Ваби-саби, сатори и макото: как принципы японской эстетики помогают понять скрытую красоту вещей и быстротечность жизни
Девять главных понятий, помогающих постичь японскую культуру
11 вопросов о японской культуре
«Вырвем с корнем когти и зубы врагов!»: Александр Мещеряков - о подзабытых уроках тоталитарной Японии
Кафу сделать пылью. Как японский писатель не поддался ура-патриотизму, пережил военную диктатуру и остался верен себе
Венский транзит
12 слов, позволяющих понять итальянскую культуру
11 признаков того, что перед вами картина (или фотография) сюрреалистов
ABBA вернулась с новым альбомом Voyage. Первым за 40 лет
«Не может группе быть 50 лет»: БГ о грядущем юбилее «Аквариума»
Невероятная история Коли Хлебникова, последнего пионервожатого
О свойствах ума
Главкнига. Чтение, изменившее жизнь
О пределах души
Поэзокристалл
Экзистенциальная терапия: как смерть Бога помогает принять ответственность за свою жизнь и почему не стыдно быть испуганным
Искусство во время чумы: последний сезон
Как понять Мадрид: пособие для путешественника
---------------------
Ваби-саби, сатори и макото: как принципы японской эстетики помогают понять скрытую красоту вещей и быстротечность жизни и как они повлияли на менталитет японцев
«Бумага»
Интервью: Евгений Антонов
14 декабря 2018
Основные принципы японской эстетики — макото, сатори, югэн, моно-но аварэ и ваби-саби — изучают во всем мире, чтобы достичь гармонии с собой и природой, проникнуть в «истину вещей» и понять суть недосказанности, быстротечность жизни и просветленное одиночество. Большинство понятий пришли в японскую культуру из дзен-буддизма и в итоге повлияли практически на всё искусство и традиции Японии.
Как принципы японской эстетики помогают в самоанализе, почему с их помощью легче понимать хокку и другие стихи поэтов Японии и как они повлияли на литературу, чайные церемонии и живопись японцев? «Бумага» поговорила с японоведкой Лиалой Хронопуло, которая 9 декабря прочла об этом лекцию в ресторане Robata bar.
Лиала Хронопуло
доцент кафедры японоведения СПбГУ
---Как возникли принципы японской эстетики и что это такое
— Принципы эстетики сформировались в Японии в эпоху Средневековья. Это общие представления о канонах красоты и об отношении к ним в искусстве, которые дополняли друг друга по мере появления и сосуществуют до сих пор. Они повлияли на то, каким стало искусство Японии, как оно развивалось и как отразилось на менталитете японцев.
Эти принципы сложны для понимания неподготовленным человеком, поэтому их лучше всего рассматривать на отдельных примерах. Например, японский стих — это стих короткой формы, стих иносказаний и символов. Поэты часто говорят с читателями завуалированно, чтобы заставить их рассуждать, расшифровать посыл и интерпретировать истину. Японский стих, как и всё японское искусство, построен на намеках и домысливании.
---Принцип макото: почему «истину вещей» нужно зашифровывать
— Первым из основных принципов японской эстетики, к VIII веку нашей эры, был сформирован макото. Под ним подразумевается отображение в [художественном] произведении сущности вещей. Буквально макото можно перевести как «истина».
Макото, например, ясно представлен в [старейшей] антологии на японском языке «Манъёсю» (другое название — «Собрание мириад листьев» — прим. «Бумаги»), где собраны пятистишия танка и другие, менее популярные стихотворные формы. Позднее о принципе часто писали литературоведы. Его суть объясняют тем, что творец понимает «истину вещей», которую нельзя просто передать словами, и отображает ее в своем произведении, зашифровывая с помощью канонических приемов. Таким образом творец делает читателя или слушателя сотворцом, заставляя его работать сердцем и головой.
Чтобы помочь понять макото, следует привести примеры из японской поэзии:
Меж отвесных скал, среди Цукуба-гор,
Хоть и сильный шум от падающих вод -
Исчезает в глубине вода.
А вот я свою любовь хранить
Буду вечно, милая моя!
(Манъёсю)
На первый взгляд, это лирический стих, который достаточно прост для интерпретации. Вроде бы «истина» (макото) в основе стиха — это признание в любви. Но это, конечно, не совсем так. Важна верная интерпретация, позволяющая разглядеть более глубокие смыслы, которая возможна, если у вас есть «ключи».
Так, в первой строчке используется топоним «Цукуба-горы», который должен породить у читателя цепь ассоциаций. Гора Цукуба — это древнее место, куда приходили влюбленные, чтобы обменяться клятвами в вечной любви: считалось, что поклявшихся там влюбленных не в силах разлучить ни небо, ни люди. Используя этот топоним, поэт подразумевает, что пишет не о мимолетной страсти, а о серьезной любви.
