и снова весь мир — мой дом, а мне не надо больше, чем «я». запылено окно: на нём лежат чьи-то слова.
на тумбочке тлеет быль, я — тот, кто её поджег. на книгах растёт ковыль (как будто тяжёлый рок). ромашки стоят в углу, приправленные виной. разорванный тюль висит (я дырки закрыл иглой). весь дом неприлично пуст: здесь нотами правит Бах, вином отдыхает Пруст, над числами плачет Мах. «я» клонится набекрень, сверкает styl; свинцом. вопрос у «меня» один: кто будет «моим» отцом?
кто купит горячий хлеб?
кто скажет: «печальны очи»?
кто встретит «меня», когда «я» точка, а не многоточие?
кто будет «меня» взамен?
кто встанет в «моем» пути?
кто вверит же «мне»: зачем идти или не идти?
риторический сей вопрос сбивает «мою» спесь. король или снова паж, одет или наг, «я» — есть? и лампа бросает тень на то, что зову «стеной», и свет отражает месть, и стены кричат: «не ной». «я» замкнут внутри «себя», спят стулья в своём «бо-бо», мой дом отвечает так: «ты грязен, как стих Рембо».
«я» грязен не просто так,
«я» сам будто вольный стих,
mephisto dance на дровах
всё скажет за нас двоих.
и злобный живой огонь ковал все «мои» мечи.
и все здесь не просто так.
и надо сказать:
«молчи».