабство за полосатую тунику.
Отравлен хлеб, и воздух выпит:
Как трудно раны врачевать!
Иосиф, проданный в Египет,
Не мог сильнее тосковать.
- Потому что особенно высоко ценился окрас в полоску, - уточнил Нестор, - краска была дорогой; фиолетовый и оттенки синего считались царскими цветами, мужчины невысокого статуса носили туники из неокрашенной ткани. Одежда в Иудее имела так же и ритуальное значение, например в знак скорби ее разрывали на себе – было более тридцати правил, как это делать. В траурной церемонии мужчина должен разодрать на себе рубашку до голой груди и ходить так неделю, женщинам было положено разорвать на себе нижнее белье дома, затем переодеть задом наперед и уже публично разорвать верхнюю одежду.
Именно это критикует пророк Иоиль: «Раздирайте сердца ваши, а не одежды ваши…»
У свободных мужчин гардероб состоял из пяти предметов: рубашка, сандалии, пояс, головной платок и плащ, которым также укрывались ночью.
А у рабов было всего два предмета одежды: длинная рубаха и верхняя накидка.
Днем в Палестине жарко, ночью холодно, поэтому днем они ходили в рубашке, а ночью укрывались плащом-накидкой. По закону каждое утро раб должен был отдать верхнюю одежду хозяину, а вечером хозяин ее возвращал, чтобы раб не замерз ночью. Это привязывало его к господину. Но закон запрещал забирать рубашку - это единственная дневная одежда. Остаться голым означало нарушить приличия, за это наказывали не раба, а рабовладельца.
В Евангелии от Матфея, сказано: «…И кто захочет судиться с тобой и взять у тебя верхнюю одежду, отдай ему и рубашку…»
Если раб отдаст рубашку, наказание понесет хозяин, исходя из этого, слова Иисуса учили борьбе с угнетением и в этой логике – это был путь к свободе. Его учение опиралось на примеры из окружающей жизни, которые возникали из тех событий, что происходили на его глазах.
Даже ростовщикам запрещалось брать в залог две вещи: жернова для перемолки хлеба и последнюю рубашку.
Здесь речь не о покорности, а о противоборстве!
Щепетильный в вопросах чести Леонид Андреевич внимательно поглядел на Нестора.
- Отдать последнее он, в принципе, мог и за меньшую цену, чем свобода, но подставить вторую щеку для него было немыслимо, и эта заповедь волновала его гораздо больше
остальных.
- А рассказывает ли история о значении пощечины в древние времена? - смущенно кашлянул он.
Нестор, ловко выруливая между машинами, крутил головой, заглядывая в зеркала.
- При жизни Иисуса пощечина как раз именно левой рукой считалась самым тяжким оскорблением! Если ее наносили римскому гражданину, за это полагалась смертная казнь!
Впрочем, такие же правила были и в Иудее, например, среди ессеев — община, к которой принадлежал Иисус, только за один жест, указывающий на человека левой рукой, изгоняла с позором.
Доктор вопросительно поднял брови.
- Вас удивляет почему? - рассмеялся Нестор. – Да потому, что две тысячи лет тому назад еще не изобрели туалетную бумагу. В своем ежедневном опорожнении люди в качестве гигиены использовали левую руку, после чего ополаскивали пальцы в чаше с водой.
Но левая рука все равно считалась нечистой (кстати, в большинстве стран третьего мира так самоочищаются до сих пор и так же, как в древности, когда хотят нанести оскорбление, дают пощечину левой рукой). Римляне отвешивали рабам исключительно левой. Но если по завету Христа человек подставит другую щеку, это означало развязать драку, за что строго наказывали и рабовладельца, и наделенного властью наместника.
Даже Понтий Пилат, когда вынес приговор Иисусу, сказал: «Не виновен я в крови Праведника Сего» - и перед народом ополоснул руки, совершив принятое у иудеев омовение рук в знак непричастности к совершенному действию, в данном случае - к кровопролитию.
Этот был условный ритуал: евреи умывали руки из яичной скорлупы, поскольку к воде относились экономно. По одним источникам, Пилат покончил собой, по другим был казнён Нероном.