Во второй и третьей строчках говорится о течении. А течет не только вода, но и время. Значит, речь идет не только о любви, но и о разлуке. Таким образом, у читателя рождается цепь ассоциаций: мы поклялись друг другу в искренней любви, время проходит, но даже оно не способно нас разлучить. В итоге у нас появляется стих-клятва, а не просто стих-признание.
Когда дзен-буддизм как мировоззрение стал популярен в Японии, появились и другие эстетические принципы: ваби-саби, сатори, моно-но аварэ и югэн. Они проистекают из религии или формируются под ее влиянием, и в совокупности с макото, которое появилось раньше, представляют собой основные принципы японской эстетики.
---Принцип моно-но аварэ: как понять быстротечность жизни
— Моно-но аварэ (рубеж X-XII веков) означает «печальное очарование вещей». Это понятие подразумевает, что каждому предмету, явлению присуще свое особое, неповторимое очарование, эстетическая ценность, которая, как правило, скрыта, не лежит на поверхности, и обнаружить ее помогают прирожденная чувствительность и обладание изящным вкусом.
Моно-но аварэ покрыто дымкой недолговечности, эфемерности всего сущего, чему учит дзен-буддизм: и женская красота, и жизнь человека, и жизнь цветка конечны. Эстетический принцип подразумевает, что нужно успеть всё это уловить вокруг себя и отразить, выйдя в состояние «просветленного ума».
В рамках моно-но аварэ, например, написан первый роман в японской литературе «Хикару Гэндзи-моногатари», или «Повесть о блистательном принце Гэндзи» (XI век н. э.), его автор — придворная дама и буддистка под псевдонимом Мурасаки Сикибу. В романе показана недолговечная привязанность красавца-принца к самым разным женщинам. Он страдает от того, что причиняет им страдания, но осознает, что это карма, а чувства и эмоции не могут быть вечными: принц влюбляется в одну сегодня, а в другую — завтра. Каждая глава посвящена одной любовной истории, и в каждой из них присутствует принцип моно-но аварэ.
---Принцип югэн: как понять суть недосказанности
— Югэн (XIII-XIV века) — эстетическая категория, буквально означающая таинственность, глубину, сокровенную красоту. Это особая тональность, эмоциональное содержание, находящееся за пределами словесного выражения. В основе югэн лежит интуитивное восприятие сущности объекта — будь то природа или произведение искусства. Югэн подразумевает прелесть недосказанности; ее не может уловить и ощутить человек, лишенный изящного вкуса или душевного покоя.
Для японского искусства югэн очень важен, поскольку считается, что словами невозможно выразить свою эмоцию — можно лишь использовать канонические приемы, чтобы подвести читателя или зрителя к эмоциям, которые он может переживать вместе с творцом.
---Принцип сатори: как достичь просветленного разума и увидеть подлинную красоту вещей
— Принцип сатори (XVII век) также пришел из дзен-буддизма. Само по себе сатори означает внезапное пробуждение, которое наступает в результате сосредоточения, самоуглубления, медитативной практики. В дзен-буддизме сатори называют погружением в состояние «разума Будды», которое подразумевает отрешение от повседневных проблем, окружающей рутины и посторонних мыслей. В состоянии сатори мы можем разглядеть подлинную природу вещей. Получается, этот принцип близок к интуиции или высшему мигу познания в художественной практике.
Этот эстетический принцип внес в поэзию хокку (трехстишия) в XVII веке всемирно известный японский поэт Мацуо Басё. Он считал, что для достижения сатори нужно слиться с природой и ощутить «одинокость вещей». «Одинокость» — это ни в коем случае не то человеческое одиночество, когда рядом никого нет; это просветленное одиночество природы, живущей и создающей вокруг себя атмосферу, которую можно уловить и отразить в состоянии просветленного ума в стихотворении.
---Принцип ваби-саби: что такое сдержанная красота и непритязательная простота
— Ваби-саби (XVII век) — наиболее известный [в России] принцип японской эстетики (возможно, из-за одноименной сети японских кафе). В действительности ваби и саби подразумевают скромную простоту, атмосферу унылости и уединенности природы. Саби — это просветленное одиночество, безличностное отношение к миру, сдержанная красота, гармоничное единство грустного и светлого с общей окраской мягкой грусти, что создает ощущение покоя, отрешенности. Ваби — это «непритязательная простота».
Именно саби, например, проявляется в пятистишии танка или трехстишии хокку. В этом случае в стихе отражают миг, запечатленный в состоянии отрешенного просветленного ума и развернутый в бесконечность.
Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине.
(Мацуо Басё)
Это атмосферный стих. Он показывает миг, момент. Но мы бы никогда не заметили этот миг, если бы были загружены повседневными делами. Мацуо Басё здесь уловил момент и запечатлел его навсегда.
