В ТУМАНЕ НАД ВОДОЙ
(посвящение Чюрлёнису)
Осень. Груша на прогретом солнцем балконе. Золотистая кожица тонка, как патина. Нечаянно задеваю ногтем, и вот – трещина. Неосторожное действие немедленно влечет за собой гул. Знаю, что за этим последует, пытаюсь спрятаться поглубже. Желтовато-белая мякоть обволакивает, пульсирует соком. Наполняюсь сладким ароматом, как парфюмерный флакон, до горлышка. Сахарные кристаллики вокруг тают, щекотно пузырятся.
Гул нарастает, потом мгновенно гаснет, но зато вот он в наличии, полный комплект: и хобот, и усищи, и жало. Нет, подобное соседство мне совсем ни к чему. Придется уступить райское амбре. Увы и а-а –ах – испаряюсь...
туда, где
На дворе идет снег, а у меня кружится голова, будто я попала в эпицентр метели и потеряла ориентацию. Беспорядочное, раздерганное движение вызывает тошноту, и я не в состоянии больше смотреть на него со стороны. Срываюсь с места, и снежный хаос превращается в упоительное кружение, звучит музыка, белые танцоры перестают метаться, начинают подчиняться задаваемому мною ритму: в три темпа, в два темпа. Венский вальс сменяет вальс-бостон, и снова венский, быстрее, быстрее. Я перестаю различать отдельные снежинки, они теряют свою индивидуальность, превращаясь в сплошной белый фон. Взлетаю выше, позволяя им успокоиться, вновь обрести форму. Причудливые узоры, сложные конструкции, изящные линии мешаются с непритязательными бабочками или смешными кусочками, похожими на рваные бумажки.
С жалостью слежу за их игрой. Догоняя и перегоняя друг дружку, отталкивая и цепляя, все они стремятся вниз. Знаю: родившиеся в облаках неизбежно окажутся на земле, чтобы стать сначала банальной, хоть и слегка посеребренной, периной, а потом, на исходе зимы, слепиться в гладкую массу, своим вкусным блеском напоминающую хорошо взбитые белки. Обидно. Вот почему опять и опять, отдаляя печальный момент приземления, ангажирую их на вальс. Я даю вам шанс, я даю бал...
а за ним
Раннее весеннее утро. Ничего определенного, ни в чем нет уверенности, все только намечается, обозначается, проступает в предрассветной мгле, в плотном, как дождевое облако, тумане.
Особенно холоден густой пар над рекой. Вытянувшись, стараюсь не шевелиться, тихо коченею, как будто запелёната в сырую простыню. Внизу черная, стылая вода еще хранит острый и свежий запах прошедшего льда. Замерев жду терпеливо хотя бы слабого ветерка, и вот наконец оно, первое, едва ощутимое движение воздуха, первое вторжение в многослойную сырость, которое только слегка качнуло, но не сдвинуло ее с места. Зато уже следующий, более сильный порыв моментально сделал прореху в тумане, и все пришло в движение.
В приступе буйной радости рву распадающуюся на куски хилую ткань, ныряю в новые прорехи, разгоняю лопающиеся в глаза пузырьки, еще не вижу, но уже чувствую солнце, добрую и теплую его ласку, в ставшей уже совсем прозрачной дымке все быстрее плыву-стремлюсь к его желанным, живительным лучам...
и вот уже
Жара. Раскаленная докрасна сковородка-луна. Прагматично размышляю, какую бы извлечь из этого явления пользу. Эврика! Скоренько смешиваю подходящие ингридиенты. Широко размахнувшись, швыряю жидкий диск пузырчатого теста и еле успеваю подхватить поджаристый блинище. Ой-ёй! Горячо! Роняю. Пускай летит, пусть всех накормит досыта...
чтобы после раскрылся
Аромат дождя и цветущей липы в хрустале июльского от кутюр. Теплые, прозрачные нити застревают в цветках, рвутся, превращаясь в мелкий бисер, который раскатывается по листьям и вновь собирается вместе, в крупные капли.
В парной медовой бани совершаю священное омовение, дышу и задыхаюсь в тягучей влаге, в мутных каплях с пыльцовой взвесью. И опять дышу, и обвисаю в изнеможении на ветках, растворившись в экстазе в золотой невесомости пушистых гроздьев...
и снова, и снова живу...