Би-жутерия свободы 12

    
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

Глава#1 Часть 12

Птицы на ветвях щебетали неугомонными любовниками.
Не годовало (не по возрасту) свербело в носу.
С трудом оторвавшись от галогенной лампочки «Сгоряча», я, озабоченный судьбой ноздреватого сыра в мышеловке, предназначенного неуловимой милашке, порывисто чихнул и пристально задумался – сколько болезнетворных микробов вылетело изо рта без каких-либо расходов на реактивное топливо?!
Но самый большой ребёнок заключён в нас самих, когда у нас не находится времени побыть с самими собой. Раздражала проявившаяся слабохарактерность – я очутился за рулём автомобиля (ценой не Бугатти), подчинившись воле отца, бросившего мне в приступе гнева: «Любишь кататься – люби и самочек возить». Вследствие этого у меня выработалась дурная привычка – брать пример с кого-то и ни за что не отдавать его ни за что. К тому же моё тухлое настроение, вдохновлённое одним выпускником (под залог) из Кембриджа, подстрекалось пробуждением порабощённого сознания собственного достоинства у соседа-мулата, кружившего в дервишном ритуальном танце личной гигиены над моей мигреневой головой, густо населённой насекомыми.
Усугублялась башковитая дурь его увесисто-нелёгкой поступью в необъятной стране, где затраты на соблюдение правил уличного движения и приличия в местах общего пользования  выросли в цене, и это когда средства дезинформации неистово трубили: «У банков начинается перитонит! Необходима срочная финансовая операция!», а осмотрительные вокруг снобы-олигархи пересаживались из «Бентли»  на рикш, а некоторые ударялись в бега, но быстро отскакивали.
Но многое прояснится, если разобраться в заложнике за воротник, обитавшем этажом выше – Сильвио Спрегатти по кличке Бетонная Спина, которого в Гринвидж Вилледже преследовала чересполосица застывших предложений в рваных ватниках, умоляющих о замужестве, в торжественные мгновенья, когда он гордо выставлял напоказ свой несравненный шишке баб.
Во-первых, он стремился стать одарённым, не попав в тюрьму, и утверждал, что выносливые из дома космонавты выходят из трансовых дервишей, потрепанных в центрифуге плюшевого танца «Бар-хата с краю», а увеличивающееся количество незавезенной промысловой рыбы зависит от низменной производительности пруда (из тематической беседы заключённого в себя подопытного Братца Кролика, но не Тито Брассо или Мадам Батерфляй).
Во-вторых, его раздражали дети, произведенные на свет кормильцем семьи из одного человека акушером-гинекологом Горджесом Озверяном, доказывавшим собственноручное присутствие при рождении цивилизации и третий год бившегося над созданием сезамного пояса целомудрия для пускового механизма жён командировочных с их шутками домашнего обихода конём. Очевидцы-акушерки говорят, что после того чего Озверян насмотрелся, ему нравилось заглядывать собеседнику в ротовую полость, выслушивая ненормативную Мексику и как заметил бывший канцлер Коль – эффективность секса определяется частотой колебаний.
Подражая дружку из АрмагеДонских казаков, Сильвио бубнил о несбыточном том же, искусно перемешивая быстрорастворимые слова в менее аппетитной форме «Сегодня ты светоч – завтра свекольник наших дней». И всё же что-то грызло Сильвио изнутри, как фокусника, снимавшего перед публикой шляпу вместе с головой. Снизу мне это было заметно, когда он брал гитару и изливался в поэзии, обращённой к неотягощённому политикой разуму.
   
Кто проблемы не ведает,
с тем готов побеседовать,
представляя себя как любовника,
о самоунижении
в моём положении
то ли кресла, то ль подголовника.

Если что неудачится,
начинаю дурачиться,
колесом хожу по кровати я.
Для любви потихоньку
принимаю в сторонке
чем спасается аристократия.

Так не надо меня подвергать вечерами
беспрерывным претензиям и укорам.
Я к тебе прихожу не с пустыми руками,
а культурно, в компании с джентльменским набором.

Я юлил, прогибался,
лез из кожи, старался
угодить, и почти безропотно
исполнял все желания
на Мальорке в Испании
вёл как свинка морская подопытная.

