Среди толпы напудренной и злой,
но радостной во имя маскарада,
какой-то вор, улыбку приумножив,
тебя коснулся бархатной рукой.
Скользит мерзавец опытный, до дрожи,
по коже без единого шипа,
прохладна ты, как лилия из сада,
но не совсем
слепа.
И срезана украдкой без ножа,
глотаешь брют, как оправданье жажды.
Я представляю эту руку вора…
Натянутость чулочного пажа
встречают пальцы в поисках опоры,
бедро, полоску ткани, глубину.
Ты примешь вид бесчувственный однажды,
не ощутив
вину.
Не заблестит меж бёдер и ключиц
твой млечный сок, бесследно исчезая,
и ложь твоя чудовищем фатальным
не промелькнёт в отточиях ресниц.
Я за тобой слежу маниакально,
в который раз не находя следов.
Довольна ты собой, но я-то знаю
как пахнет кровь
цветов.
Мне кажется, мы все герои драм,
и чьих-то книг {вначале было слово}.
За миг до безнадёжности сутулой,
что понимает третий лишний там?
Не больше, чем приговорённый к стулу,
с мешком на голове… Но не хочу
однажды рогом выломать засовы
и поднести
свечу.
А можно потушить, опять начав
как с чистого листа, прикрыв ожоги.
Но заскрипит таинственно утробой,
седой от пепла, кособокий шкаф.
Как в сумерках распахнутого гроба,
мерещится обугленный скелет,
и не влезает в рамку некролога
его оскал –
Привет!