Нет, я не Байрон!.. я Лермонт (Юрий Арбеков) / Стихи.ру

Драма в двух действиях с прологом и эпилогом

   Действующие лица:
МИХАИЛ Васильевич Арсеньев — дед Лермонтова.
ЕЛИЗАВЕТА Алексеевна Арсеньева — бабушка.
МАРИЯ Михайловна — мать.
ЮРИЙ Петрович Лермонтов — отец.
ТОМАС Лермонт — шотландский бард, основатель рода.
КОРОЛЬ Шотландии Александр Третий.
ЕКАТЕРИНА Алексеевна Хастатова — тётка.
СУШКОВА Екатерина — юношеская любовь Поэта.
МОНГО — Алексей Столыпин — родственник и друг.
АНДРЕЙ Иванович Соколов — Дядька, камердинер.
НАТАЛЬЯ Мартынова — последняя пассия Поэта.
НИКОЛАЙ Мартынов — его прежний друг и убийца.
ГЕНЕРАЛ Граббе — командующий Кавказской линии.
АДЪЮТАНТ генерала.
Гости, слуги, богомольцы, тюремные надзиратели…

            ПРОЛОГ
Увы, и много, и немного
Позволит автору пролога
Наш умный зритель. Нить подать —
Уже сюжет предугадать.
…Итак, девятый год, Тарханы,
Уж дышат снегом облака,
Дом отставного капитана
Преображенского полка…

            СЦЕНА 1
      Тарханы 1809 год.. Михаил Васильевич только что из поездки, снимает шляпу, перчатки, смотрится в зеркало:
МИХАИЛ. Ужель я стар?... Вот подлинная драма!
Не потому, что смерти я боюсь,
Которая преследует упрямо
Того, кто сед… И в юности, клянусь,
Не знал я страха перед этой дамой,
Но почему же нынче в полный рост
Меня тревожит вовсе не погост
И не подагры престарелый хруст —
Меня тревожит увяданье чувств!
Ужели то, что в молодости нашей
Даётся удивительно легко,
Чего нет в жизни сладостней и краше,
Теперь для нас всё так же далеко,
Как юности весёлые проказы?
Теперь уже в седло — и то не сразу,
Теперь уж мне коляску подавай
Да не спеши, не шибко погоняй!
И вдруг — любовь… За что мне эту муку?
Познать всё то, что было в двадцать лет —
Восторг, печаль, томление, разлуку —
Но в старости, когда уж меркнет свет?!..
(Внимательно рассматривает себя в зеркало)
Иль, может быть, не всё уж так ужасно,
И я себя корю ещё напрасно?
Ведь прадед мой, Арсений Челебей,
В мои года имел ещё детей!

      Входит Елизавета Алексеевна, его жена.
ЕЛИЗАВЕТА. Вы возвратились? Как прошло собранье?*
Бранили шведов** или поваров?
Кому из них досталось наказанье?..
Да вы, мон шер, не в духе? нездоров?! (Щупает его лоб).
МИХАИЛ. Ах, полно, Лиза! Экая ты, право!
      Всегда одна бессменная забава:
      Мой бедный лоб на ощупь проверять…
      Я жив ещё и рано отпевать!
ЕЛИЗАВЕТА. О, Господи! О чём вы говорите?!
         Какая муха укусила вас?!
         Вы бледным показались мне, простите.
МИХАИЛ. Прости и ты меня (целует ей руку).
      Но… поздний час! (Уходит)
ЕЛИЗАВЕТА (одна). Как сердце ноет! Ранено бойцом,
         Пронзившим словом хуже, чем свинцом!
         Ещё б с ударом справилась таким,
         Когда б обидчик был не так любим…
Шестнадцать лет живём мы вместе,
И Бога нечего гневить:
Он дочкой, будущей невестой,
Нас с ним сумел благословить.
Всегда, всегда с любимым взглядом
Я мужа ощущала рядом:
Моя опора, мой кумир…
И вдруг — как будто рухнул мир!
Что ж приключилось, в чём причина?..
Когда задумчив стал мужчина,
Он или проигрался в вист
Иль влюблён, как гимназист!
Мне говорили, что соседка —
И щеголиха, и кокетка —
Не раз, на флирт сменить иглу,
С ним танцевала на балу…
Меня учили: «Ради счастья
И ради Машеньки своей
Узнайте всё, что в вашей власти,
Поговорите даже с ней:
«Когда, коварная особа,
И где — встречаетесь вы оба?
Есть Заповедь «Не возжелай»,
Есть Божий суд, ты так и знай!».
Но это, право, не достойно:
В век просвещённый, мудрый век,
Из-за любви устроить войны?!.. (Гордо).
Мой муж свободный человек!
Не буду я за ним шпионить,
И род мой чести не уронит!
Себе не нанеся урон,
Во всём признается и он!

Входит Мария, показывает матери своё вязанье.
МАРИЯ. Маман? А вот моя работа,
            Глядите: завершила в срок!.. (Чует неладное)
            У вас, пардон, случилось что-то?
            Отец обидел?..
ЕЛИЗАВЕТА. Нет, дружок.
МАРИЯ. О, Боже! Что за наказанье:
И знать, и чувствовать страданье
Родимой матушки своей
И быть отвергнутою ей!
Ужели я не заслужила
Доверия? Ведь я, мой свет,
Делилась с вами всем, что было!..
ЕЛИЗАВЕТА (строго). Мадмуазель! В 15 лет
            Не всё возможно знать девице…
МАРИЯ. Тогда позвольте удалиться?
ЕЛИЗАВЕТА. Спокойной ночи, дочь моя,
            И — не серчайте на меня.
            (Мария, сделав книксен, уходит).
О, как я с ней была жестока!
Но что же делать, Боже мой?
Ведь не могу же я до срока
Её, как в омут с головой,
Низвергнуть в горькую пучину
Своей беды… И половину
Не смею дочери сказать.
Одной, одной дал Бог страдать!
   (Занавес).
*Михаил Васильевич был предводителем дворянства Чембарского уезда Пензенской губернии и вернулся с собрания.
** «Бранили шведов» — имеется в виду русско-шведская война 1808-1809 г.г.

            СЦЕНА 2
      Тарханы, январь 1810 года. Михаил Васильевич читает роль Могильщика из «Гамлета»:
МИХАИЛ. «Скажи мне: чья это могила?» —
            «Твоя, коль ты в неё залез»…
(Восхищённо). Какая дьявольская сила!
Какой английский политес!
У них могильщик учит принца,
У них эсквайр умрёт за принцип,
У них купец, припав к рулю,
На судне равен королю!
Сегодня ставим мы Шекспира...
Он, право, драматургов Бог!
Его волнующая лира
Проникнет в сельский наш чертог,
И что же?.. Надобно признаться,
Что я не в силах разобраться:
Кого люблю, кого любил…
О, Гамлет, Гамлет, дай мне сил!

Входит Елизавета Алексеевна:
ЕЛИЗАВЕТА. Ну что, мон шер? Уж вы готовы?
         Помочь примерить ваш костюм?
МИХАИЛ. Могильщик прост. Его покровы
Не отнимают много дум.
Когда другим мостишь могилы,
Не фрак вам нужен — только силы,
Поскольку вылезть из могил
Порою не хватает сил.
ЕЛИЗАВЕТА. Так вы, как ваш герой, философ?..
МИХАИЛ. То дьявол в голову залез…
ЕЛИЗАВЕТА. Давно назревших к нам вопросов
            Не разрешил сей тайный бес?..
МИХАИЛ. Скажу вам нынче же, ей-ей.
   Но… слышу голоса гостей?!.
ЕЛИЗАВЕТА. О да, соседей полон зал,
            Пойду встречать их… (Уходит)…
Михаил заглянув в щёлку занавеса:
МИХАИЛ. Я пропал!..
Она, она сидит в партере!..
Скажите, в чём моя вина?!
Когда бы то по нашей вере,
Давно была б моя жена!
Из Золотой Орды пришедший,
Своею волей обрусевший,
Мой прадед, трёх имея жён,
Не нарушал тогда закон?!
За что же мне, родному внуку,
Достался горестный венец?
Рождён на счастье и на муку,
Люблю жену и, наконец,
Когда виски седыми стали,
Когда от ласки мы устали,
Увы, другую повстречал…
И снова, снова воспылал!
На много лет меня моложе,
Но, непонятно почему,
Она твердит, что любит тоже!..
Не глуп, но женщин не пойму.
Что ж делать? Вот ведь незадача,
Уйду — одна семья заплачет,
Останусь — будет плач в другой…
Быть может, выход есть иной?
(Рассматривает большой красивый перстень на пальце)
Когда-то, бывши капитаном
Преображенского полка,
Я приобрёл в порыве пьяном
У финского ростовщика
Старинный перстень: ценность в том,
Что он весь ядом напоён.
«Храни, велел мне ростовщик,
на старость!»…
Вот он — этот миг?!
   (Решительно). Пойду, могильщика сыграю
И, откупорив смерть свою,
Я им обеим завещаю
Любовь печальную мою!
(Целует перстень, уходит). Занавес

            СЦЕНА 3
1813 год. Орловской губернии, осень. Имение родственников Арсеньевых. За окнами — скромный деревенский бал.
Разгорячённые танцем, на веранду выходят Мария Арсеньева и Юрия Лермонтов. Сам он предпочитает исконное родовое звучание своей фамилии — Лермонт, также и представился своей даме.
МАРИЯ. Месье Лермонт! В бою вы также пылки,
Как на балу?..
ЮРИЙ (горячо целует ей руку). Спросите у врагов.
Когда бегут, мы видим лишь затылки,
Но в плен я взял немало беглецов,
Они расскажут…
МАРИЯ. Верю сударь, верю!
Вы капитан — как мой отец…
ЮРИЙ. Он жив?
МАРИЯ (с глубоким вздохом). Увы, месье, тяжёлую потерю
            Мы понесли…(Указывает на сердце). Стремительный разрыв!
ЮРИЙ. Сочувствую!.. А матушка?..
МАРИЯ. Здорова.
Здесь род Столыпиных — одиннадцать детей!
Да родичей великая основа,
Жив дедка мой Столыпин Алексей —
Наш Пензенский дворянский предводитель...
ЮРИЙ. Я рад за вас!.. И мой любимый дед,
И мой почтеннейший родитель —
Оставили не меньший след.
Их род шотландский, род старинный
Прослеживается с той поры,
Как жил сам Томас — бард былинный,
Певец печали и любви.
(Звучит волшебная музыка, открывается вид шотландских гор)
Его баллады воспевали
Всю прелесть Родины моей
И неизменно долетали
До пастухов и королей.
И этих песен звук чудесный
Был чист, как воды родника,
Поскольку автор, Томас Честный,
Ложь ненавидел, как врага.
Но вот Король, пируя с братьей,
Велел поэту сочинить
Балладу юной Иоланте…
«Я к ней намерен поспешить!
Воспой, поэт, её красоты
И замок в скалах назови,
Где в неге чувственной дремоты
Мы вкусим мёд своей любви!»
И бард запел… Но почему-то
С большим трудом давалось то,
            Что он в обычные минуты
Слагал привычно и легко…
Певец любви, он это чувство
Как будто напрочь позабыл
И, мастер своего искусства,
Умолк, как камень проглотил!
«Пой! — приказал король. — Ну что же?!»
«Я Томас Честный! — говорит, —
Пою лишь то, что сердцу может
Рок подсказать… А он молчит…»
«Чудак! — владыка рассмеялся. —
У нас и Рок подвластен мне!
Так пой!»
Но Томас отказался
Под страхом смерти… И в тюрьме
Ждал возвращенья суверена…
Но утром выпущен из плена:
В ту ночь (снега в горах мели)
Король сорвался со скалы.

