В середине июля военного 1944 года наша армия готовилась к наступлению на большом протяжении фронта в Западной Украине. Наш 1007 артиллерийский противотанковый полк занял огневую позицию не далеко от города Ковеля, который был освобождён от врага 7 июля 1944 года. Первое, что нам предстояло сделать, это соорудить полковой наблюдательный пункт, при этом, соорудить его надо было очень быстро, всё надо было сделать за одну короткую летнюю ночь, пользуясь прикрытием ночной темноты.
Утром следующего дня должна начаться артподготовка, и огнём нашего полка с этого наблюдательного пункта будет командовать командир полка подполковник Куприй. Полковой наблюдательный пункт пришлось сооружать на ржаном поле, рожь была высокая и занимала весь склон до небольшой речки, протекавшей между нашими и немецкими окопами.
- Вот это жито, - тихо, (говорить громко было нельзя, не далеко немецкие окопы), заметил сержант Георгий Остапенко, кубанский казак, - хлеб какой с него спекли бы, а нам придётся его убрать раньше срока. Вот проклятые фашисты, не хотят уйти с нашей земли без боя, а пора бы им понять, что уже никакими жертвами не смогут остановить нас до самого Берлина.
А рожь возле окопов, действительно, была хороша и её колосья уже начинали склоняться под тяжестью созревающего зерна. В нашем взводе был солдат Ваня Прокопцов, он среди нас был самого малого роста, когда он зашёл в эту рожь и даже приподнялся на цыпочки, всё равно он был ниже той ржи. Ржаное поле шло от наших окопов в сторону окопов противника почти до самой речки, а влево и вправо и конца ему не было видно.
Сержант Остапенко успел перед войной поработать на хлебных полях Кубани, цену хлеба знал уже не с чужих слов. А ефрейтор Саша Поляков, после слов сержанта, с негодованием вспомнил даже самого Гитлера, и не одного, а как он всегда его вспоминал, вместе с его матерью.
- Прекратить разговоры, - так же тихо скомандовал капитан Удовиченко, начальник разведки второго дивизиона, руководивший строительством наблюдательного пункта.
Все солдаты и сержанты начали большими охапками вырывать высокую рожь и отбрасывать в сторону. К работе приступили и офицеры, капитан Удовиченко и командир нашего ввода старший лейтенант Томковский. Хотела участвовать в работе и наша медсестра Катя, которую все называли Катюшей, но мы ей не позволили работать и правильно сделали, ей вскоре пришлось заниматься своим обычным делом, оказывать помощь раненому. Между нашими и немецкими окопами было расстояние не более ста метров. Близость немецких окопов требовала от нас работать очень тихо, чтобы враг не заметил нашу ночную работу. А работы было много. Надо было очистить участок ото ржи, вырыть большую яму – землянку, такую, чтобы в ней мог, не сгибаясь, ходить, не обиженный ростом, командир полка подполковник Куприй, накрыть землянку брёвнами не менее двух накатов. В землянке установить наблюдательные приборы и протянуть провода телефонной связи. До землянки прорыть окоп, да ещё, в завершение всей работы, надо было всё так тщательно замаскировать, чтобы до рассвета всё выглядело так, как и во все предыдущие дни. Правда, окоп до места, где запланирован наблюдательный пункт, ещё до наступления темноты мы уже на половину прорыли.
Наша ночная работа затруднялась ещё и тем, что над нами постоянно вспыхивали немецкие осветительные ракеты, нам приходилось всё время падать на землю, чтобы немцы ничего не заметили. Кроме того, мы знали, что находились на прицеле у снайперов, которые пользовались моментом, когда их ракеты освещали наш передний край. Вот при одной вспышке ракеты со мной и случилась беда.
На этот раз я не успел так быстро, как всегда, упасть при вспышке ракеты, и тут же за это был жестоко наказан. Первое впечатление было такое, что меня прямо в грудь ударил большой камень. Теряя сознание, я ещё слышал, что надо мной свистят пули, я лежу, вижу впереди борозду и хочу туда проползти, чтобы скрыться от тех пуль. Но в направлении той борозды двигались только мои мысли, а тело лежало без движения. Последним моим чувством было, что я умираю и в душе был такой покой, какое- то даже радостное ощущение, мне даже и сейчас кажется, что в тот миг я прошептал слова: «как легко умирать». И в самом конце перед моими глазами промелькнул синий цветок василька, которому, как мне кажется, я тогда прошептал: «прощай, цветочек». За какие-то секунды в моей голове промелькнуло мое детство, я увидел мать, отца и брата, дом, двор и часть улицы. Потом наступила темнота.
Первый раз я пришёл в сознание в кузове грузовика и то на какое- о мгновение, когда меня везли в госпиталь. Меня на своих руках держал Владимир Стук с нашего взвода, рядом сидела медсестра Катя. Я всю свою жизнь вспоминаю этого белорусского солдата и сестричку Катю с большой благодарностью. Дорога была песчаная, автомобиль «ЗИС – 5» часто буксовал, в кузове была большая тряска. Владимир писал мне в госпиталь, что я сильно стонал в дороге. Из писем друга я узнавал о боях, в которых участвовал наш полк, как ребята радовались, когда перешли нашу границу. К сожалению, наша переписка с Владимиром Стуком прервалась, когда я снова оказался на фронте уже в другом артиллерийском полку.
После войны, когда в газетах стали публиковать переписку фронтовиков – однополчан, я попытался разыскать Владимира. Зная, что он с Белоруссии, написал о нём в одну из центральных белорусских газет, где моё письмо было опубликовано. Но я не получил никакого ответа, думаю, потому, что газета была на белорусском языке. А, может быть, я и ошибаюсь. Но с переписки с однополчанами я знал, что войну Владимир пережил и через два года демобилизовался. Искал я и Катю, знал, что она тоже осталась жива, но так и не нашёл. А тогда Владимир Стук с медсестрой Катей благополучно привезли меня в прифронтовой госпиталь, (эти госпиталя ещё назывались полевыми), и передали в руки хирургов.
Переписывался я после войны и со своим командиром взвода Всеволодом Николаевичем Томковским, адрес его мне сообщили однополчане. В своём первом письме он мне писал: «Когда тебе наша сестричка Катя делала перевязку, на мой вопрос, какое ранение, она ответила, что, если до госпиталя дотянет, то будет жить». Катя была права, ранение оказалось тяжёлым, но я «дотянул» и до госпиталя, который располагался не далеко от Ковеля, и до других тыловых госпиталей, и лечиться мне до полного выздоровления пришлось долго. На фронт я вернулся только в феврале 45-го, перед форсированием реки Одер, и уже в другом Гвардейском артиллерийском полку дошёл до Рейхстага.
23.07.2014