- Это те, кто кричали:"Варавву отпусти нам!» - сказал доктор. – Варавва - разбойник, но помиловали его, а не Христа.
- Да, нелепо, - кивнул Нестор, - но в свете тех событий выбор народа объясняется отнюдь не жестокостью!
Он перехватил возмущенный взгляд доктора и пояснил:
- В Иудее хозяйничали римляне, народное недовольство делилось на два лагеря - зилотов и сикариев. Сикарии не признавали римскую власть, они занимались поджогами и грабежами, их называли разбойниками. Варавва, по имени тоже Иисус (они были тезками) принадлежал как раз к сикариям. Во время праздника они сожгли городской архив, где хранились долговые расписки, и вызвали этим восторг у населения, поэтому народ кричал: «Помиловать Варавву!»
Если б сегодня кто-то уничтожил ипотечные долги граждан, что бы кричали они?
- Выходит, учение Иисуса, советовавшее подставлять вторую щеку, защищало слабых, оборачивая закон против сильных! – с облегчением заключил Леонид Андреевич.
- Истина любит факты, - заверил Нестор, - хотя суть не в том, насколько реален миф, а в том, чему он служит. Миф - это идея, в которую все верят, несмотря на то, что это неправда.
- Знаете, - задумался Леонид Андреевич, вникая в тему мифов. - Читая конспекты моих студентов, я бывал изумлен тем, насколько они искажают смысл, интерпретируя мою речь. А ведь Иисус не оставил своей рукой ни буквы?! Все, что он говорил, - это тоже интерпретация его слов. Будто он был неграмотен. Но даже тому, кто не любит письмо, невозможно избежать нужды черкнуть хоть что-то, особенно в то время, когда записка и сам почерк являлись единственным документом, удостоверяющим подлинность, и единственным способом обмена информацией на расстоянии. А он немало путешествовал и не оставил ни слова. Это странно: все же писать и проще и более естественно, чем ходить по водам …
Нестор невольно рассмеялся.
- Налицо множество невиданных чудес при отсутствии элементарных вещей! Поэтому для понимания судьбоносных книг необходимо опираться на костыль исторических фактов, ведь иудохристианство - это не славянская «сказка», оно не исходит из родного языка, родной природы и обычаев наших предков. Имена Иисус, Иуда, Исаак, Авраам, Сара нам не дают естественных ассоциаций, и слова Иисуса "Я послан к погибшим овцам дома Израилева " конкретно означают «я послан спасти иудеев». Из его биографии нигде не вытекает, что он имел хоть малейшее представление о том, что на свете живут белокурые, голубоглазые славяне, которых ему надобно спасать от тяжких грехов. Содом и Гоморра – не наша история, поэтому, чтобы понять его слова, нужно рассматривать их в связи с той реальностью, в которой он жил, с той действительностью, в которой рождались его речи и наставления.
«…И кто принудит тебя идти с ним одно поприще - иди два…» Что в этом разумного? Зачем, когда принуждают идти одно, он учил не только слепо подчиняться, но и более того – идти два! Чтобы оценить такой совет, следует знать, что римлянам разрешалось использовать иудеев для переноски личных грузов, но на расстояние не больше одной мили — это и есть одно поприще.
— А каким же было наказания тому, кто заставит тащить свой груз больше одной мили?
— О, вам понравится!- оживился Нестор. — Нарушитель лишался римского гражданства и сам становился рабом! Значит, когда принудят идти одно поприще, если завету Христа не возражать, а, напротив, пройти два, то сам эксплуататор попадет под суд и поменяется ролями с угнетенным!
– Это прекрасно! - одобрил доктор. - Но удивляет, что римляне в некотором роде заботились о покоренных иудеях. В чем же тут логика?
— Логика в том, что они заботились о себе! — ответил Нестор. - Чрезмерная эксплуатация нарушает порог терпимости и приводит к бунту! Римское право следило, чтобы наместники не перегибали палку, а охраняли стабильность на покоренных территориях.
