Ты приходишь к шаману, готовому умереть.
Он садится напротив – и говорит об утре,
О стреножащих травы ветрах, про снегов круговерть,
Про сосулек тревожную клеть, рек извечную сеть,
Про политику и про весну, и что снега вокруг – ох+ть.
Говорит что угодно.
И ничего – о смерти.
Ты приходишь к тому, что живёт у тебя внутри.
Открывается клетка. Оно лижется, тычется в шею.
Оно роет в тебе траншею, подкожно греет,
Вот, кажись, Пенелопа ты, Одиссей – оно,
Но в Итаке тихо, все женихи – говно,
Сорок лет ничто ни скребёт, ни реет.
Ещё пара секунд – и ты будешь в своей крови,
Потому что доверила сказки рассказывать зверю.
Ты приходишь как будто бы к Богу. На нить, на треть.
На цепочку у крестика, на календарь в обновках.
Как обёртка, что очень неплохо могла сгореть,
Но конфета дешёвая, - даже снимать неловко,
Вот и ждёшь.
Принимай меня как сырой наган:
Все осечки как есть. Сам лепил. Сам нажал спусковой.
А потом что-то маялись, что-то вертели там…
Я не знаю, как вышло.
Но я вряд ли.
И Ты живой.
Ты приходишь в себя. Завершаешься у основания.
Покричала, подумала. Мысли – дешевле вкупе.
От причала в причал, не отчаливши. К чёрту отчаянье.
Суть мелка, как микроб. Я могла бы подкинуть лупу,
Но так пошло внутри, что, боюсь, не отыщем рая.
Я могла показать тебе суть.
Но я, правда, ее не знаю.