Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
(Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)
Глава#1 Часть 15
Расплачивался за оплошность неудачник-врач – его лишили врачебной лицензии на Рождественские праздники, Хануку и негритянскую Кванзу, а на эпидемстанции привели к непредвзятому мнению из отцепленных вагонов, ржавевших в ожидании скорого поезда, где они с проводницей танцевали. Танцевали вдвоём, а она уже беременна. Я же – финансово ужимавшийся середнячок, оккупировавший достойное место в эмиграции меж мотами, плейбоями, плебеями и Патрициями Хёрст, работающими раздатчицами на призывном пункте любви, сочувственно оглядел следы наследия прошлого – две вмятины в бедре (подарок протокольного отдела).
Я, болезненно относившийся к импотенции полюбившейся мне страны и лихо относивший копну волос, а теперь и парики к накладным расходам, с трудом вытянул затекшие под сетку раскладной кровати ноги и натянул плотнооблегающие бедренные волосы поголубевшими от боли джинсами. Занятно повизгивая, я – жертва этнической эмиграции с её проверкой на предательскую сворачиваемость иудейской крови с пути в Израиль, после аутогенной тренировки погружения в тело, казавшееся мне прохладительным напитком любви, совестливо застегивал по дороге к умывальнику «заправочную станцию» – прибежище крантика-выскочки.
Вспоминалась ненасытная девушка с фигурой, имитировавшей калорифер, от которого исходило душевное тепло. Это она мне сказала: «Женщина никогда не старится, спросите у того в трусах». Окружённая излишней любовью, не находящей сбыта, она увлеклась сквозь загнутые ресницы эпиграммами спиртного. Всего две недели назад красавица прекратила разбирать замысловатые иероглифы своего отца китайца и предложила мне 24-часовое обслуживание. Наивная, она оценочно преследовала меня с сантиметром в руках, пытаясь отмерить моё неизмеримое несчастье в инчах. До этого узкобёдрая тигрица сутки засыпала с неразборчивым мной, засыпая меня вопросами, зондирующими мнение о её недюжих способностях в любви и быту, испытывая мой порог невосприятия, подпитывающийся из родника кумовства. Многое прояснится, если рассказать при каких условиях я познакомился с этой неандерталкой в толпе подобной ей молодёжи из подрастающего по колено, погрязшего в телефонном чертополохе ругательств.
Придерживаясь личностного мнения,
надеюсь, что не поднимаю бури я.
Претерпевает мода изменения
с тенденциями бескультурья.
Когда-то увлекались лимонадами,
теперь разве сравнить с молодняком?
А если призадуматься, то надо ли?
Верх взяло пиво в смеси с коньяком.
Абстрактную картину вижу сзади –
на улицах тату бритых голов,
и в трауре приспущенные флаги,
съезжающих на копчики штанов.
Не видя ни машин, ни светофоров,
толпа спешит мобильники обнять,
чтоб в ходе смехотворных разговоров
циничные улыбки вызывать.
Я отношусь к свидетелям регресса.
Не принимая швыцерный фасад,
вставляю палки в мозги, где колёса,
вращаются, не думая, назад.
Я, допупочный экземпляр эпохи,
технобезумства цель перерасту.
Я соберу осмысленного крохи,
и это будет видно за версту.
Куда только девается пульверизатор молодости, когда без монокля в очке раскладываешь пасьянс и хочется непристойно бойко изнасиловать его. В такие минуты не задумываешься, что тебя отличают странные наклонности в разных плоскостях и ты женат на неразборчивой игрушке – представительнице планеты этого огромного публичного дома с расширенным ассортиментом злоупотребительских товарок, бегущих с толпой, но незаметно для всех отстающих, обладающих мозгом – снабженческим отделом мыслей.
Некоторые утверждают, что хотя я внешне и смахиваю на владетельную особь, но сущность моя исключительно женская. Она напоминает одну из самых ретивых послушниц утренних радиопередач, искусную штопальщицу душевных прорывов, униженную по женской части «кларнетистку» Людмилу Потаповну Лукойлеву (псевдоним Влюди Айленд). Боюсь, что она взбесится от этого сравнения, и первая же собака, покусавшая её, подохнет от водобоязни. По её чистосердечному признанию, она на изгибе воображения неоднократно выходила на кровосмесительную телефонную связь с подозрительными типами, слушавшими нестареющий Хор Пятницкого по четвергам. Чем-то она напоминала воротничок, замявшийся в одном месте и сонную Пом-Пам – помпезную пампушку Памелу Under сон – возможную родственницу датского сказочника Христиана Андерсена – предполагаемого исследователя отпечатков пальцев ног доисторических животных, не мелочившихся по большому счёту.