За тобой тенью следовал,
я о тряпках беседовал
и с ладошки кушал, как с миски я.
И во всём, что ни делалось,
проявлялась незрелость –
моя жалкая суть мазохистская.

Так не надо меня подвергать вечерами
беспрерывным претензиям и укорам.
Я к тебе прихожу не с пустыми руками,
а культурно, в компании с джентльменским набором.

Но в минуты прозрения
гнетут угрызения
я свободе уже не завидую.
Знаю, рвётся где тонко,
не вернуться ль к ребёнку
и в семью мной когда-то разбитую.

Там жена подвергала меня вечерами
Безразличного вечным укорам,
что домой возвращался с пустыми руками,
а не то что другие – с джентльменским набором.

По слоновьему топоту над головой (место заточения безумства) можно было подумать, что Сильвио Спрегатти чувствует себя гигантом, рекламирующим микроавтобусы для лилипутов, едва умещающиеся на его широченной ладони. В его поведении зеркально отразилось то, что он был причислен восьмым ребёнком в неблагополучную иммигрантскую семью, где битые горшки всегда виноваты и где не без матерщины пышно процветала безотцовщина, случившаяся после того, как мать приготовила рагу из рогов супруга с оспенным рубцом на предплечье. А чего ещё достоин мужик с кроличьими ногами? В его интеллектуальном развитии чудес не допускалось, ведь не может же человек, с трудом прикончивший кинжалом семилетку, поступить в аспирантуру.
В поштучном производстве двойняшки не получались. Сообразительный отец, долго не задумываясь, отвалил, оставив детей матери в залог успеха, предварительно отловив её на Рождество, подрабатывавшую Снегурочкой, когда она посасывала леденец у Деда Мороза, рядящегося под молодого, готового навалиться центнером любви. Папа усёк неладное по ввалившимся в дом щекам негодницы (в девичестве Алы Нозалис), не успевшей задушить в себе сардонический смех над главой семьи и всё ещё требовавшей от него любви с соблюдением жёсткой циновки регламента.
Никем не превзойдённые скандалы позволили «негодяю» отцу – приверженцу зубастого домостроя, редко выходившему на связь с кокотками, сбежать с его запретным юношеским увлечением – преподавателем дыхательной гимнастики Андроном Пройдохой, с содроганием вспоминавшим трали-вальческое настроение влюблённых в навазелиненные ночи. Не это ли натолкнуло Андрона, вечно жаловавшегося на текучку кадров из носа, на научное подтверждение существования болевой точки сечения у колючей проволоки?! А почему бы нет? Всё в доме  проходимца по жизни Андрона было ворованное, включая передозированный спёртый воздух и говяжью сгущёнку. В квартире держался устойчивый ацетоновый запах объявившего голодовку. Экономя на туалетной бумаге, Андрон использовал раковину как биде. А тут ещё, на свою беду, он подслушал разговор по телефону, в котором он почему-то проходил под кличкой Лёва, и ему стало не по себе.

Жизнь на чужбине – что пол-литра в ссылке,
но этого, бабоньки, вам не понять.
Вы за столом кайфуете с бутылкой,
и есть кому любить и в морду дать.

Скупаю (триста долларов за тюбик)
для тела дефицитные крема.
Кто ж от сохи невтёртую полюбит?
Прекрасный принц, восставший из дерьма?

По-деревенски – завсегда здорова.
Ну что сказать – Бродвей не Конотоп,
а за любовь мою сожитель Лёва
вам сухофрукты шлёт и к ним лэптоп.

Деревню всю одену и обую,
Я обещаю – вот вам истый крест,
раз выбрала судьбу себе такую,
не как вы там, живя на соцобес.

Благодаря моим обширным связям
прогуливаю шляпку-какаду;
всё мужичьё обмеривает взглядом,
когда одна по авеням иду.

По вечерам в кафе на променаде
голодных до любви – девятый вал,
и передайте через тётю Надю,
чтоб Ванька без меня не баловал.

Мой кутюрье – араб из зоны Газа,
(не просто так, понятно и ужу),
я с ним из дома моды не вылажу,
за что на три милльёна засужу.

От шопингов не заработать б грыжу
(капусту рубит Лёва на такси).
Глаза его повылезли наружу,
ну, знаете, как у породы всей.

