В испарине ртутной дымит облаками реторта.
Кишат саламандры, взбивая телесную сдобу.
В пурпурном яйце распускается древо аорты.
Трещат позвонки, прорастая в мясную утробу.
Огнём изливаясь в слепой экстатической схватке,
урчит уроборос на дне перегонного куба.
Горячим фонтаном плюётся раскрытая матка.
Ползком на локтях удирает строптивый обрубок.
Алхимик безумно хохочет, всклокоченный взрывом,
идёт по его пуповинному скользкому следу.
Гомункул визжит, оседая на костном штативе.
На медной цепи засыпает в глубоком нигредо.
Омытая кожа распята на дыбе мольберта –
на ней лишь глаза освежёванной твари моргают.
В заляпанном фартуке мастер неистово чертит
набросок – она перед ним беззащитно-нагая.
Он пишет картину из плоти. Скользят из-под кисти
вуали сфумато на плечи его Галатеи.
Рубиново-красный оттенок высокого риска
впивается в губы, как пламя горящей Помпеи.
Он плавно целует её от ключиц до запястья,
отныне она идеальна на вид и на ощупь.
А после в оправе изящного белого платья
ведёт в галерею к ценителям творческой мощи.
Гурманы в любви и искусстве хотят эндорфина.
Вспотевшие критики точат шершавые жала.
Они не увидят историю этой картины.
Никто не узнает о сущности оригинала.