Пишу, как было.
Мне не пришлось собирать деньги себе на свадьбу – родители копили, а он собирал деньги на свадьбу, но собрал себе на похороны.
Я не знал его при жизни. Даже не слышал о его существовании, но он знал обо мне.
Ему было 35 и он нашёл женщину, которую полюбил и получил взаимность.
Я знал её, но не близко. Красивая, замужем, ребёнок. Потом упустил её из виду на несколько лет.
Оказалось, что муж сел в тюрьму, куда она моталась к нему два раза в месяц больше года.
Когда мужа выпустили, он стал пить. Оскорблял. Ревновал.
Ни одна тюрьма не разрешит свидания два раза в месяц без денег, а денег у неё не было.
«Надень короткое и иди. Кокетничай с ними», – сказала ей старшая подруга.
Она не знала, что так можно.
Кокетничала с начальником тюрьмы, надевала короткое.
Она подала на развод и жила одна с дочерью. Работала на двух работах.
Нашла программу в университете без отрыва и добыла второй диплом, но не за деньги, а училась.
Встретила человека.
Они стали жить втроём с дочкой, и он сказал, что хочет остаться с ними – так и сказал – с ними – но должен собрать деньги на свадьбу, на мебель. У неё брать не стал. Сам хотел.
Сказал родителям, всех познакомил. Деньги отдавал ей.
Собирали.
Он возился с каким-то бизнесом и хотел со мной познакомиться – со мной до войны многие хотели познакомиться – но она ему отказала – боялась сглазить до свадьбы.
Однажды он сказал ей, чтобы она предупредила меня вывести деньги моей фирмы из банка А, но не говорила мне, откуда она узнала.
Я спросил её, откуда она узнала. Она сказала, что не может сказать, откуда.
Я понял и вывел деньги. Банк сгорел.
Когда началась война, он получил повестку и ушёл в армию. Состоял на учёте, что-то подписал.
Бегать не стал. Надел погоны. Войны тогда, как таковой ещё не было. В Славянске стреляли. Канонада до нас доносилась редко.
Его машину обстреляли, но никого не задели. Водитель выруливал от выстрелов и врезался в дерево. Пассажир погиб.
Она позвонила мне и сказала, что погиб её любимый, что его мать живёт у кладбища, где уже не хоронят. Без взятки не хотят хоронить.
Офицера, погибшего на войне. Матери 80 – он был поздний ребёнок.
Друзья собрали деньги, но она отдала их матери, а свадебные отдала за могилу и памятник.
Хотела, чтобы на памятнике среди прочего написали «от жены». Но мать заупрямилась – вы не венчаны.
В тот день я написал рассказ, где попросил найти священника, который за деньги венчает с покойниками.
Я стал ей часто звонить. Нас всех тогда сильно разбросало. Я с трудом держал в поле зрения дорогих мне людей.
Жить ей с дочкой было негде – на Донбассе шла война. Снимала какие-то полуподвалы, где в проходных комнатах жили хозяева, работала.
Узнав её историю, ей давали место. Узнав её саму, оказывали знаки внимания.
Друг погибшего мужа посватался к ней через месяц после похорон. Ездил, возил продукты, показал свою квартиру.
Но она тогда не могла.
Оказалось, что его гибель оформили как автокатастрофу. За погибшего в бою компенсация намного больше.
В деле ещё был фиктивный акт об алкогольном опьянении водителя.
Нашли адвоката. Выиграли суд. Его мать хотела отдать деньги ей или поделить, но она не взяла…
Однажды меня попросили вывезти с Донбасса большую сумму наличных. Дали хорошие комиссионные.
Дело было рискованное.
Когда-нибудь я напишу об этом, а пока нельзя.
Денег было много. Их оказалось больше, чем думали в начале, но я всё отдал хозяину.
Он удивился, почему я не взял лишнее себе.
Это, конечно, была проверка, но тогда я об этом не подумал.
Не факт, что проверяли именно меня. Там разное было.
Хозяин сказал – мы можем отсюда с тобой взять.
Я тогда ещё не хотел зарабатывать на войне – думал, быстро утихнет, а оно вон как…
Я рассказал ему о ней, и мы купили ей квартиру.
Три года она была одна. Мы созванивались.
Дважды в год она ездила за 300 км на могилу и постоянно со мной говорила о том, что посадили траву, покрасили оградку, ещё что-то.
Постоянно говорила о его матери.
Почти в каждом разговоре.
Сначала было невозможно слушать, потом я привык.