Люде, по словам соседа Сирень Сиреньича Гомозека, великолепно удавалось защищать антитела осеменённых фантастическими идеями феминисток, проявлявших стойкий иммунитет к мужчинам, рассматривающим белые кровяные тельца как органы безопасности по отношению к сперматозоидам чёрного населения.
Люда – хорошо выпеченная белая булочка, выделяющаяся среди черной массы гетто, которое она осчастливила совместным проживанием денег, скрывала богатый набор расстройств за ширмой безапелляционных заявлений а ля: «Эпиляция на лобке революции произведена, чтобы её не гладили против шерсти». И только смердящая лингвистика бездетной Люды, склонной к материнству и поэтому, качавшую права в колыбели, становилась ощутимее в комнате, когда оползни её слов прорывали канализацию речи (на родине она устраивала безвозмездные концерты, проходившие в торжественных отделениях милиции).
Обычно Людины показательно-невежественные выступления шалопутной попупчицы, сдобренные расходными ругательствами, спасала невзначай брошенная фраза: «Необязательно бежать наперегонки с под-лежащими, чтобы догнать недосказанное сказуемое». Но если учитывать, что она была пуглива, как серна, то её следовало за всё простить, ведь в ней было столько рыцарского, когда она в порывах страсти ломала о спины любовников копья ногтей.
Мне кроваво красное знамя –
в нём по молоту серп гуляет.
Я боюсь, что не сдам экзамен,
уклонюсь, когда в ЗАГС зазывают.
В панике искусаю губы,
поломаю суставы пальцев,
когда пилят пахуче зубы,
или вижу толпу китайцев.
Я иглу для забора крови
не дозволю – доходит до драки.
Не позволю стричь себе брови,
как настаивает парикмахер.
Устремлюсь в свою хату с краю,
на убежище уповая,
там со страха льдиною таю,
что поделать с собой не знаю.
Меня тошнит от низменного страха,
за мною сзади гонится грабитель,
он стягивает с меня рубаху,
и я кричу, – быстрее помогите,
помогите, помогите!
Проживаю в мире фобии,
мне мерещатся ужасы всюду.
Я в цветах распустившихся лилий
за спиною чувствую вуду.
Сотрясаюсь от страха в аллее,
не доверюсь тиши коридоров,
простынёй до смерти бледнею,
когда слышу на взлёте моторы.
Я страшусь краснокожих в вигвамах,
дёргаюсь от звонков трамваев,
я пугаюсь сборища хамов,
от грозы в полях убегаю.
В тишине затемнённых станций
успокаивать меня бесполезно,
я боюсь, что за грош продамся
и сорвусь в духовную бездну.
Меня тошнит от низменного страха,
за мною сзади гонится грабитель,
он стягивает с меня рубаху,
и я кричу, – быстрее помогите,
помогите, помогите!
В невменяемом состоянии вопреки застоявшимся убеждениям в её расширенном Малом Тазу, она восторгалась девственным полётом барона Мюнхгаузена на Скотлэнд Ярде из Пушкино на Луну, сравнивая весь процесс с потерянной в неравном бою невинностью. Тогда она приголубила невпопад говорящего ворона, конфиденциально сообщившего ей, что подлежавшие экстренной экстрадиции вьетнамские нелегалы с прожиточным минимумом в девяносто лет распространяют исполненную любви и нежности музыкальную поэму «О гладком Путёнке», по мелодике напоминающую любимого чешского композитора кошачьих Сметану.
В умопомрачительных выступлениях дамы трогательной со всех сторон, перенесшей неописуемую пытку бриллиантовых вкраплений в ногти, просматривалась бессистемная эрудиция и опыт, приобретённый в Мини-стервстве цветных металлов (там она прозябала в НИИ под шишкообразным руководством доцента-бабтиста Джузеппе Галоши, препарируя слова и лягушек, которым обильно капала, как нам, на мозги). Между прочим, в списке плиточно-шоколадных любовников, составлявшем кульминацию пульмановского вагона и маленькой тележки ни на что не пригодного добра, когда жаркий Jew lie сменялся душным августом, Jew Zeppe (по её словам, родственник Jew Gashvilli, которого я никому не советую охаимовать) проходил у неё как дневальный. Во сне ему было предопределено распечатать тульский пряник, врезавшийся в нерушимую память сильнее первой прохладной женщины, увлекавшейся подлёдным плаваньем, до тех пор пока кто-то из действующей армии клопов в пьяном виде лишнего не хватил за жопу.
