Братьям-поэтам
Ну вот, настал и мой черед
Схватить его за жабры.
Он был огромный Живоглот,
А я был рыцарь храбрый.
Дракон владычил, обнаглев:
Не признавал сословий,
Палил дворы, тиранил дев,
Смердил и сквернословил.
Всех наших рыцарей на вкус
Попробовал мерзавец.
Остался я – любитель муз,
Вояка и красавец.
Я начал, помолившись впрок,
С увесистой дубины.
Гвоздил я вдоль и поперек,
А он рычал, скотина.
Я бью копьём, но он не прост.
Он был мастак сражаться.
Он встал во весь драконий рост –
И ну огнем плеваться.
Я уклоняюсь от огня
И экономлю силы,
Но дело пахнет для меня,
Похоже, керосином.
Клянусь, я б не остался цел,
Мне было б не до смеха,
Когда б не сбил ему прицел,
С разбега в глаз заехав.
Мы бились крепко, по уму,
Ведь тумаки – не розы.
Я в рыло подносил ему,
А он лягался борзо.
Но вот я выбился из сил,
И у него одышка,
И он, стесняясь, попросил
Устроить передышку.
Мы отдыхали в гуще трав,
Как древние атлеты.
Я по привычке, лютню взяв,
Запел свои куплеты.
Я пел про раны и бои
(Пусть знает – я не струшу),
Дракон же навострил свои
Чешуйчатые уши.
Потом он лютню попросил,
А дальше (что за диво!?),
Закрыв глаза, заголосил
Протяжно и тоскливо.
Его я слушал и молчал,
Но всё же ждал подвоха.
Он две баллады прорычал,
И я сказал: «Не плохо».
Летели песни в небеса,
Чтоб с радугою слиться,
И я уже не помнил сам,
Что вышел насмерть биться.
И он теперь забыл про бой –
Поэт поймет поэта…
Вот так дошли мы до Рембо,
До Пушкина и Фета.
И рассказал мне без затей
Смутьян и безобразник:
«Я раньше редко ел людей,
Ну, разве что на праздник.
И жизнь моя тогда была,
Что белая бумага.
Меня поэзия влекла,
Как жаждущего влага.
Я постигал высокий слог
Овидиевых строчек
И сочинять поэмы мог
Бессонно дни и ночи.
Цвела тогда в моей груди
Поэзия живая.
Я мирно в сёла заходил,
Сонеты распевая.
Я думал на свою беду,
Скитаясь по планете, –
Мне люди руку подадут,
Обнимут и приветят.
Но встретить я нигде не смог
Те братские объятья,
И получал то вилы в бок,
То камни, то проклятья.
Я им про рифмы говорил –
Они стеной вставали,
Я книжки им свои дарил –
Они в меня плевали.
Я им прощал их темноту
(Глупцы не поумнеют),
Но если палкой по хребту –
Тут всякий озвереет.
С тех пор я жру крестьян и коз,
Топчу посевы в поле.
Никто моих не видит слез,
Не разделяет горя».
Дракон умолк, и я молчал.
Потом мы вновь запели.
Цикорий стеблями качал,
Кузнечики скрипели.
Мы пили эль, вино и ром,
И резались в картишки,
И часто раздавался гром
Его хмельной отрыжки.
Конечно, он – смердящий гад,
Но мне отныне он как брат.