I
Так было с ним лет в четырнадцать. Его отношение к жизни изменилось довольно резко, вечно он испытывал какое-то странное чувство, чью суть он мог ухватить совершенно случайно, ненадолго, оставляя ее рядом с тетрадью или чашкой выпитого чая. Все стало осмысливаться через призму отдаленной перспективы, казавшейся ему неумолимой и безжалостной. Факт этот, видимо, и вызвал непримиримую любовь мальчика к поэзии. Двигалась и развивалась она довольно последовательно, от моды на до стремления в или к, хотя чем больше он узнавал, тем более смутными казались ориентиры, которыми он был ведом все это время. Но он точно знал, что ведет это к чему-то большему, чем пустозвонный успех при жизни. Терпеть он не мог и вкусовщину, в которой справедливо мог обвинить большинство современных поэтов, не имевших должного образования, следовательно – образа мысли. Желание что-либо написать, оставить хоть что-то после себя гложет любой голос, доносящийся из толпы, которая, по сути, и формируется такого рода желаниями. Вряд ли подросток Саша, понимая свое положение, мог надеяться в его возрасте на что-то достойное. Как известно, даже родившись гением, им можно не стать. Детям нужно выговориться кому-то, неважно даже, живому, мертвому, мифическому или простому листу, лежащему под наточенным карандашом. В кабинете раздался приглушенный кашель. Александр знал и это.
Чтобы понимать сущность архитектуры, нужно знать ее нескромную историю, правда, без лишних подробностей, чтобы осознавать ее скорее как следствие, а не причину. Для этого же нужна дистанция – как физическая, дабы ощутить ее в целостности или создать таковое ощущение, ибо ракурс, как вещь относительная и неполная, не может привести к созданию картины полной и соответствующей действительности, на которую не рассчитывал ни один из архитекторов до прихода изощренной необходимости, так и духовная, временная и прочее – вряд ли современное здание биржи станет объектом восхищения и будет считываться с любых уст как шедевр, а про приращение к ней рифмы «был же» и упоминать не стоит. «Поэтому соотносимость человека и здания по меньшей мере верный знак того, что человек идет в нужном направлении – к прекрасному, променяв передвижение по плоскости на стремление вверх, вполне реальное, осуществленное без использования неподходящей техники, как ракеты, самолеты и прочая утварь». Песнь архитектурных фасадов сочиняется человеком – не его композитором, а обычным слушателем, проходящим мимо или сквозь. «Поэтому-то о вкусах и не спорят. Не должны спорить». Как написал когда-то я сам: «Песнь петербургских фасадов количеством слов // Подобает любви, ведь источник ее - // Безымянное "Вы" средь надменных, пустых голосов, // Из которых один будет мой - о безмолвности чувств» (мне всегда нравилась высказанная мысль, хотя манеру исполнения я признавал бездарной. Так желание оставить что-то после себя дискредитирует поэзию как таковую). Но сохранились еще те места, которые, несмотря на свою степень зависимости от, выступают фактором больше причинности, чем следствия. Кому мы обязаны появлению русской литературы, мерно перекочевавшей из беллетристики и житийных текстов в то, что ценится и востребовано для, хотя бы, русских. Петербург – место, где обозначенное правило игнорируется, превращается в приятное исключение, имеющее все амбиции на превращение в полноценное правило. «Помню, как во дворах настойчивость какого-то поэта связывали с его любовью проводить время у портика местного храма, не подозревая, что в каждом из них сидит такой же поэт, если бы только они смогли его рассмотреть в руках каменного ангела, застенчиво склонившегося над шумным, разгулявшимся проспектом». Красота архитектуры заложена в ней самой, ибо создана непосредственно человеком, и без того же человека не было бы и доли этого разговора. Она как идеал – недосягаемый, но почему-то соизмеримый с человеческой природой. Не важно, как близко, важно – насколько высоко. Не важно, чья она, петербургская или ленинградская, ведь перо приводимо в движение непосредственным содержанием. Не осознавая, вы читаете роман, предположим, Достоевского, только он дал ему название и ход, фактически переход из одной архитектурной локации в другую. «Обычно мне вспоминается прекрасный Notre Dame, - если угодно, путь от древнейшей истории к потенциальному будущему, наполненному содержанием, то есть – смыслом. Одни своды храма восхищают на созидание, покуда некогда прекрасный взору закат или примятое семейное ложе предвосхищало создание будущего собора». Пожалуй, похожее обрывочное нечто и послужило осознанию того, что «расстояние имени от места измеряется единицами длины, от Ленинграда до Петербурга – единицами времени, от тебя у меня осталась только одна единица – я сам». Мне тебя не хватает. На веки, твой. Твой Саша.