Я тебе не закончил письмо, потому что руины,
у подножия строк – многоточия-пыль... А потом
я повесил тебя на стене, как пустую картину.
Это платье на вешалке – твой безголовый фантом.
Алкогольные феи не гонят навязчивый холод,
и кишит сквозняками-гадюками мой саркофаг.
В голове пауки. У меня некротический голод
от тоски по тебе. Я ещё недомучен и наг,
я ещё не забыл {недовыскоблен череп}, и между
истлевающих рёбер оброс незабудками кол.
Выпадать из оправ, ускользать из колец и одежды
ты умеешь так ловко. Я делаю новый прокол
и в сосок продеваю твою золотую серёжку,
и помадой твоей обвожу свой зияющий рот.
На полу сигареты, осколки, стеклянная крошка.
Надрывайтесь скрипичные жилы! Никто не придёт.
А когда я оставлю свою полинялую кожу,
поменяю цвет глаз, почернею от краски тату,
ты меня не узнаешь, я стану чужим, непохожим.
А пока я люблю эту сырость, покой, темноту.
В невесомости кокона зрею, мои перемены –
неокрепшие чёрные крылья, щетина шипов.
Ты вернулась нежданно, опять просочилась сквозь стены,
узнаю аромат и уверенный стук каблуков.
Осторожно. Ты слишком доверчива и безрассудна.
Я почти не дышу и смотрю на тебя с высоты.
Загрызу. Но сейчас подозрительны мы обоюдно.
Замечаю твой сплит языка, улыбаешься, ты –
ты такая, как я?.. Я такой же, как ты? Или словом
искусали друг друга {обиды и боль – на двоих}.
Я целую тебя, я люблю тебя снова и снова,
ну а ты… так красавицы любят чудовищ своих.