С подачи профессиональной плакальщицы в жилетку Людмилы Лукойлевой стоит проштудировать статью «Ислам в карантине» или как следует полазить по родословной одеревенелого Буратино, чтобы прояснить кем был по национальности он, вышедший из-под ножа старого мастера столяра Jew Zeppe, облечённого безграничной властью над деревяшкой, к счастью не мусульманина, молившегося по мачете. Оказалось, что будучи виртуозным исполнителем пьяного танца «Спотыкач», он скрывался под именем Папы Карло. Интересный факт – как только Папа подходил к новогодней ёлочке, все игрушки поворачивались задом в знак протеста против ножевых экспериментов над несчастным Буратино. Папа слишком серьёзно увлёкся резьбой по дереву, выдавая себя перед дамами за столетник – радикальное средство от финансовых воспалений. Оно и понятно – в благотворительных боях с женщинами, обладавшими пропитыми голосами, ему сопутствовала прифронтовая полоса невезения. Но он компенсировал временные неудачи высоко художественным произведением искусства, нашедшим княжеское (почти потёмкинское) прибежище в Литаврическом саду органа, представляющего центральную итальянскую прессу – «Carriere de la sera». Если призадуматься, непонятно какое именно полено папа имел в виду.
Я такой от рожденья,
не вам осуждать.
В мире бед, несварений
кощунственно ждать
без любви не намерен –
её закручу,
я волною о берег
разбиться хочу.
А на склоне горы,
мне запрет нипочём,
в ходе жизни-игры,
опираясь плечом,
обдираю колени,
как в детстве, когда
мне всё было до фени,
и беда не беда.
Вверх к любви устремлённый –
вниз не посмотрю,
я как малый ребёнок
пребываю в Раю,
и не ведая скуки,
в молчаливой мольбе
я тяну к тебе руки –
к полену – к тебе.
Там без позы сусальной
под шумы и под визг
в занавешенной спальне
возведу обелиск.
На дрожащих коленях
скромной тропой
приползу к извержениям
вместе с тобой.
Нельзя не отметить, что законопослушная Люда слишком увлеклась домотканными историями и голеностопными танцами под халявный телевизор в надежде, что ноги, не всегда ведущие мирное сосуществование, разойдутся сами по себе.
Телевизор доставил ей на дом сердобольный ведущий, который, многочисленно сморкаясь, не садился в общественный транспорт без пояса целомудрия, когда пьяный ветер говорил не в листопад. Его более чем откровенные беседы с разнополыми гостями в длиннополых сюртуках оставляли впечатление о нём как о сексуальном маньяке, готовом облагодетельствовать отверстие от выпавшего сучка в заборе. Любимой фишкой в передачах ведущего застревали два вопроса: «Когда веки покрывают ресницы, называть ли это соитием?» и «Судить ли гинекологов глубоко растроганным пациенткам?» Ведущего можно было простить – сказывалось тяжёлое наследие – его дедушке боксёру-тяжеловесу снились выступления в весе «Перье», так что не удивительно, что он ушёл из жизни в том возрасте, когда вовремя пописать тоже большое искусство, тем более, что нарождалось новое поколение детей-вампиров, приспособившихся пить кровь родителей через соломинку.
Но самые содержательные и забавные интервью в кулинарной передаче «Нам требуется креминолог» выдавала непревзойдённая Людочка Лукойлева, которая перед тем как отправиться в постель с мужчиной, знакомящимся с продавщицей только из дорогостоящего магазина, сообшала ему прогноз на завтрак. Бьюсь об заклад – полстраны еженедельно, затаив дыхание у портативных приёмников, с нетерпением впитывало в себя её несравненные высказывания, превосходящие Марка Твена и Бернарда Шоу вместе взятых.
Не успевал блиставший остроумием эрудит-ведущий в сплетнической программе «Только без передачи» задать новый заковыристый вопрос, как следовал исчерпывающий ответ, превосходивший все ожидания аудитории. Поэтому привожу жуткие ответы Люды Лукойлевой, не раз объявлявшей голодовку, отказываясь от духовной пищи. К тому же она страдала скоротечной чесоткой, без провокационных вопросов и купюр. Поэтому предоставляю самим возможность составить вопросы в соответствии с вашим богатым воображением, невзирая на возрастной ценз и род безделья.
В.
