Дьявол потягивал медленно виски,
Кровь сочится из разбитой губы,
- Смотри, что теперь тебе рыскать,
Ты ни ему, никому не нужны.
Дьявол откинулся в кресле из тени,
Отблеском странным пылает огонь,
Блики алые кидает на стены,
В воздухе тяжко висит смрад и вонь.
- Мне не тебя сейчас хочется слушать,
Вырваться надо из душного плена!
Мысли ночами не дают спать и душат,
Боль и тоска вгрызаются в вены.
Дьявол с усмешкой качнул головою,
Очи блеснули во мраке ночном,
- Он уж забылся в экстазе с другою,
И ты забывайся с бордовым вином.
Он протянул мне чашу с рубином,
В чаше той был чудодейственный яд.
- Яд обладает огромною силой,
Нужно им горе свое запивать.
Я добровольно приняла эту чашу,
Ярко светился кровавый рубин,
- Ну же, попробуй, это не страшно!
Уж не страшнее твоих паутин.
В горло влила опасную жидкость,
С разбитой губы стёрла я кровь,
В комнате стало жарко и липко,
- Мне неизвестно, что такое любовь.
Признание вырвалось хрипом из горла,
Страшно на Дьявола поднять серых глаз,
Яд из его рук приняла я покорно,
Выпила залпом без каких либо фраз.
Блики огня скользнули по скулам,
Волосы черные осветил этот блик
Дьявол медленно поднялся со стула,
- Знаешь, МарИ, а я ведь старик.
Я долго блуждал по осколкам вселенной,
И даже когда-то хотел бы любви,
Искренней, чистой, и конечно же, нежной,
Были бы мне все грехи прощены.
За вечность познал людские я души,
И некому, знаю, проклятие снять,
Ты про проклятие лучше послушай,
Которое сумело мою душу украсть.
Грешен я был, и тем паче, порочен,
Молодость голову кружила мою,
Нервы Творца пытал я на прочность,
Любовь обсмеял. И при том не свою.
Сжалился после Творец надо мною,
Шанс на спасение мне даровал,
Если отнесусь я к чему-то с любовью,
Он бы проклятие страшное снял.
Дьявол угрюмо сел в старое кресло,
Песню запела протяжную я,
В этом мире для любви нет места,
Видно, такая у мира судьба.
Дьявол заплакал, его пальцы дрожали,
Кубок с вином отшвырнула я прочь,
Экстаз и угар бесследно пропали,
Осталась тишина, Дьявол и ночь.
Медленно дым вырывался из лёгких,
Тоскливо курил он сигару свою,
Взгляд поднял устало и робко:
- А я ведь, Мари, никого не люблю.