МАРИЯ. Какая славная легенда!
ЮРИЙ. Легенда, нет ли, как сказать?
Но только с этого момента
Его Лермонтом стали звать:
В честь местности — оно крылато!
Мадам Лермонт — так звали ту
Кто полюбила адвоката
Гордона Байрона…
МАРИЯ. Ему
Вы тоже родственник?!..
ЮРИЙ. Лорд Байрон
Гордился сам, что предок наш —
Сам Томас Честный! Этим бардом
И я горжусь, поклонник ваш…
(Снова целует её ладони, локти, плечи)…
МАРИЯ. Месье Лермонт!.. Юрий Петрович!..
А если кто увидит нас?!..
ЮРИЙ. (обращаясь к себе). Таких божественных сокровищ
Не ожидал я здесь в этот час!
И эти бабочки-ресницы,
Густая, карих глаз пастель…
Нет, не могу не объяснится!
(Встаёт на одно колено):
Я вас люблю, мадмуазель! (Страстно целует её руки).
            Занавес.

            СЦЕНА 4
Тарханы 1813 года. Елизавета Алексеевна в волнении ходит по залу.
ЕЛИЗАВЕТА. Прошло три года, как супруга
Я схоронила… Что ж теперь?
Свобода — лучшая подруга,
Нам открывающая дверь
Туда, где жёнам входа нет...
            (Внимательно смотрится в зеркало).
А мне ведь 39 лет!
Вдова… Но кто же среди вдов
Семейный не оценит кров?!..
      (Подходит к портрету молодого полковника)
…А он хорош собой, не скрою!
С французом дрался, ранен был,
Кутузов собственной рукою
Герою шпагу подарил!..
Без мужа я, он без жены,
Мы с ним печалями равны,
Меня он любит… Как же быть?
Возможно ль мне его любить
И, слово давши одному,
Уйти к герою моему?!. (Встаёт перед иконой)
Вот эту старую икону
Сняла когда-то мать моя,
Благословила нас с поклоном…(Долгая пауза)
О, мой супруг! Навек твоя!!!
Когда я, следом за тобою,
В небесно царство дверь открою,
Признаюсь честно, Михаил:
«Никто тебя не заменил!».
Скажу любимому супругу:
«Мы были созданы друг другу
И под иконою, вдвоём,
Мы вместе к Господу взойдём!»
(Раздаётся колокольчик, она смотрит в окно).
Чу! Кто-то едет… Это Маша!
С ней рядом барин молодой…
О, дочь моя! Милей и краше
Девиц не знаю ни одной,
Люблю, люблю тебя, как мать,
Но — чувства надобно скрывать!

      Входят Мария и Юрий Петрович Лермонтов.
МАРИЯ. Ах, маменька! (бросается в объятия)
ЕЛИЗАВЕТА (строго). Мадмуазель!
Я тоже рада вам безмерно,
Но вам не следует отсель
Терять приличие… Наверно,
Представить гостя своего
Обязаны вы первым делом?..
МАРИЯ. Пардон, мадам! Прошу его
Любить. Он кажется несмелым,
Но капитан, сидел в седле,
Сражался в Тульском ополченье…
Мы познакомились в Орле,
Он был тогда на излеченье…
Гость подходит по-армейски прямо и целует руку будущей тёще:
ЮРИЙ. Юрий Петрович!
ЕЛИЗАВЕТА. Рада Вам… Елизавета Алексевна…
МАРИЯ. Ах, маменька, я всё отдам,
Но полюби его душевно,
Как я люблю!.. (Кашляя, видит кровь на платке).
Недолго мне
Гулять в родимой стороне…
ЕЛИЗАВЕТА. Ну будет, будет! Что за бредни?
Откуда вдруг такая блажь?
Приснилось что-нибудь намедни?
Так это, доченька, мираж.
Тарханы, милая моя,
В неделю вылечат тебя,
Недаром, что родимый дом…
Сыграем свадебку потом,
А там, как бабушка, подряд
Вручишь мне дюжины внучат!*
            (Занавес).
*Бабушка Марии — Мария Афанасьевна Столыпина, родила 11 детей.

            СЦЕНА 5
Москва, осень 1814 года. Дом генерала Толя.
МАРИЯ. Москва! Ты русский дух и честь!
Первопрестольная, святая,
Ты потому уже родная,
Что многие рождались здесь!
В имении, среди ветвей,
Среди дубрав, среди просторов
О, как щебечет соловей
Вдали от любопытных взоров!
Там — откровенье естества,
Там зарождение начала...
ЮРИЙ. Но обнажается листва,
В природе всё похолодало,
И, подчиняясь естеству,
Не доверяя сельским слухам,
Любимых жён везут в Москву —
Там акушер, не повитуха.
Помолодевшая Москва!
Всего два года, как входила
Наполеоновская сила,
Как полыхали купола,
Но нам ли привыкать к пожарам?
Два года прожиты недаром,
И также, как булат, остры
Стучат повсюду топоры!
МАРИЯ. А там, где Красные Ворота,
Кирпичный дом, второй этаж,
Вселилась парочка в субботу,
Из Пензы прибыл экипаж…
ЮРИЙ. Жена мила, но худосочна
И на сносях уже была…
Октябрьской лебединой ночью
Она сыночка родила!
МАРИЯ, ЮРИЙ. Москва! Ты русский дух и честь,
Первопрестольная, святая,
Ты потому уже родная,
Что гении рождались здесь!
            (Занавес).

      СЦЕНА 6.
Тарханы 1816-й год. Бабушка, Отец, Мать и молодой Дядька — Андрей Соколов. Он ожидает в приёмной господского дома, с недоумением оглядывается по сторонам.
АНДРЕЙ. За что меня в усадьбу, я не знаю…
Мне 20 лет, покуда холостой…
Да в рекруты конечно! Вспоминаю,
Как дядька мой пришёл с войны домой.
Был в ополченцах, гнал домой французов
До самого Парижу, говорит!
Армейские возил в телеге грузы,
В бою бывал, но ранен, не убит!
А в целом дядька армией доволен:
«Не забывай защитника Христа
И командира! Он тобою волен —
Как Бог, и царь, с начала до конца!
Он офицер и знает своё дело,
Сказал на штурм! — иди вперёд, солдат,
И победишь, когда дерёшься смело!
А если нет, никто не виноват»…

Входит Мария Михайловна, пристально оглядывает Андрея.
МАРИЯ. Так это ты — Андрей?.. Андрей Иваныч
Из Соколовых?
АНДРЕЙ (по солдатски). Я!
МАРИЯ. Хорош ответ!
            А дядя твой?..
АНДРЕЙ. Он Николай Степаныч…
МАРИЯ. Был ополченцем, воином побед?
Его я знаю. Мы гордимся ими —
Крестьянами, прогнавшими назад
Наполеона! Ну а сам ты? С ними?
АНДРЕЙ. Я, барыня, хоть завтра! Буду рад,
Как дядя, послужить своей Отчизне!
МАРИЯ. Здоров, силён?
АНДРЕЙ. Готов для ратных дел!
МАРИЯ. Я рада за тебя, Андрей, и в жизни
            Ты будешь тем, кем нынче захотел:
Ты должен будешь воспитать бойца…
Короче: Дядькой моего мальца!
Ему ещё пока всего два года,
Есть няньки у него, а будут впредь
Учителя… Но такова природа:
Мужской надзор за барчуком иметь!
Ты понял ли?
АНДРЕЙ. Быть Дядькой?.. В целом понял…
            А ну как не послушает меня?..

      Входит Бабушка Елизавета Алексеевна.
ЕЛИЗАВЕТА (удивлённо). Вот этот — Дядька?!! Что ещё за номер?!
            Да он и сам — совсем ещё дитя!
МАРИЯ. Ах, полно, мама, нам такой и нужен,
Мишелю моему — как старший брат!
Андрей силён, проворен, не недужен,
Короче, бравый молодой солдат!
ЕЛИЗАВЕТА. Какой солдат — узнаем по манёвру…(Грозит кулаком).
            Но помни, «Дядька», не убережёшь
            Внучка любимого — и рёбра
            Ты на конюшне век не соберёшь! (Уходит).
МАРИЯ. Маман строга, Андрей, но справедлива.
Мой сын мальчишка шустрый, так и знай.
И глаз да глаз за ним! Гляди ревниво
Когда в седле, к пруду не подпускай…

Входит Юрий Петрович, целует супругу, смотрит на Андрея.
ЮРИЙ. У нас смотрины? Дядька для Мишеля?
МАРИЯ. Из Соколовых. Славная семья!
ЮРИЙ. А сам Мишель?
МАРИЯ. Пока ещё в постели…
ЮРИЙ (Дядьке). Мне хочется, чтоб стали вы друзья!
Слуга слугой, ты это понимаешь?
Запанибратства я не допущу!
Но ты, Андрей, покуда с ним играешь,
Проникнуть должен в сердце к малышу!
Чтоб между вами выросла подпруга,
И каждый раз, задумав баловство,
Он знал, что не слугу обидит — Друга,
А это даже больше, чем родство,
И от дурных поступков остановит!
МАРИЯ. Ещё внушай, что он обидит мать,
            И бабушке пускай не прекословит…
ЮРИЙ. Ты сам поймёшь, что надобно внушать!
А главное, учи его сражаться:
На саблях и на пиках, и верхом…
Он будет офицер, а значит, драться
Обязан обучить родимый дом.
(Родители барчука уходят, Дядька остаётся один).
АНДРЕЙ. Вот так, крестьянский сын, я стал и другом,
И ратником, и Дядькой малыша…
И саблей деревянною, и луком
Владеть он научился не спеша,
А там уже в компании мальчишек
Он стал и атаманом, и вождём,
И очень часто он от детских книжек
Сбегал на пруд рубиться с камышом…
Но через год или чуть больше — вскоре
Не детское его настигло горе.
В расцвете лет, иссохшая дотла,
Родная мать Мишеля — умерла.