О. – Я не из тех, кто путает сфинкса с птицей Феникс, и это эксклюзивное интервью даю только потому, что его берёшь ты и впоследствии опишешь в документальной повести. Я больше не в силах скрывать от себя, что мне нравится ведущий – уличное порождение Брюсовского переулка столицы моей родины, из которой меня уже не девочкой насильно вывезла тётя, работавшая конферансье в театре «Эрмитаж», что напротив Петровки, 38.
В.
О. – Ты правильно заметил – живя в обществе компрометирующих доказательств, мыслю я с космической скоростью, и это отличает меня от заметно чернеющей серой толпы, наводнившей улицы и не признававшей моего авангардного лозунга «Каждому тамбурину по его тамбуретке». Разве идиотке-толпе доступно понимание женщины, воспитанной на самарских зимах с трезорами на замёрзших окнах, когда дождь собирался заняться своим привычным делом? Могу добавить в завуалированной форме, что мозг мой, испытывающий эстетическое недомогание, работает с полной отдачей настолько интенсивно, что там уже ни для кого не осталось вакантных мест, кроме долгожданного тебя.
В.
О. – Ты для меня как тот анус, гордящийся тем, что у него нет аналогов. Даже больше – как мама родная, которую я не слушала, потому что рассматривала венчание душительным проявлением предвариловки домашнего заключения. А ведь она мне говорила, выходи замуж за врача и тебе будет гарантировано пожизненное стационарное лечение. Но я, глупая, её не слушалась. Мне нравился Миша, работавший инспектором в барах, где он измерял барометрическое давление у барменов, в частности у одного контейнерезированного, который никогда не начинал хлебать суп из грибого дождя, пока мухи не закончат заплыв на короткую дистанцию.
В.
О. – Мою восхитительную мамочку любили все подходящие мужчины, особенно щекастый обжора сосед из погранвойск страны гранёного стакана. Он говорил ей, что она для него та самая женщина, в которой он хотел бы получить гражданство. Незнакомый с музыкальными инструментами, он играл желваками. Всё происходило с ведома его эмансипированной жены, занятой в этот момент на кухне или седевшей взаперти в комнате, уставившись в экран, на котором прыгал мультипликационный квартет гусей, исполнявших «Гусарскую балладу». Думаю, мама – участница превентивной семейной войны была знакома с неэвклидовой геометрией и расхожей арифметикой, в противном случае как бы она могла сосчитать без посторонней помощи, что при моём зачатии погибли миллионы сперматозоидов в отпуске, тем более что в общественных бассейнах она ещё с девушкиных лет избегала больших пенисных волн.
В.
О. – Выходит ты тоже наслышан о ней? Хотя ничего удивительного в этом нет, она была чрезвычайно популярна в определённых кругах поклонников её неудержимого таланта. О маме, конечно, писать в газетах не решались, но из уст в уста передавались аппетитные рассказы с сексуальной приправой о её профессиональной скромности. Иногда её принимали за Леди Годиву. Но она отличалась от неё тем, что не разъезжала голой на лошади без попонки по английской Ковентри. Мамин партнёр, рождённый в результате почкования, посвятил ей дотошную оду, с которой до настоящего интервью широкая публика, прошедшая через диференциальную диагностику психоза, ознакомиться не могла.
После пережитого третьего аборта
ты не веришь в секс как в разновидность спорта –
отказалась (слишком много риска)
от любовных игр предолимпийских.
Ты ушла, но место за тобой – вакантно.
Не хватает в сценах нежного бельканто –
выкриков, хлопков и томных стонов,
искренних, лирических, неугомонных.
Режиссёр в отчаянии. Оператор
броситься грозит в ближайший кратер.
Отменили съёмки в кресле без запретов
с выходом в финал Больших Кушеток.
Конкуренты в порно день и ночь ликуют.
Без тебя, похоже, нас расформируют.
Даже осветитель, помнишь, парень ловкий,
объявил неслыханную забастовку.
Менеджер не только цвет лица утратил,
но не заикается о моей зарплате.
При тебе он сдерживался, скотина,
ну а как голодному мне без протеина?
Я с тобой одной синхронил безотказно,
а дублёрка-вешалка хнычет – ноги разные.
Не смотреть в глаза её – говорить не хочется,
слишком своенравная – в дублях кособочится.
Обещаю секс с тобой смягчить и без проколов.
Нанят лучший в бизнесе врач-сексопатолог.
Так что возвращайся к нам, Леди Годива,
ждём тебя обратно дружным коллективом.
В.