Я знаю об этой пожилой женщине теперь много. О своей матери мало говорила.
А года через три она перестала об этом говорить.
Была ли она мне благодарна?
Она тогда брала и теряла всё, что давалось и терялось с равнодушием, которое хуже слёз.
С равнодушием памятника на могиле, на котором НЕ написано «от жены».
Её равнодушие было тяжелее, чем рассказы о траве на могиле – они были шелестом могильной травы на майском ветерке.
Однажды, спустя год или два так же равнодушно сказала – я ведь как в кино бросилась на гроб. Никогда не думала, что способна на такое.
Броситься и упасть на крышку гроба. Упасть и лежать и не давать хоронить…
Иногда я слышу от людей, что сам рассказываю о войне равнодушно.
Пишу я иначе – с завитушками, а на словах некогда мудрить.
После моих устных рассказов о войне люди столбенеют – как ты об этом говоришь, ведь ни кровинки в словах!
Холод.
С таким же холодом говорят о войне многие беженцы Донбасса.
Вслушайтесь в их голоса, если найдется минутка.
С таким же могильным холодом моя бабушка рассказывала о прошлой войне, где остался мой дед, хотя я уже на 20 лет старше его, рассказывала о панических вокзалах, о поезде разбитом бомбёжкой, где была её мать, о барже, ушедшей на дно Волги под Сталинградом с родителями деда.
«Поезд разбомбили. Они пошли пешком. Твою прабабушку несли. Она умерла в поле на руках у тёти Буни. Могилу твоего деда не найти».
Бабушка рассказывала о своих матери, сестре и муже, но называла их как не своих родственников, а моих.
Бабушка исключала себя, и я оставался один на один с людьми, погибшими за четверть века до моего рождения.
У меня установилась с ними первая степень родства и наступила первая очередь наследования их имущества:
• Конверт со старыми фотографиями – 2 шт,
• старый фанерный шкаф с вещами – 1 шт,
• скрипучий диван с провалом посредине – 1 шт,
• тахта со съемными валиками – 1 шт,
• швейная машинка Зингер – 1 шт,
• солонка из фарфора с головой рычащей собаки – 1 шт,
• чугунная эмалированная утятница с крышкой – 1 шт.
Когда я услышал повтор, увидел повтор через 75 лет...
Я решил, что это не должно повториться до конца, зная то, что было потом.
Ютилась с детьми в коморке, топила дровами, ела мерзлую картошку, работала, держала два огорода – один большой за городом. Огороды обворовывали.
Узнавая её историю, ей давали место. Узнавая бабушку, оказывали знаки внимания…
Однажды она спросила у меня какие книги ей надо читать. Я дал список.
Сказала, что мои книги очень трудные.
Тяжело их читать.
Я научил её читать мои книги, как бабушка учила меня читать свои.
Правильную книгу не читают, а живут ею.
Сначала очень трудно и непонятно, потом понятно, а потом ты живёшь этой книгой и после неё три месяца ничего не можешь читать.
Обязательно нужно пересказывать местами вслух. Наедине с собой. Пересказать кому-то. Запоминать, иногда зубрить, записывать в блокнот. Они теперь в телефон записывают.
Через десять лет правильные книги можно перечитывать.
Ты ничего не забыл и книга та же, но написано в ней другое.
Её стали замечать и двигать. Сама она ничего никому не рассказывала. Из её истории знали только то, что муж погиб. Заботились, но и ухаживали. Но она была одна. Я бы знал.
Она увидела волонтерскую ярмарку в пользу сирот Донбасса и захотела стать продавцом.
Из-за красоты ей давали больше за детские рисунки и глиняные свистки.
Однажды она позвонила и равнодушно сказала, что не спит ночами, что хочет заснуть и не проснуться, что ненавидит свою работу и всех кто там есть.
Пишу, как было.
Я приехал в её город. Снял гостиницу. Встретил с работы. Мы шли с цветами по городу и говорили. Люди смотрели на нас.
Мы сидели у неё за полночь. Она уснула с дочкой на диване, а я – на раскладушке.
Утром пили чай. Я впервые увидел волнение на её лице.
Проводил на работу.
Вечером пошли в театр. Посидели в кафе. Мы шли в сумерках по городу и в огнях уличных фонарей люди смотрели на нас.
Вдруг она взяла меня под руку. Она опять заволновалась, но вдруг изменилась.
Она раньше всегда ходила, глядя немного вниз, будто под ноги, наклонив голову, но тут она выпрямилась и стала смотреть в лица встречным. Её глаза заблестели. На нас обращали внимание.