Мне сутенёры предлагают крышу,
не концертанты-барды Иваси.
Что там со связью? Я вас плохо слышу...
Соедините, суки-пораси!

Любитель вагонно-ресторанной музыки, поклонник глинобитных африканских тамтамов из Тимбакту и итальянского «тифозного» футбола до трёх часов ночи, Сильвио, вооружённый страхами Зазеркалья, не имел страховых покрытий, но снисходительно признавал приблудных разнокалиберных фурий в заведомо «голевых» ситуациях. Исключение составляли заядлые любительницы пастеризованного Птичьего молока и неисправимые лежебоки.
Вот тогда он приводил в действие свой отбойный молоток любви, выискивая Евро-Нюш по 1001 ночному каналу, ибо рассматривая женщин как орнамент, практического применения им не находил, а после того как он откупоривал с ними бутылку, поддерживал разговор огрубевшими от выяснения отношений руками.
Мне, ненасытно прислушивавшемуся к малейшему шороху в спальне, как к свинье у праздничного корыта, прорывалась с потолка неугомонная чечётка кроватных ножек. По окончании «занятий» подружки пританцовывая срывались в ванную. Я ловил себя на том, что научился калибровать девиц по скрипу половиц, когда его ледокол проламывал путь к их сердцам. Успокаивало одно – этот тип никогда не танцевал с целомудренной Наташей Ростовой, ещё не знакомой с карамельной головкой сахарного князя, с которым её связывало шапочное знакомство, за что ей и присудили высший бал под популярный фокстрот «У самовара я и моя ваша, а на дворе...». Ну а если на глазок описывать его покалеченную жизнь в общих чертах, то многострадального Сильвио она не баловала, завидуя в смерти стрекуну-кузнечику, вынесенному вперёд ногами коленками назад. Сильвио часто наталкивался на стену глупости, через которую перелезать не хотелось. У меня же (вынуждено бодрствовавшего нижнеэтажно из-за несовпадения с жильцом сверху животных интересов) создавалось стойкое впечатление будто новоявленному Отелло каждую ночь требовалась другая Дездемоночка, слова восторга которой вываливались бы изо рта без удержу вперемежку с матерчатыми выражениями. Не знаю почему, Сильвио – регулярный посетитель Д.К. «Данса» напоминал мне разогревшийся лэптоп, мечтавший приземлиться к кому-нибудь на дрожащие цилиндрические колени в холодной Лапландии возможно потому, что он бесшумно открывал любую нео-битую дверь двумя ногами сразу. Иногда мне небеспричинно казалось, что семафоры любви этажом выше выходили из строя, и Сильвио затихал, выискивая фермент индивидуального счастья, привалившего на правый бок, в котором, как я догадывался по стуку колёс на стыках моего воображения, секс вручную из крутого превращался всмятку. В нём – подручном, Сильвио, за девять месяцев пребывания в утробе внесший существенную поправку в конституцию матери, доходил от  гротеска до смешного, не останавливаясь. Должно быть к этому периоду относится его в высшей степени протестантское стихотворение, вызвавшее удивление у знатоков поэзии.

Вчера слышал сплетню про нашу планету –
стремится старушка к Чёрной дыре.
Что ж, если гора не идёт к пулемёту,
то пулемёт строчит по горе.

Спасибо учёным за Чёрные дыры,
открытые в космосе во благо толпы.
Мы информацию заполучили
во что превратятся Наивных мечты.

Нужно готовиться – узнать поподробней
какие вещички к полёту собрать.
Возможно, что завтра, а не сегодня,
придётся другую планету искать.

На ней, говорят, дефицит кислорода
и гравитация как на Луне.
Выходит, для успокоенья народа
вмешательство требуется извне.

Надеюсь, выдадут по маске на брата,
тогда задышу рыбою под водой,
не запаникует во мне консерватор,
он всё согласовывает с левой ногой.

А на пересадку предлагаемых жабер
свободолюбивый не соглашусь.
Я им не какая-нибудь там жаба –
над новой системой выживанья тружусь.

И как представитель народного творчества,
любящий польскую колбасу,
могу поделиться для пользы общества,
что не меняю причёску в носу.