О. – Прежде чем превратиться в бабочку, я, живя в «сносном» доме, получила кукольное воспитание, поэтому прошлое меня не волнует, учитывая, что женщина, привыкшая спать на саманных кирпичах, обладает преимуществом перед мужчиной – она может поднапрячься и заглянуть в себя, не без зеркала, конечно. Меня – ударницу оркестра «Литаврический сон» не волнует как я выгляжу сзади, не в пример проститутке по кличке «Как пожелаете». Из видов рукоприкладного искусства признаю скульптуру – её можно погладить, а из композиторов мне нравится Дворжак-Бэкъярдный. Вообще-то я многое видела в жизни – ещё больших пережила.
В.
О. – Поначалу я хотела завести крепкую семью – надо же из кого-то вить верёвки, когда за столом веселятся опята. Но потом решила, что никогда не выйду замуж, после того как меня познакомили с алкоголиком Вольфрамом, который упивался собственным успехом, живя на государственной дотации. Он открыто заявил, что женился бы на дородной женщине, в которой больше всего ценил бы предгорья с пиками сосков, которые он по чистой случайности окрестил «Nipples». В первый же вечер, когда я подала к шведскому Абсолюту салат из пеньковой верёвки, он подарил мне огромный букет «Не-в-роз», сказав, что чувствует себя со мной как почётный представитель профилактория для прокажённых. А я то, дура, восторженно глядя на лесной массив его подбородка, верила ему как баранина, замаринованная в гранатовом соку, когда проходимец говорил, что работал балетмейстером в летнем театре Эрмитаж, переходившем на зимнюю форму надежды и расставлял нимфеток к слесарным станкам. С ним я чувствовала себя диваном с перетянутой кожей, напористым на гвоздь.
В.
О. – Каждый раз Вольфрам приставал ко мне в моей девичьей постели. Я отвергала его с типичной женской просьбой: «Забери его отсюда». Но он абсолютно не реагировал на звуковые эффекты, задаваясь одним и тем же идиотским вопросом, встречаются ли среди нас, инопланетянок, деревенские девушки, теряющие невинность в самых неприглядных местах. Приходилось резко отвечать, что минета с его губительными последствиями ни при каких обстоятельствах я не делаю, может быть только за крюгеранды. Но они у него не водились, потому что хотя он и выглядел иссиня-чёрным, связь с зулусами Южной Африки была потеряна ещё в третьем поколении.
В.
О. – Заданый тобой вопрос неуместен, но своевременен. Я ненавидела Вольфрама всеми фибромами души, хотя и понимала, что просить у него денег – то же, что искать инкрустированную рукоятку у саблезубого тигра или закапывать в глаза слёзы. Но его поведение оправдывалось тем, что папа был бразильским футболистом по национальности. Сталкиваясь с Вольфрамом в Гришином продмаге, я натыкаюсь на обросшую папоротником стену плача, по непонятной причине носящей имя «Голосова-Навзрыдова». Но как женщина добрая, я не извожу тараканов. Я понимаю, что в посильной борьбе женщины за территориальное преимущество победа остаётся за усатиками. Я неукоснительно убедилась, чем больше их убиваешь, тем быстрее плодится чернушник – у таракашек высоко развита компенсаторная функция, поэтому, заботясь о собственном здоровье, перешла от химических средств борьбы к их физическому уничтожению – по ночам просто страшно на руки взглянуть.
В.
О. – После Вольфрама, который грозился в 2020 году возглавить балетную школу кузнечиков, я принимаю мужчин не больше пяти и не позднее трёх после полуночи в виде успокоительного, потому что десять незабываемых лет проходила в старых девках, ни о кого не спотыкаясь. Параллельно с этим я категорически отказывалась наперекор материнской воле искать рабство в семье, считавшей что я мячом отбилась от заботливых ног, предпочитая ему работу в ОТК по проверке новобрачных изделий. Думаю, это явилось причиной удивительно красочных снов. В них разлетучий пиротехнический салют серпантинит в тополиной аллее хромого негритянского описателя ужасов Эдгара Лимпомпо.
В.
О. – А вчера я в тридцатый раз слушала Глорию Гейнор. Её чудесную пластинку подарил мне Веня – полновластный владелец цветочного магазина, два месяца кряду зачитывавший собственные афоризмы, сопровождая их запоминающейся бульдожьей улыбкой. Я нежно называла его «Цветочный венчик», не зная, что по паспорту он Антонио Ловелассо. Но из этого всё равно ничего не вышло. Он незаметно покинул меня, даже не оставив адрес злополучного цветочного магазина. Вероятно его генератор чувств вышел из строя, а искать магазин у меня не хватает денег на такси в фондах, штанами, спушенными сверху. Специально для тебя я перевела эту замечательную песню, в которой присутствовали непонятые стихи на доходчивый родной язык.
