Писатель слушал внимательно, потом достал блокнот и сделал несколько записей туда. Встал, подошёл к Архипову. Священник поднялся с земли. Глаза у него были бесцветные, безжизненные, и кожа прозрачная, и прядки седых волос среди русых. Писатель протянул для пожатия руку Архипову.
- Вашу книгу я допишу уже сегодня вечером, и вы будете свободны.
Петрович по-прежнему сидел на столе. Глаза его были сухи. Он уставился в какую-то одну точку. При словах Писателя о свободе Архипова, Петрович встрепенулся.
- К чертям меня отправьте, - сказал он, - не хочу жить.
Писатель повернулся к нему и улыбнулся.
- Хорошо, что вы это пребывание здесь жизнью называете. Вы спрашивали, как мы отбираем, кому какую жизнь прожить? Неразвитые души проживают жизнь подобную вашей. Или как те, третьи, которых я сравнил с песком. Хотя не обязательно они бесчинствуют и пьянствуют. Некоторые очень прилично выглядят, говорят умные речи, не сквернословят, имеют семьи, детей рожают. А развитые - подобную Михаила Александровича.
- А я его больше не увижу? – как будто уже волнуемый другой мыслью спросил Петрович.
- Кто знает. Может, и увидите. Даже скорее всего увидите, - ответил Писатель.
- Я тоже хотел кое о чем вас спросить, - тихим голосом произнёс Архипов, - зачем вам этот Корректор?
- За тем же, зачем в вашей жизни вам нужен был Бересклетов. Я ему помогаю. Жалею его. Дал ему работу. Вы же сами говорили, что жалость - это поступок. Старика отовсюду, из всех издательств, изгнали за скверный характер. Он ходил за мной, говорил, что это я во всем виноват. Потом совсем опускаться начал. Много нехорошего натворил. Злился я на него тоже. А потом вот взял на работу. Он корректирует тексты. С грамотностью у него все хорошо. Да и начитан весьма. Любит иногда от себя что-то в сюжеты вставить. Говорит мне, мол, корректор не только буквы и запятые исправляет, но и вообще может текст редактировать. В общем, ретиво исполняет обязанности. Правда, врать до сих пор любит. А поскольку книга пишется ещё до рождения человека, то мне приходится часто проверять тексты после его редактуры, чтобы он там от себя не много наваял. Ну и последние страницы каждой книги, что я пишу, он никогда не знает. Последние страницы зависят всегда от того, как человек живет, задавался ли он вопросами о своей жизни, изменял ли свою жизнь, получая какие-то ее уроки и как изменял, озлобился или нет, ныл или терпел, помогал ли другим или только о себе думал – от многого. Я специально финал скрываю, чтобы Корректор чего не намудрил. Он ведь по-прежнему о человеке весьма невысокого мнения. Думает, что человек только и любит сыто есть, хорошо спать, удовольствия получать. Мне трудно с этим спорить, когда в большинстве своем так и есть. Но вот иногда случаются такие, как вы, Михаил Александрович, и он не знает, что делать. Пытается корректировать подстрочник, а не получается…И выходит, что ваш сюжет покрывает тысячи других и делает даже их в каком-то смысле небессмысленными. Вот опять скаламбурил.
Писатель посмотрел на солнце. Снял очки и стоял так молча минуты три, глядя на солнце и совсем не щуря глаза. Петрович подумал про себя: а люди так смотреть не могут, всегда щурятся.
- Вынужден попрощаться с вами, - сказал Писатель, - много работы, надо доделать.
И он вышел, не дожидаясь, пока ему ответят.
Петрович подошёл к Архипову и сказал всего одно слово - прости.
***
Был сороковой день. Анна шла на кладбище. Каждый день ходила она к своему Мише. И говорила с ним. И в этот раз положила цветы на земляной холмик, села у его могилы, всматриваясь в лицо на фотографии.
- Мишка, врачи ошиблись. Сначала они говорили мне, что беременность замершая, а я знала, что не замершая. А сегодня они услышали сердцебиение.. У нас будет ребёнок, Мишка!
Аня и плакала, и улыбалась. Она знала, что Мишка слышит её. И что их история не закончилась.
***
Архипов увидел её во сне. Как она сидит на кладбище и говорит с ним. Она ещё не знала, а он знал, что у него будет сын. И Корректор соврал про то, что кто-то не хочет, чтобы его, Архипова, род продолжался. И что конца нет. И есть, есть в сюжетах открытые финалы...