            СЦЕНА 7.
Тарханы, 1817-й. Печальный колокольный звон. Елизавета Алексеевна и Юрий Петрович возвращаются с похорон Марии.
ЕЛИЗАВЕТА. О, Господи! Какая мука —
Допреже схоронить супруга,
Потом единственную дочь!!!
Чем тяжесть эту превозмочь,
Уж лучше бы в могилу тоже…
Прости, прости мне, матерь Божья!
ЮРИЙ. Я сам, ей-Богу, вместе б с вами
И приложу, её любя,
Я дуло к сердцу... Но меж нами —
Ею рождённое дитя!
Любовью сотканную нить
Она молила сохранить!
ЕЛИЗАВЕТА. Отцовским чувствам верю вашим,
Но и меня поймёте ль вы?
Он был безрадостен и страшен —
Финал моей большой любви:
Сквозь одиночество и стужу
Я сохраняла верность мужу —
Сорокалетняя вдова,
Поскольку дочь была жива!..
Теперь, скажите, что ж мне делать?
Ни мужа нет, ни дочки нет…
Оставив оболочку тела,
Мне душу отняли вослед!
Одно лишь пятнышко надежды
Ещё мне оставалось прежде:
Мой внук!.. Ужели и его
Из сердца вынут моего?!
Что ж там останется?.. Ни справа,
Ни слева жизни больше нет…
ЮРИЙ. Но я отец, имею право!
ЕЛИЗАВЕТА (падаёт на колени). Оставьте мне последний свет!!!
Зачем мне жить во мраке ночи?
Тройное горе выест очи,
Пойду бродить, не видя дня,
И там, в пруду, найдут меня?! (Рыдает).
ЮРИЙ. Ах, Боже мой! Не плачьте, мама! (Поднимает тёщу).
Вы сердце раните моё.
Как все Столыпины, упряма,
Но здесь… Ведь детище своё
Я защищаю!!!
ЕЛИЗАВЕТА. Верьте слову:
Вы молоды, найдёте снова
Подругу жизни, и она
Детей родит вам без труда!
А кто же мне заменит внука?!
Убьёт, убьёт меня разлука!
            (Открывает денежный сундук.)
Возьмите деньги! Я богата!
Дам тысяч 20, 25…
ЮРИЙ (укоризненно). Мадам!..
ЕЛИЗАВЕТА. Простите, виновата,
От страха стала ум терять. (В сторону.)
И суд на вашей стороне,
И царь помочь не сможет мне…
Последний довод — дань рассудку! (Строго)
Представьте на одну минутку,
Что мальчик вырос и ему
Всё нужно выдать, как тому,
Кто в жизнь приличную вступает:
Образованье, имена,
Большие связи и казна —
Всё это тоже роль играет?..
Меня, конечно, извините,
Но вы — что юноше дадите?..
Шотландский корень? Что с того?
Он для России мало значит,
Ужели же сравнить его
С Столыпинским, с Мурзой в придачу?..
Мой брат уж в 20 с чем-то лет
Во дни Суворовских побед
Его был верным адъютантом!
И внук мой воинским талантом
Авось, не будет обделён,
Когда в кругу таких имён,
С полтысячами душ к тому же,
В гусары бравые войдёт,
Друзей достойных обретёт
И станет первых лиц не хуже!
Примеров этаких немало,
Кто в тридцать лет стал генералом…
А что, скажите наперёд,
Он бедным барином возьмёт?!..
ЮРИЙ. У нас имение под Тулой…
ЕЛИЗАВЕТА. Ах, перестаньте! Двести душ?..
Да меньше, я вас обманула!
С таким «именьем» впору уж
До капитана дослужиться…
Нельзя, нельзя не согласиться,
Что из Тархан скорее он
Достигнет радужных погон!
ЮРИЙ. Да, это так… Но как же быть?
Как людям это объяснить?!.. (Грозит ей пальцем.)
Как вещь вассала своего
Вы покупаете его!
ЕЛИЗАВЕТА (решительно). Мишель — навек моя душа!
Ему составлю завещанье,
А нет, так — вам же в наказанье —
Он не получит ни гроша!!!
ЮРИЙ (к небесам): О, жуткий век вражды и брани!
В рабах здесь даже и дворяне!
Гляди: в бесправии своём,
Отец, торгующий дитём!!! (Уходит)
ЕЛИЗАВЕТА ( вслед). Прости меня, мой милый зять!
Нет, не обидела б я внука,
Но что могла ещё сказать,
Когда грозила мне разлука
С тем, кто один — мой рай земной?!
(С восторгом). Зато теперь… Теперь он — мой!!!
            (Занавес)

            СЦЕНА 8.
Горячие воды (Пятигорск), лето 1820 года. Елизавета Алексеевна и её младшая сёстра Катя, обе вдовы, сидят в саду.
ЕЛИЗАВЕТА. Седой Кавказ!.. Какое чудо!
Эльбрус, Бештау и Машук…
Преддверье рая!..
КАТЯ. «Рай повсюду!» —
Так говорил и мой супруг,
Боец Ермоловской закваски…
ЕЛИЗАВЕТА. О да, я слышала не раз,
Как генерал смирил Кавказ
Не столько саблей, сколько лаской...
Как хорошо, как мирно тут!
Спасибо, Катя, за уют…
КАТЯ. Пустое!..
ЕЛИЗАВЕТА. После смерти Маши
Впервые мне Мишель не страшен
Своею бывшей худобой
И щёк унылой желтизной…
Кавказ его преображает!
КАТЯ. А как умён! Как много знает
Твой удивительный внучок!
В пять лет уже освоил краски
И наизусть расскажет сказки,
И вскинет к скрипке свой смычок!..
ЕЛИЗАВЕТА. Я верю в тайны поколений:
То в наш, столыпинский, букет
Вплелись удачно и Арсений,
И мсье Лермонт, сомнений нет!
КАТЯ (хмуро). А что ж отец? Он навещает?
Не нажил заново детей?..
ЕЛИЗАВЕТА. Приедет, горестно рыдает
Над гробом Машеньки моей,
Клянётся, будто любит вечно,
Никто не надобен ему!
КАТЯ (удивлённо). И говоришь ты так беспечно?!..
Я, Лиза, право, не пойму.
Скажи, встречается он с сыном?..
ЕЛИЗАВЕТА. А как же? Я прошу сама:
Нельзя мальчонке без мужчины…
КАТЯ. Ты, право же, сошла с ума!
Никто мужчин не разумеет:
Любовь дитя покуда тлеет*,
Но вспыхнет порохом, а там
Не затушить!!! Любовь к отцам
Всегда сильней, чем к дряхлым бабкам…
Ах, если б шло своим порядком,
Женился б зять твой...
ЕЛИЗАВЕТА. Что ж тогда?..
КАТЯ. Есть злая мачеха всегда,
Которая, как в старой сказке,
Отцовские отринет ласки!
ЕЛИЗАВЕТА. Так что же мне (с усмешкой) женить его —
Родного зятя своего? (С тяжёлым вздохом).
Не надо, Катя… Я молчала,
Но… в зяте дочку увидала:
Свинцовый блеск в его очах,
Больной румянец на щеках…
Похоже, Мишенькин отец
На этом свете не жилец!
А потому молю я Бога,
Чтобы у юного раба
Иная выпала дорога,
Счастливей выдалась судьба!
            (Занавес).
*Став подростком, Михаил Лермонтов порывался переехать в Кропотово, к отцу… Но — тот умер, когда мальчику было 16…

            СЦЕНА 9.
Свято-Троицкая Сергиева лавра, август 1830 года. Елизавета Алексеевна и Екатерина Сушкова — первая пассия Поэта. Ей 17 лет.
СУШКОВА. Свято-Троицкая лавра —
Город Сергиев Посад!
(Из пещеры минотавра
Легче выбраться назад,
Чем из этих закоулков
Колоколен и церквей…
Всё здесь набожно и гулко,
Всё порфирно, всё елей.
         (Оглядывается по сторонам).
Но не дай Бог, кто услышит
Эти праздные слова,
Моей тётушке напишет —
Покатится голова!
Здесь, в своём кругу раздолье,
Молодёжный тесный круг,
Мы пошли на богомолье…
Как же весело, мой друг!
Друг Лермонт… Совсем мальчишка…
Что ему?.. Пятнадцать лет?..
Но с собой у парня книжка —
Сочиняет или нет,
Но записывает что-то
В эту тайную тетрадь…
Захотелось отчего-то
Заглянуть в неё, узнать,
Что он пишет, пострелёнок?
Ну конечно, пишет мне!
Ведь малец, совсем ребёнок,
А влюблённый, как и все!
То ли мне судьба такая,
Но в свои 17 лет
Я и взрослых привлекаю:
Мне студент или корнет
На балу целуют руки,
Шлют записки, и в меня
Не шутейно, не от скуки
Все влюбляются… А я —
Черноокая богиня,
Как зовут меня они,
То ли заигралась ныне,
То ли, чёрт меня возьми,
В самом деле полюбила
Эти карие глаза?!..
Есть у них такая сила
И влюблённости стезя,
Что Мишеля отличают
Среди множества других…
Видит Бог, но я не знаю,
Что мне делать?!..
(Достаёт из перчатки лист бумаги, смеётся)
Нынче стих
Мне Лермонт подсунул тайно…
О, наивные юнцы!
Незаметно и «случайно»
Вот такие же мальцы
Вирши мне свои совали
Самодельные не раз…
В них без счёта отмечали
Чёрный блеск любимых глаз,
Звали сумрачной княгиней
И, как водится, богиней…
Вряд ли что-нибудь Мишель
Не заимствовал отсель…

