И будут струны колебаться
в усилье эхо повторить.
И нервные взметнулись пальцы –
не воплотить, так уловить
движенье. Крики на базаре
сменяет петушиный крик,
вот он до крыш взлетел и замер
и, задержавшийся на миг,
упал, обрушившись на площадь
звенящим водопадом брызг,
а звуки и грубей, и проще,
как эхо, дальше понеслись.
Скрип отворённой ветром двери,
и ругань баб, и ржанье кляч…
Но можно ли такому верить,
когда высокий тонкий плач,
из этой низости, от жеста
рождённый в трепете души,
вдруг проливается блаженством
с таких немыслимых вершин,
с таких заоблачных окраин,
что сердце рвётся из груди.
Мы, наслаждаясь, умираем.
Прервись, умолкни, пощади…