ТРИСТИЯ, Книга III., Элегия XII. Теперь зефиры смягчают холод, и год заканчивается, Зимний Маэотан кажется длиннее, чем когда-либо прежде; И таран, который нес небезопасное бремя Хелле, теперь приравнивает часы дня к часам ночи. Теперь мальчики и смеющиеся девочки собирают фиалку, которую рождают поля, никто не сеет семя. Теперь на лугах цветут цветы разных цветов, а с необузданными горлами колядуют птички болтливые. Теперь ласточка, чтобы избежать преступления ее беспощадной матери, Под стропилами строит колыбели и дорогие домики; И лезвие, которое спряталось, скрытое в бороздах Цереры, теперь из прохладной земли поднимает свою нежную голову. Там, где всегда есть виноградная лоза, из усиков вырастает почка, а от берега Гетча издалека - виноградная лоза! Там, где когда-либо есть дерево, на дереве растут ветки, Но из далекой земли Гетчи дерево далеко! Сейчас там праздник в Риме, а играм в должном порядке уступить место ветреным войнам шумного бара. Теперь они едут на лошадях; теперь они играют с легким оружием, теперь с мячом, а теперь по кругу катится стремительно летящий обруч: теперь, когда молодой спортсмен с текучим маслом помазан, Он в кладбище Девы купается, изнуренный, своими конечностями. Процветает на сцене; и аплодисменты, с разбросанными голосами, гремит, И звучат Театры три для трех Форумов. Счастлив он в четыре раза, а счастлив без числа, Кто наслаждается безграничным городом Римом. Но все, что я вижу, - это снег в весеннем солнечном свете, растворяющийся, И вода больше не вникает в неясное озеро. Море и сейчас не замерзло, и, как и прежде, Истер приходит с сарматским хамом за рулем своей хрупкой телеги. Однако и здесь некоторые кили уже рулят, и на этом понтийском берегу будут инопланетные суда. Я с нетерпением буду бежать к моряку и, салютуя, кем он может быть, я спрошу; для чего и откуда он пришел. Странно будет, если он придет не из соседних регионов, а неосторожен, если не вспахать соседнее море. Редко моряк над глубиной Италии проходит, Редко он подходит к этим берегам, полностью лишенным гаваней. Знает ли он по-гречески или говорит по-латыни, несомненно, на этот счет он будет более желанным гостем. Также возможно из устья пролива и вод Propontic, к устойчивому южному ветру, кто-то распространяет свои паруса. Кто бы он ни был, он может честно рассказать мне новости, которые могут стать частью и подходом к истине. Я молюсь, чтобы он мог рассказать мне о победах Цезаря, о которых он слышал, и обетах, которые он дал Латиану Юве; И что твоя скорбная голова, Германия, ты, мятежный, Под ногами, наконец, Великого Капитана положил. Кто скажет мне все это, что не увидит, поразит меня, и ко мне в дом примут гостем его. Горе мне! Дом Овидия сейчас в скифских землях? И наказание теперь дает мне свое место для дома? Даруй, Боги, чтобы Цезарь сделал это не моим домом и не моей усадьбой, но постановил, что это всего лишь гостиница моей боли.
TRISTIA, Book III., Elegy XII.
Now the zephyrs diminish the cold, and the year being ended,
Winter Maeotian seems longer than ever before;
And the Ram that bore unsafely the burden of Helle,
Now makes the hours of the day equal with those of the night.
Now the boys and the laughing girls the violet gather,
Which the fields bring forth, nobody sowing the seed.
Now the meadows are blooming with flowers of various colors,
And with untaught throats carol the garrulous birds.
Now the swallow, to shun the crime of her merciless mother,
Under the rafters builds cradles and dear little homes;
And the blade that lay hid, covered up in the furrows of Ceres,
Now from the tepid ground raises its delicate head.
Where there is ever a vine, the bud shoots forth from the tendrils,
But from the Getic shore distant afar is the vine!
Where there is ever a tree, on the tree the branches are swelling,
But from the Getic land distant afar is the tree!
Now it is holiday there in Rome, and to games in due order
Give place the windy wars of the vociferous bar.
Now they are riding the horses; with light arms now they are playing,
Now with the ball, and now round rolls the swift-flying hoop:
Now, when the young athlete with flowing oil is anointed,
He in the Virgin's Fount bathes, over-wearied, his limbs.
Thrives the stage; and applause, with voices at variance, thunders,
And the Theatres three for the three Forums resound.
Four times happy is he, and times without number is happy,
Who the city of Rome, uninterdicted, enjoys.
But all I see is the snow in the vernal sunshine dissolving,
And the waters no more delved from the indurate lake.
Nor is the sea now frozen, nor as before o'er the Ister
Comes the Sarmatian boor driving his stridulous cart.
Hitherward, nevertheless, some keels already are steering,
And on this Pontic shore alien vessels will be.
Eagerly shall I run to the sailor, and, having saluted,
Who he may be, I shall ask; wherefore and whence he hath come.
Strange indeed will it be, if he come not from regions adjacent,
And incautious unless ploughing the neighboring sea.
Rarely a mariner over the deep from Italy passes,
Rarely he comes to these shores, wholly of harbors devoid.
Whether he knoweth Greek, or whether in Latin he speaketh,
Surely on this account he the more welcome will be.
Also perchance from the mouth of the Strait and the waters Propontic,
Unto the steady South-wind, some one is spreading his sails.
Whosoever he is, the news he can faithfully tell me,
Which may become a part and an approach to the truth.
He, I pray, may be able to tell me the triumphs of Caesar,
Which he has heard of, and vows paid to the Latian Jove;
And that thy sorrowful head, Germania, thou, the rebellious,
Under the feet, at last, of the Great Captain hast laid.
Whoso shall tell me these things, that not to have seen will afflict me,
Forthwith unto my house welcomed as guest shall he be.
Woe is me! Is the house of Ovid in Scythian lands now?
And doth punishment now give me its place for a home?
Grant, ye gods, that Caesar make this not my house and my homestead,
But decree it to be only the inn of my pain.