(Разворачивает лист, но тут подходит Бабушка Поэта).
СУШКОВА. Как добрались, мадам?
ЕЛИЗАВЕТА. В карете…
Уж я не та, мадмуазель,
Как в старину… Года не эти…
Сюда, бывало, и отсель
Мы шли пешком! На богомолье
Всегда так ходит молодёжь…
СУШКОВА. Мы тоже…
ЕЛИЗАВЕТА (восхищённо). Экое раздолье!
То Лавра! Пробивает дрожь!
Одно название: Святая
Троицко-Сергиева! Да,
Одна во всей Руси такая,
Москву хранившая всегда:
И в день сраженья Куликова,
И в дни нашествия иного,
Когда от тучи вражьих сил
Сей монастырь отпор хранил!
Здесь Дионисий, дух бунтарский,
И славный Михаил Скопин*,
            Здесь были Минин и Пожарский,
Он с ними шёл на Третий Рим!**
СУШКОВА. Вам, тётушка, по этим стенам
Да богомольцев бы водить…
ЕЛИЗАВЕТА. Одно я знаю неизменно:
Как ратный дух в сердцах хранить!
Среди моих родных так много
Отважных воинов, что я,
Их славу ратную храня,
И внуку эту же дорогу
Без колебаний укажу,
В мундир армейский наряжу,
Пусть служит, как деды бывало,
От юнкеров до генерала!
СУШКОВА. А жить когда же?..
ЕЛИЗАВЕТА. Это странно!
            Да разве в блеске эполет
Жизнь не полна и нежеланна?!..
Напротив, в зареве побед
И орденов — она весомей,
Чем жизнь, прожитая в тылу…
И дамам лучше нету, кроме
Как с офицером на балу!
СУШКОВА. Так значит, внук ваш…
ЕЛИЗАВЕТА. Непременно!
А, кстати, где он?
СУШКОВА. Где-то здесь.
Как все, молился он смиренно…
Потом ушёл…
ЕЛИЗАВЕТА. Прошу учесть,
Что он мне нужен! Вас прошу я
При встрече передать ему…
СУШКОВА. Я непременно позову! (Бабушка уходит).
Но прежде пусть он поцелует
Мне руку! Я вам не слуга,
Чтоб раздавать мне указанья! (Вспомнив).
… А, кстати, что ж его посланье?
(С усмешкой). Звени, любовная строка!
(Читает сначала со снисходительной усмешкой, затем удивлённо).
            «У врат обители святой
            Стоял просящий подаянья
            Бедняк иссохший, чуть живой
            От глада, жажды и страданья»…
СУШКОВА (в недоумении). Я не пойму… Его рука…
О том, как мы у церкви были
Сегодня утром… И слегка
Мальчишки наши… пошалили… (Читает дальше).
«Куска лишь хлеба он просил,
И взор являл живую муку,
И кто-то камень положил
В его протянутую руку».
(Сушкова поражена, вытирает платочком лоб).
СУШКОВА. Я помню: Лермонтов вскипел
И много денег дал слепому…
Слов шутника не захотел
И слушать! Отлучился к дому
И вот итог: он в полчаса
Ответил нам строкою острой!
Я этакие чудеса
Не знала и в поэтах взрослых!
Кто мог ещё в 15 лет
Так изложить в строке обидной
И жизнь, исполненную бед,
И зло шутливости постыдной?
Вот где разящее перо!
Ведь я всё видела воочью…
Ну посмеялись — и прошло,
А здесь… Я спать не буду ночью!
Я не забуду на века,
Как над слепым глумится парень,
И похотливая рука
Ему протягивает — камень!
И это всё не где-нибудь,
А здесь, в обители священной,
Где Сергий завершил свой путь,
Но он глядит с небес, Нетленный,
И видит всё!!!
Он видел нас
В минуты смрадного веселья!..
      Падает на колени, молится Богу:
О, Небеса! На это раз
Простите!
Я и в тесной келье
Всю ночь молится буду вам,
Чтоб не судили слишком строго!
Мы молоды! Даруйте нам
Ума на дальнюю дорогу! (Встаёт).
Но Лермонтов, что будет с ним,
С его ума волшебным даром?..
Увы, он словно пилигрим
Или купец с чужим товаром —
Не знает сам, куда плывёт,
И что его в итоге ждёт?!
Лермонт недаром околдован
Великим Байроном. Поэт
Прожил лишь 30 с чем-то лет…
И этот… всем разочарован.
            Нет! Ты прости меня, Мишель,
Мне спутник жизни проще нужен:
Чтобы любил меня! К тому же
Чтоб знал и будущность, и цель!***

*Полководец Михаил Скопин-Шуйский снял 16-месячную осаду поляками Троице-Сергиева монастыря.
**Монастырь считается одним из оплотов Второго ополчения, шедшего на «Третий Рим» — на Москву.
***В 1838 году Екатерина Сушкова вышла замуж за давнего своего поклонника — дипломата А. В. Хвостова.

            СЦЕНА 10.
Кропотово, осень 1831 года. Юрий Петрович — смертельно больной, в домашнем халате — прощально обходит портреты на стенах…
ЮРИЙ. Ну вот и всё. Уходит жизнь моя!
Но я роптать и гневаться не вправе. (Друзьям):
Скажу при встрече: вспомните, друзья:
Мы были с вами молоды и в славе,
Когда французов гнали от Москвы!
Под Малоярославцем и Смоленском
Немало пало витязей, увы!
В походном лазарете деревенском
Я вашими молитвами ожил
(Вы были к Богу ближе и желанней),
И Он меня на время отпустил,
Избавивши от смерти слишком ранней.
(Обращается к портрету жены):
А через год, не более того,
Я получил подарок от Него,
Каким дарует лишь Господь один:
Любовь земную!!!
Странно: средь мужчин
Красавица заметила меня!
Обычный танец блеск её огня
Волшебным сделал! Ею опьянён,
Я понял, что без памяти влюблён!
И не ошибся: пусть в гробу она,
Но мне навек — любимая жена!
И верую, что скоро там, в раю
Я встречу вновь красавицу свою!
      (Переходит к портрету сына)
Лишь одного тебя, мой милый сын,
Средь неземных сияющих вершин
Я не хотел бы долго-долго видеть!
И пусть давно разъяты мы судьбой,
И ты спешил бы встретиться со мной,
Не торопись разлукою обидеть!
Ты нужен здесь! Поверь мне, милый друг:
Я знаю много юношей вокруг —
Красивых, знатных, в доблестях, быть может,
Они и нашу славу преумножат,
Но я читал, читал стихи твои
И сам себе не верил: так ли это?
Ужели я в столь недалёки дни
России подарил Поэта
Сродни Жуковскому, а, может, и ещё?!
Не помню сам, чтоб кто-то из маститых
Так рано навострил перо своё
На гребень слов могучих, не избитых!
(Кашляет и видит кровь на платке)
Грядёт ли мне грядущая зима? —
Не ведаю, сынок, но завещаю:
Ты одарён способностью ума
Великого, привольного, без краю!
Не дай же Бог его употребить
На что-то бесполезное, пустое,
Как если бы жемчужину разбить,
Мельча для стройки дно морское.
Учти, мой сын: алмазы или грант*—
Все нашу жизнь отточат понемногу.
За царственный и ранний свой талант
Ты должен дать ответ когда-то Богу!**
Он каждого сподобит умереть,
Но, кто творит, обязан и гореть!
            (Занавес).
*В данном случае, по Далю, «грант — крупный чистый песок, дресва».

            СЦЕНА 11.
С-Петербург, 1837 год, февраль, полдень. Вдали видна тюремная решётка. Андрей Соколов с судком для еды бредёт к двери гауптвахты:
АНДРЕЙ (возмущённо). Ну вот и доигрались мы!..
Недаром говорят в народе,
Что от сумы и до тюрьмы
Дистанция не слишком вроде…
Мальчишка в двадцать с чем-то лет,
Не бравший в руки пистолет,
Казну армейскую не кравший,
Себя ничем не замаравший,
Сидит в казарме под замком,
С утра не кормленный притом!..
(Вскинув руку, призывает к незримым судьям).
Опомнитесь! Мой юный барин,
Ни Соллогуб и не Булгарин,
Всего лишь написал стишок!
Ужели из-за детских строк
Сажать мальчишку в казематы?!
Нет у него отца и маты,
Лишь бабка старая с тоской
Уныло ждёт его домой.
Родная плачет на крылечке,
На старом сердце тяжкий груз…
(Ставит кастрюльку на скамью, рассказывает залу):
…Намедни здесь, на Чёрной речке
Стрелялись русский и француз.
Русак, увы, смертельно ранен,
На Мойке собралась толпа…
Всю эту ночь не спал мой барин,
В полу протоптана тропа —
Так долго он ходил — и тяжко,
Скрипел пером и жёг свечу
И так измучался, бедняжка,
Что впору мне бежать к врачу…
Ему я завтрак (или ужин?)
Под утро слёзно предложил,
Мишель со смехом: «Ты послушай,
Что я сегодня сочинил».
И прочитал свой стих крылатый.
Я не силён в них, виноватый,
Но понял, что в расцвете лет
Он помер — друг его Поэт!
Чуть свет примчался к нам Раевский*,
С восторгом слушал и списал…
Второй и третий… Вскоре Невский
Весь, наизусть, тот стих читал!!!
(Переходит к мрачным воспоминаниям).
Но прочитали и другие!..
Пришли к нам с обыском, и вот
Ношу обеды… Здесь такие,
Что пёс голодный не сожрёт!

Входит Монго, обращается к камердинеру с улыбкой:
МОНГО. Ну что, мой друг? Не допускают?..
            Твои бизе напрасно тают?..
АНДРЕЙ. Вам, барин, всё смеяться бы…
Как есть холодные супы?!
Что я отвечу господину?
МОНГО. Скажи, что дорогие вины
Гусары на свободе пьют.
А нынче что ж?.. Тюрьма есть труд!
Не каждый вынесет такое.
Но голод для него — пустое!
Скажи, что строчкою своей
Он миллион обрёл друзей!**
…Счастливчик ты: тебя пускают!
АНДРЕЙ. Не шибко-то... Лишь принимают
Обед, что я принесть спешу,
Да котелок назад ношу…
МОНГО. Мы знаем, брат, твою отвагу!
Я вижу: с караваем ты?..
Дай мне! Я заверну в бумагу… (Заворачивает)…
Андрей Иваныч, так гляди,
Чтоб не отняли! Понял, дядя?
Чтоб не прочли, на морду глядя,
Что ты запретное несёшь!
АНДРЕЙ (тяжко вздыхает). Эх, пропадаю ни за грош!
            (Уходит)
МОНГО (объясняет залу). Такую хитрость мы с Мишелем
В романе некогда прочли,
А вот теперь на самом деле
Черты романа обрели
Сегодняшние наши планы…
Тюремщики — они болваны,
И вряд ли кто читал из них
Роман французский или стих…
Но…(крестится) пронеси нас, Боже!..
   Входит Соколов:
АНДРЕЙ. Взяли!
Да вот ещё вчерашний хлеб
Мне недоеденный отдали…
МОНГО. Сюда его! (Бережно разворачивает мятую бумагу)
Мишель окреп,
Коль твой обед недоедает…
АНДРЕЙ. Чем он питается, Бог знает?
МОНГО. А вот, гляди! (Показывает лист). Коль ты поэт,
Стихи дороже, чем обед!
   (Читает стихотворение Лермонтова «Желание»):
МОНГО. «Отворите мне темницу,
Дайте мне сиянье дня,
Черноглазую девицу,
Черногривого коня…
Но окно тюрьмы высоко,
Дверь тяжёлая с замком,
Черноокая далёко,
В пышном тереме своём…
Только слышно: за дверями
Звучно-мерными шагами
Ходит в тишине ночной
Безответный часовой».
            (Соколову)
… Ну, старина, теперь ты понял,
Какую службу сослужил?
Враг не сломил его, не донял,
Твой барин тот же, что и был!
АНДРЕЙ. Поцеловал, припомнив детство,
И не велел он мне грустить:
«Тюрьма — надёжнейшее средство,
Чтоб в одиночестве творить».
Ещё сказал, что для науки
Полезно знать: тюрьма от скуки
Излечивает так легко!
И показал своё стило:
Он спичку, утаив от стражи,
Макает в смесь вина и сажи***…
Короче: сам не унывал,
Лишь за Раевского страдал.
МОНГО. Ну, ничего. Ему помогут…
А ты, дружок, сбирай в дорогу
Поклажу барина: его
Сошлют на юг скорей всего.
Но Петербург не забывает!
Пока Лермонт в тюрьме страдает,
Вершит цензурный комитет
И разрешает выход в свет
Мишелево «Бородино» —
Таким, как Бенкендорф, назло!
   Соколов, припоминает стихотворение своего барина:
АНДРЕЙ. «Скажи-ка дядя, ведь недаром?..»
МОНГО (подхватывает): «Москва, спалённая пожаром,
   Французу отдана?»
АНДРЕЙ. «Ведь были схватки боевые?..»
МОНГО. «Да, говорят, ещё какие,
Недаром помнит вся Россия…»
   Оба — воодушевлённо, громко, на всю гауптвахту:
МОНГО, АНДРЕЙ. «Про день Бородина!!!» (убегают).
            Занавес.
*Губернский секретарь С. А. Раевский принял самое деятельное участие в распространении стихотворения Лермонтова «Смерть поэта», за что был заключён под стражу и сослан в Олонецкую губернию.
**По воспоминаниям И. И. Панаева, «Стихи Лермонтова на смерть поэта переписывались в десятках тысяч экземпляров, перечитывались и выучивались наизусть всеми».
***Как утверждал А. П. Шан-Гирей, под арестом к Лермонтову пускали только камердинера, носившего ему обед. «Хлеб завертывали в серую бумагу, и на этих клочках с помощью вина, печной сажи и спички поэт написал несколько превосходных пьес».