Заветы Христа, типа: «Вы слышали: око за око и зуб за зуб. А я говорю вам: не противься злому, кто ударит тебя в правую щеку, обрати к нему и другую. Иди не одно поприща, а два. Отдай последнюю рубашку» - могли подорвать даже власть правящей верхушки оккупированных провинций. Из этого следует, что его призывы вели не к смирению, а к сопротивлению! Гениальность его учения в том, что он, оборачивая законы против карающей системы, при этом избегал насилия и крови.
Впереди показалась красная ступенчатая башня Казанского вокзала, и Нестор глазами стал искать парковку, продолжая разговор.
- Ведь согласно Евангелистам, Понтий Пилат спросил у Синедриона: «В чем вы обвиняете человека Сего?» И ему ответили: «Если бы он не был злодей, мы не предали бы его тебе».
Это означает, что преступление Иисуса носило политический характер. Потому что вопросами религии заведовал Синедрион. Римляне не запрещали иудеям вершить суды по Торе и не вмешивались в их религиозные сферы. Они занимались исключительно политикой и разбоями, за это и отвечал римский прокуратор Понтий Пилат.
Если б Иисус совершил религиозное преступление, то его казнил бы Синедрион, и его бы не распяли, а повесили. После вердикта: «Достоин смерти» - иудейский Синедрион предавал казни через повешение.
При этом мертвый должен был провисеть на дереве до захода солнца.
— До захода? – переспросил Леонид Андреевич.
— Да, - кивнул Нестор, пытаясь перестроиться в более подвижную линию, - наш христианский мир основан на солнечном календаре - день начинается с рассвета, а у иудеев день начинался с вечера, с захода солнца. Поэтому казненного вынимали из петли на закате, чтобы он не осквернял своим телом наступление нового дня, то есть ночи, но по их понятиям дня.
«Блестящий ум! – подумал доктор. - Вот уж поистине «следовать за интересными мыслями - наука самая занимательная! Прав Пушкин: «Что же составляет величие человека, как не мысль?»
- Версия, что Иисус отдал жизнь во имя спасения от грехов, – сказал он, – обессмысливает саму жертву, потому что от грехов невозможно избавиться, так же как от микробов – это сопрофиты, которые вырабатывают иммунитет. Не бывает стерильных тел, как не бывает стерильных душ!
Если Иисус нес «благую весть» о свободе, то его вера обретает иной смысл и спасительную ясность.
- Согласен! - с готовностью отозвался Нестор. - Если он верил в высшую справедливость, то как при этом он мог учить унижаться, подставляя лицо для пощечин, и прогибаться под чужой волей? Напротив, он давал каждому бесправному шанс противостоять в одиночку – это не требовало объединений в кружки, тайных заговоров и кровопролития, каждый на своем месте мог попытаться скинуть ярмо, опираясь на закон. Гениальность его учения в том, что "И ОДИН В ПОЛЕ ВОИН".
Ведь он использовал мощь противника против него самого, как в восточной борьбе. В этом мудрость его заповедей. Всё требует осмысления, - вздохнул Нестор, - если без мозгов отдавать последнюю рубашку и подставлять другую щеку - просто разденут и побьют!
Доктор невольно рассмеялся:
- Похоже, вы затеяли спор между религией и наукой? И мы так никогда не запаркуемся, а я опоздаю на поезд.
Нестор посмотрел на часы.
– Мы успеваем! А предмета для спора нет, все слишком очевидно - наука развивает разум, а религия перекрывает ему кислород. Если б наука развивалась так же, как религия, мы б до сих пор считали, что земля стоит на трех слонах, и сжигали на кострах всех, кто думает иначе.
Доктор хотел что-то возразить, но Нестор жестом отклонил:
- Представьте встречу ученого 15-го века с ученым 20-го, между ними лежит путь от телеги до ракеты! А теперь представьте встречу двух монахов с разницей в 500 лет - и между ними вы не найдете особых различий! Оба бородатые, в черном, и будут говорить одно и то же, будто их разделяет не пять веков, а пять минут. Это и демонстрирует, куда благодаря науке поднялся разум и куда благодаря религии продвинулась душа. Покажите мне эволюцию души! – воскликнул он. - Чего она достигла? Разве люди стали духовней, добрее? В мире меньше войн, убийств, лжи и подлости? Если разум в руках науки все же совершенствуется, то душа в руках религии замаринована, как эмбрион в колбе.