I выл survive
Всему предел на этом свете существует.
Я вкалываю, кто-то в ус не дует.
А некто, как мой приходящий милый,
своим барометром любви мне опостылел.
Вот и живу, что там ни говори,
с надтреснутым барометром любви.
О нет, такое не привидится и в сказке –
без коньяка приполз, пытался влезть без смазки,
распространяясь о любви безумной, жаркой,
а где подарки, падло, где твои подарки?!
Вот и живу, что там ни говори,
с сомнительным барометром любви.
Позавчера стряслася чистая порнуха,
к лобку, как к стенке, жался липким ухом.
Но там же не сосед еврей за стенкой
и не Уолл-Стрит, где он сымает пенку.
Вот и живу, что там ни говори
с неправильным барометром любви.
Вчера опять ко мне подлез порядком пьяный
после того как спал в обнимку с океаном,
так понимаю, что друзьям в угоду
стаканами вымеривал погоду.
Вот и живу, что там ни говори,
с обманчивым барометром любви.
Ну что ты знаешь о любви, ну что ты знаешь,
чуть попыхтишь в плечо и тут же засыпаешь,
бесстыдно изголяясь в изголовье…
И это называется любовью?
Вот и живём, что там ни говори,
с Виагрой, не с барометром любви.
Время течёт, я за себя в ответе,
верчусь на унитазе в туалете,
мечусь как килька в рыболовной сети.
Вон в Новый Год и Дед Мороз стучится
с барометром, с ним стану я Жар-птицей.
Я выживу, что там ни говори,
безо лжи – не без барометра любви.
В.
О. – Был в моём списке пекарь Яша – тёртый калач, ничего не видевший во мне, кроме пампушки свежей выпечки, хотя сам был не без греха – поимел лягушонка не из своего лягушатника. Он не осторожничал, идя на красный свет моих периодов, объясняя это тем, что лёжа с аппендицитом на операционном столе, пережил психическую травму – каждый из хирургов перетягивал его перитонит на свою сторону, а кардиолог прослушивал его сердечные тайны китайским электростетоскопом. С пеной у рта Яша – обладатель молчаливой совести, за которым нехотя тянулся ряд преступлений, убеждал меня, что в каждом из нас засел Спиноза и что в доме бездельников самый занятой – туалет. Яшка пробовал взимать с меня почасовую плату за эпизадическую ночь, якобы проведённую с эрудитом, отказывающимся от миссионерской позиции. Признаюсь, меня тянула к нему с трудом залатанная память, ведь он, сын метрополитработника, прославившегося тем, что взял за шкирку Первую премию на слёте речных бакенбардов, женатых не по собственному желанию и приглашённых в зал залитый смехом, который впоследствии пришлось откачивать.
В.
О. – Скажу, что он – выходец из страны двуглавого короля, поверил в поразительное видение, где в качестве вещдоков проходили по уголовному делу, крутя носами, орденоносные Буратины. Яша, защитивший от себя диссертацию «Базедовая болезнь у живородящих рыб», пытался просветить меня по поводу содержательности Прямой кишки. Он был знающим человеком, который не мог ответить только на один вопрос – почему вода в море солёная, а сопли зелёные. В его воспитании сказывалось воспитание отчима – потомственного уролога, пускавшего в детстве мочевые пузыри. Но я так и не поняла, к чему Яша склонял меня в своих балладах, посвящённых мягкотелой медузе, которая потому что продвигалась к колодцу за водой с похотливыми коромыслями, избегая спонтанного перелома шейки ведра. Когда я вижу вокруг поклонников – мои глаза невольно стреляют картечью, ведь я отношусь к способным девушкам, умеющим засыпать у парня не только на плече. Хоть я и не шахматистка, но позволю себе заметить, что у чёрных фигуры лучше чем у белых.
В.
О. – Я удовлетворю твою просьбу и предвзято относящегося ко мне мужчины, приславшего откровенную эсэмэску, хотя я подозревала, что его «отвёртка» меня не приемлет. В одной из баллад он баритонил о незавидной судьбе Эльвиры Застольной, набравшейся опыта, подвизаясь в сыскном агентстве по устройству скандалов. В другой..., да что там долго объяснять, разве простыми словами возможно передать очарование незаурядной яшиной поэзии?! Лучше я сяду за пианино и попробую воспроизвести его настроение в тот момент, когда он мне его декламировал.
Против стрелки часовой
я иду по циферблату.
День склоняется к закату.
