В рукава вцепилась, птицей раненной.
На щеке слеза льдом застыла;
Бормотала что-то, губой каменной -
Приближалась с дымом жизнь постылая.
Уходили в ночь на ком дом стоял.
До Смоленска - все в огонь брошено.
Кто в бинтах шагал, кого страх буял -
Ненависть одна на всех - для непрошенных.
Берегла сынов как могла земля;
Собирала всех сломанным крылом.
Лишь, не берегли сыновья себя,
Защищая мать, дочерей и дом.
Не всегда в атаку шли из храбрости,
И в уме держали не почести;
Как в бараний рог, гнулись слабости,
Когда в полный рост, вставали совести.
Подошли к Москве ближе некуда.
Думали: добыча - мы, они - беркуты.
На купола в бинокли пялились.
Да по чужому снегу горячо ходить,
А как сунулись в котел - запрянились!
Это вам, не буржуев в вине топить.
Ртутью поползли колонны черные:
Остудить звериный лик ненасытный,
После звонкой пощечины!
Не к заилиным лужам озерным,
Шли к излучине реки великой, житной -
Сапоги свои омыть." Еще чего!"
Этот берег для многих домом
Стал последним. Но злость и мужество -
У овчарки немецкой колом,
Поперек ее глотки дикой -
Так, застряли, что Волга от ужаса
Почернела, застыла, увидевши:
Как земля остывает, присыпана
Белым сахаром да с брусникой.
Полегли в ковыль млаже младшего.
Долю приняли - хлеб со скатерти.
Легче воскресить павшего,
Чем смотреть в лицо его матери,
Пацана безусого, склада тонкого;
В этой кутерьме непознавшего:
У ракиты вечера темного,
От дивчины взгляда томного.
Не замоет время его следы,
Долю приняли - как стакан воды.