Он перехватил взгляд доктора, .
– Нет, вера в Бога совершенно необходима, но мне важно то, что говорил сам учитель, а не те, кто уверовал в него! Потому что манипуляции понятиями уводят от первичного смысла - вместо стремления к свободе они насаждают смирение, вместо достоинства и независимости - страх и рабскую покорность. Бедность приветствуется, богатство порицается – все переворачивается с ног на голову. Такая ложь создает землетрясение психики! Это сеет в сознании хаос.
Нестор взглянул на доктора.
– Да, кривотолки приводят душу в беспокойство, которое необходимо постоянно усмирять, сами посудите: слово «счастье» в Библии встречается всего 9 раз, а слово «раб» –2288! Вам не кажется, что это прививает рабский менталитет? Притом, что в России никогда не было рабов! Это история евреев, хождения по пустыне, чтобы вытравить из себя рабство – а зачем это нам?!
Слово «честь» в Библии упомянуто 82 раза, а слово «жертва» повторяется 1279!
В самой духовной из книг само слово «духовность» встречается всего 30 раз, «искренность» — 27, «уважение» — 26, слово «преданность» — 6 раз, «трудолюбие» — 2 раза, а слово «развитие» — ноль! Зато «убийство», «гнев», «страх», «кровь», «смерть» — упомянуты почти 7000 раз ! Что, по-вашему, такое соотношение закладывает в подсознание человека? Ведь не Иисус это произносил, а его толкователи.
Но римляне, чтобы не возбудить его казнью бунты, пустили дымовую завесу, переключив внимание с политики на религию, и первыми приняли христианство, показав, что они не виновны в его смерти, а, напротив, поклоняются ему. Это давало повод принуждать всех поклоняться новому божеству. Именем Христа они развязывали войны, насаждая новую веру, и ставили на захваченных землях своих наместников, создавая европейскую державу под своей пятой. Рим завоевал все европейские племена под предлогом обращения их уже в свое христианство. Подавленные народы жили в смертельном страхе, малейшее сопротивление рассматривалось как преступление против Иисуса Христа! Наступило время жесточайшего тотального контроля над сознанием людей.
- О, вот и свободная парковка! - обрадовался Нестор, прервав свою речь и наконец запарковался.
У вокзала оживленно кружили цыганки в развевающихся на ветру ярких юбках, как цветные пятна, выхваченные из абстракций Кандинского.
Они носились стайками, высматривая жертву для своих чар, и налетали на оробевших приезжих:
— Золотая моя, дай погадаю, всю правду скажу. Горе у тебя, вижу.
- Процесс «охмурения» идет непрерывно, – кивнул в их сторону Леонид Андреевич, беря Нестора под руку.
Найдя нужный «объект», цыганки немедленно атаковали его, то там, то здесь раздавалось:
- Эй, ромалы, сюда!
- Следите за карманами, - предупредил доктор, - потому что когда Иисус нес на Голгофу свой крест, цыгане украли гвоздь, которым его собирались пригвоздить, и за это Бог разрешил им приворовывать!
- Что-о?! - вытаращил глаза Нестор.
- По их легенде, разумеется, - иронично улыбнулся доктор.
На углу два мужичка пили пиво.
- Здесь, кстати, есть ресторан – хотите, зайдем? – предложил Нестор.
Взглянув на часы, доктор, покачал головой.
– Не успеем, мы слишком долго добирались.
Они подошли к СВ вагону.
Нестор протянул усатой проводнице свой протез с торчащим между пальцами билетом и, напугав ее, запрыгнул в поезд.
- Мне еще предстоит ночью катить в аэропорт, - вздохнул он. - Вы по работе уезжаете в Йошкар-Олу, а я по работе улетаю в Иерусалим.
Он положил на полку пакет из Елисеевского и, обняв доктора, покинул вагон.