Хрустящий лёд под камнепадом ног.
Тугой мороз, распятый на стекле.
Я больше вымолвить не смог
здесь слов. Метель стонала вдалеке.
Я водрузил на плечи скарб, пошёл
В слепую даль от явности чудес,
И поминутно забывал, где я?
И вопрошал: мой дом - я здесь?
Сменялись круговерти лиц - буран,
Я поднимал свой ворот выше,
сам
выглядывал во тьму.
(о, ночь тогда казалась днём.)
Я дал,
и сам не помню почему,
себе обет:
тень стран
вобрать в себя,
и эту мглу
развеять так.
Ко сну
клонил меня поход –
я знал язык, познал я брод
морей и рек, озёр – и там
всё было просто
как обман.
Воспоминания – туман, какой мираж былые дни!
«Что делать? – причитал я сам, – векам они ли суждены?»
Остановился я и зрел. Передо мной стоял предел
досужих просьб, молитв, признаний
и жертвой будущих свиданий была земная твердь.
Я поклонился,
отпер дверь,
вошёл.
Внутри стоял роскошный стол,
на нём – воды графин и хлеб.
«Ты причастишься, человек? –
сказал мне брат моих оков, –
Не случай – воля то богов,
что ты пришёл сюда.
Едва ль напрасна череда
мучений здесь.
Я знаю, да,
что ищешь ты – слова свои –
но в них ли дело? Посмотри?
Души твоей слагались дни
под сенью звёзд и пустоты,
покуда сам ты не обрёл
Привычку думать: дол есть дол,
Так отвратился,
И в укор
себе поставил вёсны.
О, поздно познаём мы явь –
её обилие и страсть пугают нас –
Несносны
Видения мирской судьбы:
мы ненасытны, голодны
до беспределия воочию.
и как бы, как бы
между прочим
стремимся вырвать хоть глоточек
своей свободы.
Не глупцы?
То жаждем в мире суеты,
то целый мир без проволочек?»
И улыбаясь, вдруг замолк
мой верный друг,
вкушая толк
его речей,
я вызрел между строчек,
что причащение есть явь,
что жизнь есть клятва - так обняв
в себе природу бога,
божественно звучат слова,
пророчески любви дела –
всё есть одна небес хвальба -
она воистину бессрочна.
И дверь открыв, и выйдя в свет,
Я зрел небес извечность лет,
Земли сплетающийся плед
В истории лоскутный.
Я знал слова и говорил,
Я, воплотившись, полюбил
Сердца людей, и позабыл
О бренности минутной.