Мы расстались у подъезда. Чмокнул в щёку.
Пишу, как было.
Я приехал тогда, хотя знал из других своих книг, что этого делать нельзя. Знал всё до последней буквы, знал, что когда-нибудь напишу этот рассказ, и знал его до последнего слова уже тогда.
Я был далеко. Виделись мы редко. Однажды она сказала – я сегодня не хочу Вас отпускать.
После этого, бывало, она просила приехать, а бывало – я.
Она так и осталась со мной на вы и ни разу не назвала по имени.
На днях она позвонила, и сказала, что встретила человека. Сказала, что не знает, как быть.
А я откуда знаю, как быть!
Я пишу только, как было...
Я узнал об этом человеке, и сказал ей, что она может сделать счастливым любого мужчину на Земле, если он не подлец и не идиот, что таких как она в мире по пальцам одной руки…
Она сказала, что не хочет больше страдать, а я сказал, что если он переедет к ней, то всё будет как надо, а если будет жить у себя и приезжать раз в неделю, то навряд-ли.
Скажи ему, что хочешь нормальную семью и ребёнка, пусть думает, а тебе нечего думать, потому что лучше тебя он не найдёт.
И дочке тоже скажи. Не ставь её перед фактом, перед выбором, а посоветуйся с ней. Скажи дочке то же самое, что ему.
Она уже думала о том, что надо поговорить с дочерью, которая однажды сказала: «Я хочу, чтобы ты вышла замуж»…
Те слова.
Те слова я услышал от неё дважды. Первый раз, когда наши встречи ещё заканчивались театром.
Мы шли по улице под руку. На нас смотрели. Как обычно мы говорили о нём.
«Он собирал деньги себе на свадьбу, а собрал на похороны», – сказала она.
Грянул гром. Я застыл на месте и не смог идти. Встал как вкопанный.
– Что случилось, мы не идём, – спросила она.
– Подожди, сказал я.
Шум вечернего города внезапно стих. Не было ни звука. Пропали огни и силуэты домов, люди.
Большой гудящий город! Не было ничего.
Показался чёрный могильный камень на чёрном фоне. Камень не стоял на земле, а парил в воздухе.
Только плотный гранит камня оттенял фактуру. На камне было написано: «Он собирал деньги себе на свадьбу, а собрал на похороны».
Я увидел, как прямо на моих глазах растворилась, исчезла в этих словах великая русская, а за ней – вся мировая литература.
Братья Карамазовы, Гоголь, Сервантес, Шекспир.
Дольше всего простоял Чехов, но и его не стало, будто белесый туман выпал росой на гранит и иссох.
Ещё я понял, что эти слова не относятся к творчеству и искусству.
Они почти не из языка.
Они из таких глубин человеческой речи, где ещё нет творческого начала.
Эти слова раскалённая магма языка, им нужна многовековая эволюция, чтобы возник продукт обогащённый искусством.
Мне нужно было куда-то сюда вписать: «От жены».
Эти слова никак не помещались сюда. Это всё было от жены, но люди могут не понять, не прочитав. А вписать было нельзя.
Она надевала короткое, – подумал я, – кокетничала с начальником тюрьмы, да мало ли, а вдруг с кем-то…
Но я бы знал.
Нет, здесь иное. Нельзя надевать короткое и кокетничать. Это почему-то запрещено.
Второй раз она повторила эти слова, спустя три года, в тот день, когда спросила, как ей быть.
Гром. Камень появился почти мгновенно. Чёрный гранитный. Точно такой же. Всё повторилось с литературой. Снова нельзя было вписать, нельзя было надевать короткое и кокетничать.
Но я вспомнил – потому что не венчаны.
А в первый раз не вспомнил. Или ещё не знал об этом. Ведь она рассказывала обо всём, но не подряд.
Да и я, признаться, пишу, как было, но не уверен, что последовательность всех событий была именно такой.
Теперь главное.
Это цикл. Не начало и не конец, а середина.
Я напишу, когда можно, а пока никому не пересказывайте эту историю, чтобы не сглазить её счастье.
Если кого-то вдруг заинтересует моё счастье, то я вполне счастлив, счастлив. Вполне. Я счастлив…
Рассказ опубликован с согласия участников, описанных здесь событий из числа имеющихся в живых на данный момент.
В текст внесены правки, исключающие узнаваемость персонажей.
Но совпадения персонажей с реальными людьми не случайны.
Написал, как было...