С.-Петербург, 1840-й. Елизавета Алексеевна у окна, ждёт внука.
ЕЛИЗАВЕТА. Ах, Петербург! Какая прелесть!
Как благолепен град Петра!
Снегов февральских тихий шелест,
И величавая Нева,
И в белой дымке над тобой
Исаакий с гордою главой!..
С небес благую весть я слышу:
Сегодня Мишеньку увижу!
Пустое время для меня,
Когда уж нет его два дня!
(Подходит к зеркалу и смотрит на себя скептически).
Мне 60… к чему кокетство?
Жизнь не бросает ничего.
Как быстро пролетело детство
Родного внука моего!
Ещё вчера так было шумно —
Весь дом в прислуге и друзьях,
Потом в волнении безумном:
Москва, учёба… На часах
Стоит мой мальчик, юнкер мой...
С коня низвергнулся ногой…
Забот немеркнущий букет,
Когда «бойцу» 16 лет.
Но вот уже указом царским
Переведён в гвардейский полк.
О, как хорош мундир гусарский —
Багряный ментик, яркий шёлк!..
Однако вертопрах французский,
С трудом владеющий по-русски,
Зимою Пушкина убил,
Внук стих опасный сочинил,
И началось!.. Мишель в темнице,
У бабки с глаз нейдёт слеза,
Давно знакомые мне лица
Отводят сумрачно глаза…
О, сколько было писем скорбных!
Великий Князь молил царя!*
Как много жаждущих придворных
Всё обещали... Только зря:
Мой милый поражён в приказе
И снова, снова на Кавказе!
Подходит к окну, смотрит на зимний Питер.
Но, слава Богу, не убитый,
Он вновь в столице, снова здесь!
Во всех домах друзьям открытый,
А их, восторженных, не счесть.
Его поэмы нарасхвате,
Большой роман выходит, кстати,
Все хвалят внука моего,
Все домогаются его,
А мне, ей-Богу, неспокойно:
Любовь толпы страшней, чем войны!
А дамы, дамы… сколько ж их
Возле гусаров молодых!
Лишь отвернись, как женят внука,
И снова, снова с ним разлука?!

Входит Монго — гусар бравый, но сегодня с затаённой печалью.
МОНГО. Позвольте, тётушка?
ЕЛИЗАВЕТА. Позволю.
         А где Мишель?.. Вы были с ним?
МОНГО. Он задержался… поневоле…(Молча ходит по залу).
ЕЛИЗАВЕТА. Алёшка!.. Прут необходим,
Чтоб продолжать с тобой беседу!
Скажи: вернётся он к обеду?
МОНГО. Боюсь я, тётушка, что нет. (Со значением)
Без нас… вам подадут обед.
ЕЛИЗАВЕТА. О, Боже! Что опять случилось?!
Я вижу: нет в тебе лица!
Что, говори, переменилось?
Он жив?!!
МОНГО. Убейте подлеца:
Хотел смолчать... Лишь ранен… в руку…
Французу дерзкому науку
Он преподал — и проучил!
ЕЛИЗАВЕТА. Ты был там?!
МОНГО. Секундантом был.
Открыть подробности не смея,
Скажу: он честь не замарал!
На пулю дерзкую злодея
Свою на сторону послал!
ЕЛИЗАВЕТА. Да кто ж он — чья вина была?..
МОНГО. Месье Барант — сынок посла.
На ту дуэль ещё немало
Досужих сплетен нанесут,
Но честь России — вот начало,
Дантес и Пушкин — тоже тут.
ЕЛИЗАВЕТА. Увы! Дантес нанёс урон
Не меньший, чем Наполеон:
Война войною, нет и слова,
Москву восстановили снова,
Но кто нам Пушкина вернёт?!..
(Со страхом) А вас, мой милый… Что вас ждёт?
Что вам грозит на этот раз?..
МОНГО (по-гусарски беспечно). Как прежде, видно: на Кавказ!
Туда шлют «новых декабристов» —
И забияк, и скандалистов…
ЕЛИЗАВЕТА. Ты будешь вместе с ним, Алёша?
МОНГО. Везде! Ведь я его Монго
И Пятница для Крузо — тоже.
Хотя, признаюсь, нелегко
С Мишелем совладать порою:
Ведь он, под стать его «Герою»,
Повсюду лезет на рожон,
Повсюду правды ищет он!
ЕЛИЗАВЕТА. Храни, храни его, мой милый!
Весь свет мой, всё блаженство в нём!**
И никого уж до могилы
Ты в сердце не найдёшь моём!
         (Занавес).
*Имеется в виду Великий Князь Михаил Павлович — брат царя.
**Подлинные слова Елизаветы Алексеевны из письма княжне Черкасской.

            СЦЕНА 13.
Середниково, июнь 1841 года. Елизавета Алексеевна и Андрей Соколов.
ЕЛИЗАВЕТА. Какая прелесть это Подмосковье!
            Середниково — настоящий рай!
            Какое среднерусское приволье!
АНДРЕЙ. Неплох, мадам, и Ставропольский край…
ЕЛИЗАВЕТА. Опять за старое? Тебе, Андрей, неймётся
            Напомнить, что твой барин взял других
            С собою на Кавказ… Когда вернётся,
            Скажу, чтобы не трогал молодых!
АНДРЕЙ. Эх, барыня! Не то меня волнует,
            Кто сед, кто молод… С самых ранних лет
            Я знаю прихоть барина любую
            И завсегда готов подать совет...
ЕЛИЗАВЕТА. И что ж ты знаешь то, что я не знаю?..
            Ну не смущайся, Дядька, говори!
АНДРЕЙ. Я вас, мадам, прекрасно понимаю,
            Средь ваших братьев — генералов три,
            И внука видеть в блеске эполетов
            Хотели бы…
ЕЛИЗАВЕТА (хмуро). Не скорая мечта!..
АНДРЕЙ. Но ежели не в армии, а в свете,
            То он… фельдмаршал!!! Не иначе, да!
            Мне многие об этом говорили,
            С покойным Пушкиным равняем наш Мишель!
            Ах, если бы ему вы разрешили
            Уйти с армейской службы…
ЕЛИЗАВЕТА. Вон отсель!
      Андрей покорно отходит в сторону, греет самовар.
            И внук, и Дядька — умоляют оба…
            Скажи, как спелись!
(Видит во дворе новую карету). Кто на этот раз?..
АНДРЕЙ. Вас спрашивает юная особа:
            Мартынова Наталья…

   Входит 20-летняя красавица, делает книксен.
ЕЛИЗАВЕТА. Помню вас…
            Когда Мишель гостил в Середниково,
            Бывало здесь немало юных дам:
            Лопухины, Бахметева, Сушкова…
НАТАЛЬЯ. Ах, Лизавета Алексевна, вам
            Не занимать ни памяти на лица,
            Ни правильных оценок… Эти все
            С тех пор успели счастливо жениться
            И нос не кажут в нашей стороне.
ЕЛИЗАВЕТА. А что же ты?
НАТАЛЬЯ. Мне никого не надо,
            Лишь только б счастлив был ваш славный внук,
            Он всей России гордость и отрада,
            Его роман читают все вокруг!
            Для автора везде открыты двери,
            Месье Лермонт — законодатель мод!
            И одеваться, как Княжна романа Мэри,
            Мечтают все…
ЕЛИЗАВЕТА (насмешливо). Мой внук?!.. Озноб берёт!..
            Да ты сама не любишь ли Мишеля?
            Порозовела…
НАТАЛЬЯ. Я признаюсь Вам,
            Что вовсе не преследую той цели,
            Какую прячет всякая из дам,
            Чтоб выйти замуж… Мне всего дороже
            Художника удобства и покой,
            Чтобы творил он с лёгкою душой
            И счастлив был…
ЕЛИЗАВЕТА. Представь себе, мне тоже!
         (Андрей разливаёт им чай).
НАТАЛЬЯ. Мишель красив, но не таю:
Я не за то его люблю,
Что очи кари, губы нежны,
Гусарский ментик на плечах…
   Но ёмкость слов в его устах —
Слегка язвительных, небрежных,
Но удивительно прямых,
Его проникновенный стих,
В котором ни прикрас, ни фальши,
Лишь острой мысли глубина
И чувств нахлынувших волна —
Вот что люблю я в нём!..
ЕЛИЗАВЕТА. А дальше?..
Что будет, ежели Мишель
Из странствий воинских вернётся?..
НАТАЛЬЯ. Ах, Боже мой! Тогда начнётся
Та полоса, чьё имя Цель!!!
Он мне рассказывал при встрече,
Что и на службе — каждый вечер
Иль утром, ежели светло,
Тотчас садится за перо,
Что без него на сердце мука,
С ним — счастье! Вот какая штука…
ЕЛИЗАВЕТА (строго). А служба воинская?!
НАТАЛЬЯ (твёрдо). Да,
Она мужчину украшает,
И, если враг нам угрожает,
То быть защитником — всегда!
Всем вашим братьям, я слыхала,
Вполне известен звон металла,
Мой брат, Загоскин Михаил
Французов тоже не щадил,
Но в мирной жизни, слава Богу,
Романы пишет понемногу…
ЕЛИЗАВЕТА (подобрев). Михайло Николаич? Знаю!
Он пензенский, из-под Рамзая…
            Так ты считаешь, что мой внук
            Своё уж отслужил?..
НАТАЛЬЯ. Бесспорно!
Ведь он и воевал упорно
Там, на Кавказе… И вполне
Подать теперь в отставку может…
ЕЛИЗАВЕТА. Предчувствие меня тревожит:
            Сегодня он не на войне,
            Но ведь в горах!..
НАТАЛЬЯ. Тревоги эти
Уйдут, когда ваш внук домой
Вернётся!
ЕЛИЗАВЕТА. Мне бы на примете
Невестку с доброю душой,
Чтобы жила в Тарханах, с нами!
Хочу я на закате дней
Понянчить правнуков…
НАТАЛЬЯ. Бог с Вами!
Я и сама люблю детей! (Целуется с Бабушкой, уходит).
АНДРЕЙ (в сторону): И обнялись, и прослезились,
            Душа с душой соединились…
            И Бабка, сидя у окна,
            Писала внука…
Андрей приносит бумагу и перо, уходит. Бабушка пишет:
ЕЛИЗАВЕТА «Я пришла
К тому, что ты судьбою вправе
Распорядиться сам, мой внук,
На пользу Матушке-державе,
На пользу нам и… всем вокруг!».
            (Занавес).