Шаг шуршит сухой листвой.
Из опавших жёлтых цифр
к пруду прохожу до лилий,
там где страсти поостыли
я ищу покой и мир.
Повезёт так проскользну,
избегу колючих взглядов.
Мне признания не надо,
глаз в толпу не подниму.
Отрывая клей подошв,
в глубине аллеи парка
погружаюсь в шёпот жаркий,
там не сыщешь, не найдёшь.
Спрячусь в ивовых ветвях,
нависающих над прудом.
Лебеди вальсуют кругом,
клювы-стрелки приподняв.
Против стрелки часовой
я иду по циферблату.
Здесь нет лозунгов, плакатов.
Шаг шуршит сухой листвой.
В.
О. – Не спрашивайте, что мы с Яшей делали в лесу. После того как его не приняли в мореплавательное училище на берегу озера Рица, он захотел стать пакистанцем в газетном киоске. Лично я собирала лисички – никогда не думала, что они такие ласковые, а он всё восхищался позади меня с пенисным цунами за Пифагоровыми штанами, в которых никак не мог отыскать выхода. Яша убеждал меня, что если бы мужья платили жёнам не уважением, а с выработки, то семьи распадались бы реже, и в этом я находила успокоение и здравый смысл. Хотя я и превозносила Яшины мужские достоинства до перьевых облаков, у меня с ним была герметическая и отчасти геометрическая несовместимость – оставалось непонятным, у кого он одолжил ноги. Мы самозабвенно обладали друг другом диаметрально противоположными взглядами, когда я неосмотрительно нагибалась за грибами, а он за спиной исполнял мою любимую песню «Ой Самара городок» на мотив задуманного преступления. Лучше бы купил себе спиннинг для ловли удачи. А когда Яша бросил меня... на спину, после того как я посмела заявить ему, что я не немка, готовая жить в принудительном порядке, мне ещё долго довелось мучить по ночам двоих – одеяло с подушкой, а он в общих чертах убеждённый трезвенник на зло мне из вредности зачитал незначительный, на мой взгляд, эпос из его явно надуманной жизни с недостатком приключений.
Приглашён на вечеринку,
сбросить напряженья груз.
Был заказ – развлечь блондинку,
спеть ей негритянский блюз.
Перед ней туманно стлался,
тем пытаясь оправдать,
что за два часа набрался...
и храбрости – ей рассказать,
что под раскаты струн гитарных
я покинул злачный бар,
где когда-то друг-ударник
бойко блонду представлял.
С виски не пошло вино мне,
дико захотелось спать,
признаюсь, опять виновен,
вполз без спросу под кровать.
Тут не обошлось без драчки.
Ночью не видать ни зги.
Я подлез к её собачке,
чтоб пополоскать мозги.
Тут проблем не оберёшься
меж болонкой и блондой.
С криком: – Ты сейчас дождёшься, –
разразился мордобой.
Я забрёл на вечеринку
джинсы снять, а с ними грусть,
а нарвался на блондику
в чёрный мордобойный блюз.
В.
О. – Я выступаю против скоропалительных отношений и ничем не прикрытого насилия, ощущая себя музейной редкостью в компании мужчин, осматривающих мои экспонаты. Но один из ухо-жёров, напоминавший ходячую мимозу, прислал сильно завуалированное непристойное письмо, и да простит меня Бог за проявленную мной жестокость, я четвертовала листок бумаги. С той поры я презираю мужчин (свыше 15 сантиметров), доставляющих боль, когда они упорно (ногами в спинку кровати) выискивают во мне золотую середину. А тяжёловесов, относящих себя к сильным мира сего, я вообще на дух не переношу на концертах, где ораториям предшествует причмокивающий при-оритет.
В.
О. – Злые люди хотели отобрать у меня пианино вместе с годовалой зарплатой. Но когда я заиграла по телефону на арфе, они извинились, что у них нет подходящей рабочей силы, чтобы вынести звуки рояля. Тогда я вспомнила историю, произошедшую с греческим олигархом Онанасисом, и заявила, что буду их судить за испорченное настроение, на что мне эти хамы посоветовали держать его в отключённом холодильнике. Тогда-то у меня и выработалась идиотосинкразия по отношению к придуркам, которых следовало бы проверить на гормоны на другом конце провода, вынашивающим в вермишели событий порочный замысел, а родить не смеющим. И пусть соседи, тузящие друг друга во дворе в карты, не удивляются, что я, считающая, самыми отзывчивыми пощёчины, поливаю грядки залежами сигмовидной кишки.
В.