Я так и не понимаю для чего живут непримечательные люди – им подают деликатес, а они после честно заработанной пощёчины тянутся к свиному корыту. Ну да ладно, клоуны не любят, когда из них делают посмешище. На их кладбищах убитых слов всё чаще появляются надгробные надписи «Он текстовал на хайвее!»
По данным подмастерья художественного слова – консьержа, всем видам постельных развлечений сосед сверху, испытывавший возрастающие потребности эрекции, предпочитал менаж де труа, после краткого овладения ткацким станком крупнокалиберной мечты. С одной стороны к нему должно было прилежать небесное существо с коньячной грелкой в ногах, с другой – доска почёта, доставляемая посыльным, которой он  угрожал требующей евроремонта «пушечкой на колёсиках», в то время как в стране засылаемые луноходы из экономии переводили на восьмигранные колёса.
Когда неугомонному Сильвио Спрегатти не удавалось затащить к себе очередную жрицу любви или работницу неподалечной фабрики презервативов «Резиновые сапоги», с которой он намеревался зайтись в тугопляске плотской любви, бодряк компенсировал обнаруженную недостачу раз(Гон-за-лесом) бильярдных шаров по раздолбанным лузам, украшенным изношенными сеткоприёмниками.
Естественно, я нервно вздрагивал и чихал у себя внизу при каждом упругом ударе бессмертного костяного шара о пыльный пол.
Полнота моего неадекватного мышления (я – замечательный за другими и из-за катарактного диабета не видящий бревна в собственном глазу)  принимал угрожающие формы в виде сжатых от возмущения кулачков, воздетых не столько к небу, сколько к беспардонному нарушителю сакраментальной тишины. А ведь мне – независимому от обстоятельств человеку с весомым козырем в брюках в обтяжку, хотелось дышать широко и свободно без хрипов в лёгких и дорогостоящих посещений фтизиатра.
В бесконтрольном состояний аффекта я, как дитя в манеже, был способен на нечто экстраординарное – чего на всём свете не сыскать. Не переваривая информацию в желудочках мозга, я мог намазюкать на его двери ортодоксального еврея, ведущего односложные беседы с болонкой на поводке, благо что кучерявые ниже пояса также как и болонки влияли на ход моего существования.

Прошлое проносится, тая в дымке дня за поворотом,
снова в настоящем, чтобы в будущее въехать на коне.
Оставляю позади себя совсем ненужного кого-то,
легче на душе, и многое яснее в этой жизни мне.

Отключил мобильник – от пустых звонков решил освободиться,
очищая воздух от духов в машине стёкла опустил,
пропустил глоток шотландских виски, не какой-нибудь водицы,
смыть осадок и не повторять – нет больше сил.

Хорошо в салоне без болтливой крашеной болонки,
без наигранных улыбок и восторгов деланных страстей.
Неужели кончились обрыдлые с преследованием гонки?
Мне не верится в удачу расставанья с неотступной с ней.

Сверху треск и гул – кружат вальс на полицейском вертолёте,
от погони оторвусь, судорожно ногой педаль вжимаю в пол.
Сколько не ищите, вы несчастнее меня на трассе не найдёте,
видно за Джеймса Бонда принял меня клятый Интерпол.

С верхом откидным как угорелый в БМВ-кабриолете
мчусь навстречу ветру  и непредсказуемой судьбе.
Слышу крик истошный, ты, мерзавец, за меня по гроб в ответе...
Вот она хана пришла, моя болонка явно не в себе.

А потом стряслось такое, говорить не то что страшно – жутко.
Вспоминая, весь горю, клянусь, ужасней не привидится во сне –
на голову норовит с раскрытым парашютом не малютка –
будущая тёща приземлиться на переднее сидение ко мне.

Дал по тормозам, железный скрежет прерывает мысли.
Старая карга вцепилась в горло мне и обзывает подлецом.
Кровь в кювете и на стёклах, а она на шею мне повисла
с задом на багажнике, с гримасой перекошенным лицом.

Тишина нарушена, покой желанный только может сниться.
Где они обещанные Богом мир, совет, свобода и любовь.
В месяц раз перечисляю уйму кровных денег на больницу,
плюс болонка с мамой из меня высасывают кровь.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #13)