            СЦЕНА 14.
Пятигорск, 1841 год, 13 июля, воскресенье, вечер. Дом Верзилиных, прихожая. В соседнем зале играет рояль, слышны весёлые голоса, смех...
Входит Монго, ему навстречу старшая дочь Верзилиных, 25-летняя Эмилия, прозванная за красоту Розой Кавказа.
ЭММА. Столыпин? Вы сегодня поздно!
МОНГО. Не мог иначе, милый друг. (Целует руку красавицы).
ЭММА. У нас же, вместе или розно,
            Собрался весь наш тесный круг.
Князь Трубецкой — он за роялем,
Васильчиков и Глебов тут,
Лермонт и Лёва Пушкин в зале…
Ещё Мартынов… (Доверительно). Он у них как шут…
МОНГО. Вот даже как?.. Насмешничать умеют
            И тот, и этот, хлебом не корми!
ЭММА. Насмешки эти свой резон имеют:
            Мартынов нынче «горец»! Посмотри… (Кивает в зал).
МОНГО (смотрит). Какой кинжал огромный!
ЭММА. Он особо
Всеобщий вызывает смех…
МОНГО. А наш Мартынов, как на грех,
Держать удар достойно не умеет.
На выпад друга надобно шутить,
А он то бледен, то краснеет…
   ЭММА (понимающе). С такой палитрой трудно жить!
Уходят в зал, где раздаются радостные крики: «Столыпин? Алексей?», «Где пропадал, бродяга?»… «Пардон, пардон! Я снова ваш, друзья!»).
И снова громкая музыка, мелькают танцующие пары, офицеры и юные девицы время от времени выбегают из зала, целуются, флиртуют — всё, что бывает на молодёжных вечеринках…

            СЦЕНА 15.
Санкт-Петербург. Летняя ночь. Открытые окна. Бабушка ходит по залу, глядит на настенные часы.
ЕЛИЗАВЕТА. Не спится отчего то… Что со мной?
            Какая-то печаль меня тревожит...
Луна взошла, а где-то под луной —
В горах Кавказа — внук не спит, быть может…
А впрочем, слишком рано… Средь друзей
Гуляют наши юные гусары,
Девицы с ними… В сонмище страстей
Влюбляются пленительные пары!..
Всё это было, есть и будет впредь,
Не изменить порядок мирозданья,
Нам, старикам, предстало помереть,
Им, молодым, продолжить путь познанья…
Мне только бы увидеть малыша,
Которого родит жена Мишеля!
Какой же будет новая душа?
Какой же род продлится, в самом деле?
Столыпиных? Старинная семья,
В ней все — от воевод до генералов…
            Арсеньевых? Фамилия моя,
            Кого в ней только жизнь не намешала!
А Лермонтов?… Шотландский древний род,
В России он с семнадцатого века,
Но есть ещё мифический Лермонт,
Великий Байрон — предки человека,
            Который вдруг появится на свет?! (Вздыхает)
Скорее бы! Теперь уж мне неймётся
Увидеть правнука!.. Год, пара лет —
И Мишка-холостяк за ум возьмётся…
В Тарханах справим свадьбу!.. Видит Бог,
Для молодых ничто не пожалею!
Лишь только бы (указывает в небо) Он мне помог
Прабабкой сделаться быстрее,
   Пора жива я… (Тяжело дышит). Каторжная ночь!
   Не спится, душно! Кто бы смог помочь?!..

            СЦЕНА 16.
И снова дом Верзилиных, глубокая ночь. Офицеры уходят, девицы машут им вслед. Эмилия и Монго.
ЭММА (Монго). Ах, мсье Столыпин… Пору слов
Позвольте?.. Я вас умоляю! (Остаются одни).
Характер ли у Вас таков,
Но Вас послушают, я знаю…
МОНГО. Да что случилось? Вы бледны,
На Вас лица нет, Эмма…
ЭММА. Знайте,
Что наши домыслы верны!
За спорщиками вслед ступайте,
И разнимите!.. Разговор
С сестрой подслушать мы сумели:
Мартынов и Ваш брат Лермонт
Договорились… о дуэли!!!
МОНГО. Ах, вот как? (С усмешкой). Это не всерьёз!
Такие случаи бывали.
Запас нешуточных угроз
В кругу армейском мы слыхали.
Где карты, женщины, вино,
Никак не обойтись без драки,
Конечно, офицеры, но —
Все молодые забияки!
Но утром с трезвой головой
Проснёшься, вспомнишь: ты ведь сотник!
Бойцов везти сегодня в бой!..
ЭММА. И всё заботы — о сегодня?..
МОНГО. Вы правы, мадемуазель.
            Вчерашнее — пустяк, забава!
Какая, чёрт возьми, дуэль?
В бою и смерть достойней, право!

            СЦЕНА 17.
Тарханы. Летний вечер 1841 года. Дядька Андрей Соколов.
АНДРЕЙ. Какой сегодня душный вечер!
            А запах?.. Созревает рожь!
И лето, осени навстречу,
Ярится, что с него возьмёшь?
Крестьянский сын, я также в поле
Трудился в юности, но вот
Меня забрали барской волей
В поместье: здесь барчук растёт
И нужен Дядька для надзору…
Мне было двадцать в эту пору,
А Мишке вовсе пара лет…
Но тяжелейшая из бед
Его настигла, мальчугана:
Смерть бедной матушки, а там
Вослед одной, вторая рана:
Отец уехал из Тархан!
Была любимая бабуля,
И няньки, и учителя,
Но в сердце юном, словно пуля,
Застряла горечь бытия.
Со мной одним Мишель делился,
Я был ему как старший брат,
И в детстве, как с «французом» бился
Его тархановский отряд,
И там, в Москве, в Середниково,
Где юность нежная цвела,
И в Питере…
Ужели снова
Его увидим?! Провела
И эта умница Наталья
Атаку хитрою тот раз,
И я напоминал подчас
Его бабуле про желанье
Родного внука… И теперь
Уж позади его метанья!
Уж скоро отворится дверь
И он войдёт — гусар вчерашний
И всеми признанный поэт!
Промчится вдоль родимой пашни,
Увидит юности рассвет,
Войдёт смиренно в храм Господен,
Воздаст ушедшим…
Много дел
У тех, что молод и свободен,
В ком Божий дар, кто духом смел!
А мне какое уваженье —
Творцу известному служить!
«Позвольте, сударь, доложить?..
К вам юный трагик. Без сомненья,
Желает труд свой предложить».
Мишель — известный всем редактор!
И дом на Невском, и приём,
А выезд!.. И немалый фактор —
Мундир не воинский на нём
(Такие мы видали с детства)
Но тоже знатный: кто журнал —
Широкой публике в наследство
Творит — тот «штатский генерал»!
Андрей широко разводит руки и улыбается, предвидя радостную перспективу.
Но главное, конечно, дети!
Вернётся барин в добрый час,
Невесту, наконец, приметит
(Дай бог, Наталия! Для нас
Хозяйки лучшей быть не может:
Умна, но не сварлива, нет),
А после свадьбы, Бог поможет,
И дети… Дочки — майский цвет,
И озорные мальчуганы —
Все кареглазые, в отца!
И вновь наполнятся Тарханы
Их нежным смехом без конца!
А я, ваш старый добрый Дядька,
Андрей Иваныч Соколов,
Хоть снова бегать и играть-ка
В «Бородино»* готов!
      (Занавес).
*В Тарханах до сих пор сохранилась детская площадка, построенная Дядькой Андреем Соколовым для игры юного Мишеля и его сверстников в «Бородино».

            СЦЕНА 18.
Пятигорск, 16 июля 1841 года. Ночь. Монго один — в страшном волнении, возле открытого настежь окна…
МОНГО. Всё смолкло в мире, всё уснуло,
На небе смена караула,
            И, вместо тучи грозовой,
Луна глядит над головой.
Уже ни ветра нет, ни грома…
Такое тоже мне знакомо:
Вдруг налетят из-за скалы
Лихие горцы, выстрел грянет,
Свинец бойца смертельно ранит,
Завесит порохом стволы,
Звенит булат, трепещут кони,
И злобный крик, и тяжкий стон,
Потом раздастся звук погони
И вот уже всё дальше он…
В ущелье, где тропа крутая,
Стучат копыта, замирая,
И вот уж тишина кругом
В беспечном небе голубом,
И всё исчезло, всё пропало,
Как будто не было вовек,
Лишь кровь струит кусок металла —
То умирает человек!
Вот так вчера из горной кручи
Напал на город грозный шквал:
С Бештау вниз скатились тучи,
И яркой молнии кинжал
Пронзил насквозь их! Ливень хлынул,
На светлый город тьму надвинул,
Гремел, не умолкая, гром,
Потоки пенились кругом…
Но так же быстро всё пропало.
Гроза ушла… Погрохотало
Ещё на краешке земли,
Подкумок клокотал вдали,
Вдруг ставший грозным, словно Терек,
И, заливая пеной берег,
Ручьи бежали между скал…
Но город снова прежним стал —
Таким, как крепость после боя…
…Вот только нет в живых героя,
Но крепости не привыкать
Своих защитников терять!
Монго в смертельной тоске ходит взад-вперёд.
Встаёт рассвет уже… О, Боже!
Из бед досталась мне, похоже,
Страшнее всех (где силы взять?)
   Письмо Арсеньевой писать!
Уж лучше б сорок раз в сраженье,
Уж лучше бы в изнеможенье
Идти походом боевым,
Чем быть мне вестником таким!
      (Берет перо и бумагу, со вздохом)
Но делать нечего… Я ближе
Других посланников не вижу,
Кто с первых слов бы не убил
Его бабулю. Дай мне сил!
(Молится Богу и пишет письмо Елизавете Алексеевне).
«Мы были, тётушка, не раз
С ним вместе в битвах за Кавказ.
Как часто пули там летали!
Те дни мы адом называли,
Но в Пятигорске, здесь, в раю?..
(С мистическим удивлением)
Ваш внук — он чуял смерть свою!!!
Вы помните ли грот Дианы?*..
Мишель давал на днях пикник,
И все слегка мы были пьяны,
Когда он мне к плечу приник
И прошептал: «Вдруг мысль закралась,
Что мне недолго жить осталось…»
Его я переубеждал:
«Ты молод, брат, какой финал?!
И с Шамилём** мы примирились,
Ещё не скоро под ружьё,
С чего предчувствие твоё?
Шальные мысли появились
Откуда вдруг?!»…
Он глубоко
Вздохнул — и вылил прочь клико***.
А вскоре звали нас на вечер
К мадам Верзилиным, а там
Играл рояль, горели свечи…
Флирт разгорелся из-за дам,
И кто уж первый, я не знаю,
А оттого предполагаю,
Что вызов получил Мишель…
            Он отдал дань Железным водам****
            И, возвращаясь, мимоходом,
            Шутя... заехал на дуэль…
Природа вдруг рассвирепела,
Из низких туч гроза гремела,
И, благородный, как виконт,
На воздух выстрелил Лермонт!
…Не смею я писать вам дальше...
Противник, сын вражды и фальши,
Всё колебался и бледнел,
И секундант прервать хотел
Ту затянувшуюся муку,
Но — грянул гром! и выстрел!..
«В руку?» —
Вскричал в тоске один из нас.
Мы подбежали, но из глаз
Уже сознанье убегало…
Противник превзошёл себя!
Стрелок до нынешнего дня
Не самый меткий, но попала
Здесь пуля в сердце!!!..
Видит Бог,
Я всё вам выложил, как мог.
И только порученье ваше
Беречь его от силы вражьей
Не в силах был исполнить я:
Какой же враг?! Они — друзья!!!*****
Мир изменился, безусловно:
Когда ваш давний школьный друг
Вам в сердце метит хладнокровно…
Всё перепуталось вокруг!
Но я любил Мишеля свято,
Любил как друга и как брата,
Поэта — более всего!
Я верю: будут знать его
Не меньше Пушкина, быть может!
Наш род он славой преумножит,
И нам не превратиться в дым,
Поскольку жили рядом с ним!»
            (Занавес).
* 8 июля 1841 года в Пятигорске на пикнике в гроте Дианы Лермонтов признался другу в предчувствии скорой смерти.
**Имам Шамиль — предводитель кавказских горцев.
***Знаменитое шампанское «Вдова Клико».
**** Последний день жизни, 14-15 июля, Поэт провёл в Железноводске и колонии Шотландка.
***** Николай Мартынов учился с Лермонтовым в Школе юнкеров, они вместе участвовали в экспедиции генерала Галафеева и вообще считались добрыми друзьями. Младшая сестра Мартынова, Наталья, была самой верной пассией Поэта: она единственная из них вышла замуж уже после его смерти.