О. – С раздутым самомнением залатанной памяти знакомых с их нераскатанными морщинками, толпящимися у почерневшего вернисажа переносицы, я борюсь с помощью вулканизации резиновых отношений и английской булавки, которую, как зеницу ока, храню на теле в укромном месте. Один гипнотизёр, женатый на уродке (ничего удивительного, что он хотел стать резервистом), предложил сделать меня женщиной-неведимкой. Но я категорически отказалась, потому что это уже буду не я, родившаяся в семье отца-пьяницы и матери-запивалы. А по радио меня никто не узнает, ведь там детство было неподалёку и я в него возвращалась.
В.
О. – Думаю, что ты гениалиссимус, поэтому я не против тонких шуток, но твоя уж слишком прозрачна. Так что объясни, почему старый акробат думал, что если бы у него было три руки, он бы проходил расстояние от кровати до туалета намного быстрее. Согласна, в сексе ещё не изобрели дозиметра, а надо бы. Самые мудрые совы, только посмотрите в их тоскливые еврейские глаза. Меня всегда удивляло почему Золушка, обручеобразно совершенствовавшая талию с помощью хула-хуп, и со всех договаривающихся сторон осыпанная лепестками внимания и ласки, не пожертвовала хрустальной туфелькой в пользу больных катарактой.
В.
О. – Спасибо вам за самокат вопросов. Если не возражаете, отвечу на последний. Да, я не верю в любовь, поэтому пользуюсь услугами наёмников, для которых секс на продлёнке не в диковинку. Однажды я вкусила свободу любви и сломала два резца. Да, я была, есть и останусь бедной, потому что отказалась от выгодного предложения – организовать ускоренные курсы воровок «Счастливые часов не наблюдают», исходя из этого и по другим причинам я не хочу, чтобы кто-то ждал моей смерти, и если жизнь тает как снежинка, то где же мокрое место? Кстати, я не согласна с твоей концепцией, что внутреннего свечения можно достигнуть, всунув два пальца не в рот, а в розетку.
Как вы уже догадались из приведённого здесь интервью, Люда отродясь не состояла в браке, твёрдо убеждённая, что ЗАГС – Дом Ритуальных Услуг, пережиток пошлого и довольно безлюдное место, где сошедшие с дистанции с трудом сохраняют остатки здравого смысла, не всегда добровольно расписываясь в собственной несостоятельности. Поэтому Людочка проводила непочатое время с в дупель пьяными доминошниками-любовниками в выжидательной позиции, после употребления ими спиритус Винни Пух.
Квакчато посиживая на зацветшем болоте и прислушиваясь к бородавчатым рептилиям в атмосфере безмолвных молний, пока гром не громыхнёт, она неделю ждала чего-то чистого и день хорошего, при этом вольготно руладила на все лады свою неизменную самарскую песню «Англозвучно звенит колокольчик».
Склонная к затворничеству Люда, относившая себя к жировой прослойке общества и одно время возглавлявшая добровольную организацию непорочных невест, разделяла бытующее мнение, если ты скотина – тебе и место на выгоне. Это отразилось на завышении дозировки прописанных ей транквилизаторов. Противница орального секса задала себе заковыристый вопрос «Можно ли рассматривать защёчные мешки как клаустрофобию закрытого помещения вкладов, а совокупление в преклонном возрасте выдавать за геройский подвиг?» И это не говоря уже о необузданных выдержках из её заброшенной на продовольственные прилавки брошюры «Лечение ожогов при вспышках магнезии и гениальности», в ней она признавалась, что не встречала двери, которой бы могла хлопнуть, уходя из жизни. Чего греха таить, повышенный фагоцитоз в крови и нечистая сила притягивали меня к ней. Однажды она так завела меня выступлением, что я, относившийся к пустым бутылкам как к ряду музыкальных инструментов, в унисон ей, прорвав волдырчатую занавеску памяти, разразился автобиографическим посланием, из которого можно было сделать скоропалительный вывод – Новый Год ещё ни на кого не наступил.
Я сам себе охрана
и сам себе учитель,
отрывок из Корана,
Талмуда рьяный чтитель.
Я соглашатель-скептик,
Евангелия поклонник,
руками-антисептик
мешаю с Джином Тоник.
Мечтаю о Багамах,
о добрых чёрных людях,
(как президент Обама)
и... обо всём included.
Я белый Мартин Лютер
и Ларри Кинг в придачу,
намажу слово бутер,
уставясь в передачу.
По плоскому экрану
улыбчатые лица:
святые и путаны –
мне всё с утра сгодится.
(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #16)