            СЦЕНА 19
Лето 1841 года. Елизавета Алексеевна в глубоком трауре, постаревшая и совсем седая, молится Богу:
ЕЛИЗАВЕТА. Позволь, Господь, уйти в могилу!
Последнюю теряю силу,
Вся жизнь моя оборвалась!
            (Держит в дрожащих руках письмо Манго).
Из Пятигорска донеслась
Весть страшная, нельзя поверить,
Нельзя от ней захлопнуть двери,
Чтобы не слышать и не знать,
Не задыхаться, не страдать!..
И первый раз я возроптала:
«Ужели для одной судьбы
Всего, что мне досталось, мало?!.
Ужели прежние гробы —
Не тот на сердце груз свинцовый,
Что им понадобился новый,
И вот чугунная плита
Мне для страдания дана?!..
Скажи, скажи мне, Боже правый:
За что же, на свою беду,
В твоих покоях величавых
Упокоенья не найду?
За что, за что же ты меня
Не взял до нынешнего дня?!
Лежала б я в гробу холодном,
От вести злой навек свободной,
И не коснулась бы она
Моих ушей… (Спохватившись)
Прости мне, Боже!
Все эти мысли сатана
Внушает в голову, похоже. (В ярости)
О, нет! Я жить ещё хочу,
Чтоб выбрать кару палачу!!!
Молиться буду нощно, денно,
Чтобы на лбу его нетленно
Горело имя: «Я палач!»,
Чтоб всякий русский в страхе, вскачь
Бежал от этого злодея!!! (Пауза)
…Ещё хочу внучка привезть
В Тарханы… Вечно зеленея,
Шурша листвой благую весть,
Пусть дуб склоняется над ним,
Как над живым! Как над живым!!!
            (Занавес)

            СЦЕНА 20.
Пятигорск, август, раннее утро. Наталья Мартынова смотрит в небо.
НАТАЛЬЯ. Примета в Пятигорске есть:
            Когда на вас с утра
            Глядит Эльбрус — благая весть,
            А нет — не жди добра.
            Весь город в зелени садов,
            Плоды на всякий вкус,
            А с вышины в сиянье льдов
         Глядит на вас Эльбрус.
Когда то здесь, не так давно,
Творил один поэт.
Эльбрус глядел ему в окно
И улыбался дед.
         Июльский тёплый светлый день
         Беды не предвещал,
         Но в небе пробежала тень,
         И в ней Эльбрус пропал.
Молчал, насупившись, Машук
Под тучей грозовой,
И грянул гром! И всё вокруг
Укрылось пеленой…
А поутру, как тяжкий груз,
Как сон, ушла гроза…
На Пятигорск глядел Эльбрус —
Холодный, как слеза!

            СЦЕНА 21.
      Ставрополь, август 1841 года. Штаб Кавказской линии, кабинет генерала Граббе. Он и адъютант.
ГЕНЕРАЛ. Кто на приём сегодня есть?
АДЪЮТАНТ. Лишь дама, Павел Христофорович…
ГЕНЕРАЛ. Ах дама? Этакая честь!
            (В сторону). Займёт надолго разговорами…
            Но, делать нечего, зови!
      Входит Наталья Мартынова в трауре.
ГЕНЕРАЛ. Мадмуазель? Прошу садиться.
У вас волнение в груди?
(Я видел этакие лица),
И траур — горести пример…
   НАТАЛЬЯ. Увы! Погиб ваш офицер,
А мой жених…
ГЕНЕРАЛ. Позвольте имя?...
НАТАЛЬЯ. Поручик Лермонтов…
ГЕНЕРАЛ. Ах так?!.. (В сторону)
А скрытный! Даже меж своими
О свадьбе не сказал, чудак…
Пардон, а вас зовут?..
НАТАЛЬЯ. Наталия.
ГЕНЕРАЛ (в сторону). «Красавица! Гордиться б мог!
            Черты лица, и грудь, и талия —
            Всё совершенно, видит Бог!
Но, вместо свадьбы, три недели
В холодной ты лежишь постели,
Поручик!»..
НАТАЛЬЯ. Вы молчите?
ГЕНЕРАЛ. Да.
Хочу собраться с мыслью, право.
Я старый воин и всегда
Взываю, чтобы в бой кровавый
Шли смело, мадемуазель:
Сам Бог решит, чья смерть сегодня!
Но смерть по жребию, дуэль —
Не перст судьбы, а прихоть сводни!
   НАТАЛЬЯ. Я понимаю, генерал…
Но ведь бывал он и в сраженьях?
      ГЕНЕРАЛ. И в замечательных бывал!
            Вполне достоин восхищенья!
            Его я помню в том бою,
Где ранен сотник наш бывалый…
И вот, у смерти на краю,
Он указал:
            «Надёжный малый
            Месье Лермонт!»
Слова вояки,
«Охотника»* и забияки
Я был не вправе не учесть,
И с той поры (большая честь!),
В разведку сотню вёл поручик…
НАТАЛЬЯ. Я знала, что он будет лучшим!
ГЕНЕРАЛ. Но ещё лучше он — Поэт!
Я за свои полсотни лет
Узнал немало офицеров —
В сраженье неизменно первых
И с восхитительным пером,
Они воспели битв немало,
Но самой лучшей одой стала
«Скажи-ка, дядя?»… И притом
С французом Лермонтов не бился,
В те дни ещё он не родился,
А через двадцать с малым лет
Откуда в юноше такое? —
Душа солдата, чувство боя,
Пороховой его букет?..
Откуда вдруг к нему пришло —
Явление Бородино?!
А горцы, Мцыри, а Печорин?..
Никто так не воспел Кавказ,
Как Ваш жених…
НАТАЛЬЯ. Позвольте Вас
Просить…
ГЕНЕРАЛ. Конечно!.. в Вашем горе…
НАТАЛЬЯ. Я слышала, что здесь, в тюрьме
Сидит убийца — мсье Мартынов...
Так передать нельзя ли мне
От матери письмо для сына?
ГЕНЕРАЛ. От матери?.. Вы ей близки?..
Да говорите же смелее!
НАТАЛЬЯ (пряча глаза). Мы и родня, и земляки…
            (решительно). Нет! Далее скрывать не смею:
Мартынов — брат мой!!!..
   ГЕНЕРАЛ. Даже так?!..
Убит жених рукою брата?
            Ромео, но наоборот?!
История весьма богата,
            И поразителен исход!
            (Задумчиво ходит по кабинету).
ГЕНЕРАЛ. Да, несколько иной сюжет,
Прошу простить я за сравненье,
Но ежели моё вам мненье —
Не звук пустой…
НАТАЛЬЯ. Конечно, нет!
ГЕНЕРАЛ. Ваш брат — ведь он уж стал майором!
Кавалергард, и очень скоро
Полком командовать бы стал…
Война для юношей — садовник!
Я сам был в 26 полковник,
А в 29 — генерал!
Увы, случалось офицеру
В бою прервать свою карьеру,
Тогда и слава, и почёт,
Но иногда бывало хуже:
Неверный шаг и честь нарушит,
И к славе тропку оборвёт.
Когда отсель пойдёте к брату
(Я пропущу вас, так и быть),
Скажите, что вины проклятой
На нём могло бы и не быть,
Когда бы помнил он, как воин,
Усвоив это на века,
Что славы только тот достоин,
            Кто поразит в бою врага!
А выстрел, одолевший друга,
(Сегодня модная дуэль) —
Убийство! Чаще от испуга…
Согласны, мадемуазель?
НАТАЛЬЯ. Мой брат — он был наперсник милый!
Казалось мне, что вместе с ним
Нам не расстаться до могилы!..
Но он уехал в Петербург,
А как то летом, в Подмосковье
Нас познакомил:
«Вот мой друг
Мишель!»..
Я встретилась… с любовью!
Я понимаю, генерал,
Что так влюбляться слишком рано,
            Да и Мишель ещё был мал…
Он был герой того романа,
Что создал пламенный Шекспир
В своих Ромео и Джульетте…
А для меня он — целый мир!
Его друзья и даже эти —
Девицы первые его:
Лопухины или Сушковы
Казались мне мудрей всего,
Что окружать его готово.
Но не спеша бежали дни,
Девицы выходили замуж,
И оставались мы одни:
Мишель и я…
«Год, два, а там уж
Соперниц нет! — гадала я. —
И он поймёт, что лучше нету!
Ромео выберет меня —
Свою любимую Джульетту!»
ГЕНЕРАЛ. Вы виделись?
НАТАЛЬЯ. Да каждый день,
Как он бывал в Середниково!
Забьёмся в липовую тень,
И он рассказывает снова
Про жизнь героя своего —
Печорина… А вы читали?..
ГЕНЕРАЛ. Прочёл я тотчас же его,
            Как из столицы мне прислали
            Журнал… Он гений, ваш жених!
НАТАЛЬЯ. Увы, как поздно все узнали
            То, что мне ясно было в них —
            В седых аллеях Подмосковья!
            Мне кажется, свою любовь я
Дарила автору уж тем,
Что он с меня, как тот художник,
Своих героев рисовал:
Глаза, и профиль, и овал,
И даже тот костюм дорожный,
Что на Княжне…
ГЕНЕРАЛ. На Мэри?
НАТАЛЬЯ. Да!
Всё это взято, господа,
С меня!.. Мне было девятнадцать,
Когда был выпущен роман…
И недруг бы не смог придраться,
Что все черты мои и стан —
Всё повторила героиня!..
Увы, Мишель не сможет ныне
Иметь суждение своё,
Но имя той, что полюбила,
Его Печорина — моё!!!
Наталья от страдания и боли заламывает руки.
А брат и Лермонтов — они
С армейской юности дружили
И службу ратную несли
И даже земляками были.
Что вдруг меж ними, я не знаю…
      ГЕНЕРАЛ. Ну что ж… Хотите ли к нему?
Не всем я это дозволяю,
Но Вас… Вас отведут в тюрьму.
            (Занавес).
*Охотники — во времена Лермонтова так называлась конная разведка.

            СЦЕНА 22.
   Ставрополь, гауптвахта, в которой сидит Николай Мартынов. Наталья идёт на встречу с ним и со страхом оглядывается…
   НАТАЛЬЯ. Какие тяжкие засовы...
            И нелюдимый часовой…
Ей подвигают жёсткий стул и выводят арестованного.
МАРТЫНОВ. Сестрица?! Мрачные оковы
Мне озаряет профиль твой?!!..
А где маман?..
   НАТАЛЬЯ. Она хворает.
Ей не позволили врачи…
МАРТЫНОВ. Должно быть, бедная, страдает?..
Не спорь, Наталия, молчи!
Молчи! Я здесь, в темнице, вижу
Как где-нибудь в свой светлый круг
Вы входите… всё ближе, ближе…
И вот узнали вас, и вдруг:
— «Их сын и брат — убийца!!!». Разом
Улыбки исчезают с глаз.
Как поражённые проказой,
Идёте прочь…
   НАТАЛЬЯ. На этот раз
Ты не ошибся! Почему же,
Когда ты знал, что будет так,
Не поднял вверх своё оружие?
Ужель смертелен был твой враг?
МАРТЫНОВ. Увы, но ты права, Наташа!
Я знал Мишеля с юных лет,
Сражались мы и школе нашей
На эспадронах…
Пистолет
Он на дуэли первой* вскинул
В пустое небо… Но потом
Он возмужал, он стал бойцом…
И благородство он отринул!
Припомни-ка его роман:
Печорин — это ведь сам Мишка:
Его лицо, улыбка, стан…
   НАТАЛЬЯ. Зато Грушницкий — ты, братишка!
            Так все подруги говорят…
   МАРТЫНОВ. Пусть так, но ведь его убил он?!…
            ……………………………………..
            И вот сошлись мы… Этот взгляд
Я не забуду до могилы!
То был и автор, и герой,
И Лермонтов, и мрачный Демон…
…Я выстрелил!!!..
Он в этих стенах
Меня преследует порой!
      НАТАЛЬЯ. С той малой разницей, что ты
Живой, а Лермонтов в могиле….
Убил ты все мои мечты,
Мой старший братец, прежде милый!
Но главное я поняла:
В тот вечер
            на горе Машук
Никто не вспомнил про меня:
Ни ты,
         ни твой армейский друг!
   (Занавес).
* «На дуэли первой…» — имеется в виду дуэль Лермонтова с Барантом.

            СЦЕНА 23.
Ставрополь. Генерал Граббе и его Адъютант.
ГЕНЕРАЛ. Ещё кто есть сегодня на приёме?
АДЪЮТАНТ. Нет, Павел Христофорыч. Никого!
ГЕНЕРАЛ (облегчённо). Оно и хватит. Той девицы кроме,
            Хватило бы и взвода одного!
Какая здесь шекспировская драма:
Убит жених, убийца — брат родной!
АДЪЮТАНТ. Да. Лермонтов — невероятно прямо.
Писатель и художник — да какой!
Его роман взахлёб читал сам Гоголь!
А как поручик горы рисовал!
Бывало, остановится дорогой,
Достанет кисти — и готов Провал!
ГЕНЕРАЛ. А мне, признаться, Демон всех дороже,
Нечистый дух, а как воспел поэт!
АДЪЮТАНТ. А «Маскарад»? Его Арбенин тоже —
            Картёжник, плут, но драмы лучше нет!
            А как Ермолов давеча хвалился,
Когда в журнале «Мцыри» прочитал:
«Ведь это я тот русский генерал,
Что вёз ребёнка!»… Даже прослезился…
ГЕНЕРАЛ. Постой-ка, ротмистр, осади немного,
Мне Алексей Петрович тоже мил
И он, бесспорно, ездил той дорогой,
Но «с гор к Тифлису» — это я ведь был!
Тот «монастырь из-за горы,
Струи Арагвы и Куры»,
Поручиком воспетые в поэме,
Всё это проезжал я в своё время!
   Генерал тяжёло вздыхает и машет рукой.
         Но в принципе не так оно и важно:
Кто генерал и что там за река…
Поэта потеряли — вот что страшно,
И дар его могучий — на века!
            Талантами — от Польши до Сибири —
            Богат и славен русский наш народ!
Но в души наши этакого «Мцыри»
Никто другой не вложит, не вобьёт!

            СЦЕНА 24.
Зима 1842 года. Тарханы. Андрей Соколов, затем Елизавета Алексеевна.
АНДРЕЙ. Прошла зима. Тяжёлой, мрачной
Она в имении была.
(Такой же выпала невзрачной,
Когда Мария умерла).
И в праздники не веселились —
Ни скоморохов, ни гостей,
Хозяйка плакала, молилась,
И все Тарханы вместе с ней.
Не «за компанию» грустили,
Слеза невольная в глазах:
Мишеля искренне любили!
Плохого никому из нас
Не сделал молодой хозяин.
Знакомый с детства милый барин
Своим крестьянам, либерал,
Он вольную навеки дал!
Что до меня, то я не знаю,
Как жить без барина, как быть?
Я ничего не понимаю:
Кого, кого теперь любить?

(Входит Елизавета Алексеевна и впервые за полгода улыбается)
ЕЛИЗАВЕТА. Ну что, Андрей Иванович? Пляши!
Пришла бумага — та, что мы так ждали,
Теперь Мишель, оплот моей души,
Вернётся вновь в свои родные дали!
Теперь он будет с нами навсегда!
Читай, Андрей, указ великий царский,
А у меня… дрожат мои глаза
И слёзы застилают день январский.
Андрей берёт в руки гербовый лист и читает.
АНДРЕЙ. Дозволено вдове капитана Преображенского полка Михаила Васильевича Арсеньева Елизавете Алексеевне, урождённой Столыпиной, перевести прах внука её Михаила Юрьевича Лермонтова из Пятигорска в родовое имение Тарханы Пензенской губернии. Руку к сему приложил — Николай Павлович, император Великой и Белой и прочия…
ЕЛИЗАВЕТА. Поедешь ты! Возьмёшь с собой двоих:
Тех самых, что с Мишелем на Кавказе…
(Указывает на Указ). Бумагу береги!
АНДРЕЙ (стучит себя в грудь). Здесь, на груди —
И этот лист, и всё, что есть в Указе!
ЕЛИЗАВЕТА. Там, в Пятигорске, внука отпоёшь
И переложишь в новый гроб, свинцовый.
Обратно осторожно повезёшь…
АНДРЕЙ. Ах, матушка! Когда бы в жизни новой
Бог сделал из меня богатыря,
Я на руках донёс бы Михаила!
ЕЛИЗАВЕТА. Да верю, верю! Видимо, я зря
С ним на Кавказ тебя не снарядила!
АНДРЕЙ (сурово). Да, барыня! Не знаю, что и как,
Но я б в ногах валялся у обоих!..
А всё французы… Ну какой дурак
Дуэль придумал?..
ЕЛИЗАВЕТА (грозно). … Я ведь навсегда
В Тарханах запретила это слово?!
Не слышала чтоб больше никогда
Дуэль, Поэт!* (Сжимает виски). Ну вот, вернулась снова
Мигрень! Ну что с неё возьмёшь?…
Одна лишь смерть излечит раны!
Но не умру, пока не привезёшь
Ты внука милого в Тарханы!

            СЦЕНА 25.
Пятигорск — Тарханы, апрель 1842 года. Наталья, Андрей, Монго.
НАТАЛЬЯ. Пришла весна, забрезжил вновь
Кладбищенский рассвет,
Свою нетленную любовь
Нам завещал Поэт.
На север тронул странный груз —
Тяжёл, свинцов, уныл…
Глядел, глядел вослед Эльбрус,
Пока хватало сил…
Блистала вешняя вода,
И гор печальный свет,
С седым Кавказом навсегда
Прощался наш Поэт.

АНДРЕЙ. Нависли низкие туманы
Над белопенною Кумой,
С Кавказа в милые Тарханы
Везут хозяина домой.
Скрипит натружено телега:
И путь далёк, и груз тяжёл,
Освободившийся от снега,
Зазеленел широкий дол…
МОНГО. Ах, если бы в такую пору
На вороном своём коне!
Какую дал бы он им фору
В чеченском стареньком седле!
Каким бы вихрем он ворвался
В Апалиху, в семью друзей,
Со всеми бы расцеловался
По-деревенски, без затей,
И снова, снова ногу в стремя —
Неси в Тарханы, верный конь!
Мы в бой летели, было время,
Повсюду полыхал огонь,
Вертелся чёртом друг военный,
И пули не задели нас,
А нынче, гордый, но смиренный
Колено преклони в тот час,
Когда бабуля, видя внука,
Из дома выйдет не спеша…
Какая долгая разлука,
Как надрывается душа!
АНДРЕЙ. Нависли низкие туманы
Над Милорайкою-рекой,
С Кавказа в милые Тарханы
Свезли хозяина домой,
И в день апрельский, в церкви новой,
На родине отпели чтоб,
Поставили простой, свинцовый,
Непреподъёмно тяжкий гроб.

            ЭПИЛОГ
НАТАЛЬЯ. Седая повесть прежних дней…
Зачем мы вспомнили о ней?
Что есть такого в этом свете,
Чего не знают наши дети?..
И уж совсем не для того,
Чтоб проповедовать и спорить…
Любовь! Вот тайный смысл всего.
Любовь и смерть, любовь и горе —
Всё в море чувств переплелось!
Всепобеждающая сила
Порой сильнее, чем могила,
И твёрже, чем земная ось!
            (Занавес)

Тарханы — Москва — Пятигорск — Санкт-Петербург — Тарханы.
            Кузнецов Юрий Александрович
            (Юрий Арбеков)

Январь 2019 года, 25 сцен с прологом и эпилогом. 70.200 знаков с пробелами.             Свидетельство о публикации №119010801270