---Как принципы японской эстетики повлияли на искусство и благодаря чему стали популярны
— Принципы эстетики в Японии отразились не только на поэзии, но и на многих элементах культуры: керамике, чайной церемонии, каллиграфии, монохромной живописи, икебане (искусство компоновки срезанных цветов и веток в специальных сосудах и размещения получившейся композиции в интерьере — прим. «Бумаги») и других искусствах. Они заключаются в намеке, легкости, туманности, а не буйстве и яркости красок.
Чайная церемония, например, - тоже дзен-искусство. Приближаясь к чайному домику по уложенной определенным образом дорожке, среди подстриженных определенным образом кустов, мы погружаемся в состояние сатори, «разума Будды». Здесь всё ритуально: и помешивание зеленого чая венчиком, и пустая чайная комната, и традиция наслаждаться керамической посудой. Эстетические принципы здесь направлены на то, чтобы погрузиться в состояние просветления и ощутить атмосферу отрешения от суеты.
На [японскую] монохромную живопись также повлияли эстетические принципы. Она потому монохромная, что цвет и перспективу должно дополнить воображение зрителя. Если вы смотрите на картину, написанную тушью, нужно воображать и понимать изображение, используя свои «ключи». Творцу же в данном случае достаточно два-три удара кисти, чтобы создать нужный эффект.
Начиная с последней трети XIX века, когда Япония стала не такой изолированной страной, как раньше, принципы эстетики начали распространяться за границу. Из-за популярности дзен-буддизма, медитации и сатори как «состояния просветленного ума» в других странах также стали изучать принципы японской эстетики: например, в России открывают школы чайных церемоний, приглашают на лекции японских мастеров по воинскому искусству. Это так далеко от нас, так экзотично. К тому же у людей есть склонность к самоанализу и тяготение к единению с природой, в которых помогают разобраться как раз принципы японской эстетики: они учат отрешаться от посторонних мыслей, искать гармонию и просветление. В них сочетаются простота и изящество.
---Как эстетические принципы повлияли на менталитет японцев
— Японцы в большинстве своем — скрытные люди. Они, в отличие, например, от россиян, не выражают свои чувства открыто. В Японии живут по определенным законам и согласно иерархии. «Истина», «сокровенная красота», то есть макото, у них глубоко скрыты, и они открываются лишь близким.
В Японии важны ритуалы: принципы чайной церемонии, каллиграфии, икебаны изучают в кружках при каждой школе. На этих занятиях японцы с ранних лет учатся гармонии с собой и изучают эстетику, приходят к определенным мыслям о молчаливости, скрытности.
Принципы эстетики однозначно помогают японцам в гармонизации чувств и мыслей, в ощущении природы, в сохранении спокойствия (хотя такое спокойствие может быть обусловлено комфортными экономическими условиями). При этом японцы в реальной жизни, например, практически никогда прямо не отказывают — всё это происходит в обертонах, не напрямую. Возможно, японцам труднее в психологическом плане выражать свои чувства и эмоции — однако это мешает не им самим, а тем, кто с ними общается.
Всё это дополняется популярностью в японском обществе традиционных искусств и дзен-буддизма: жители Японии изучают свою религию, учатся надевать кимоно и правильно пить чай, например. То, что является экзотикой для иностранцев, — постоянная часть жизни многих японцев.
За помощь в организации интервью «Бумага» благодарит ресторан Robata Bar на Загородном проспекте, 13. Там еженедельно, по воскресеньям с 13:00 до 17:00, проводится бранч-клуб со шведским столом, а также лекциями и мастер-классами, посвященными культуре Японии.
---------------------
Девять главных понятий, помогающих постичь японскую культуру
Печаль одиночества, приглушенность красок и прочие важные вещи
«Арзамас» - Arzamas
Елена Дьяконова
Очарование вещей, печаль одиночества, приглушенность на грани исчезновения красок и звуков, следы времени, вечное в текущем, сломанная ветка и другие красивые метафоры, которыми еле-еле можно объяснить непереводимые японские слова
Предуведомление. Точных определений рассмотренных ниже понятий не существует, они, как и другие представления, возникшие в Японии в Средневековье, расплывчаты, плохо формулируются, но ясно ощущаются. Перевести их одним словом невозможно. Европейское сознание требует ясной логики, четких формулировок, а японское - скорее погружает свои понятия в тень, относится к ним более потаенно, интимно. Отсюда множество интерпретаций, с одной стороны, с другой - отсутствие каких бы то ни было пояснений, кроме метафорически-загадочных.
---Моно-но аварэ - буквально «очарование вещей». Понятие, пронизавшее всю историю классической словесности, сложилось к X веку. Хорошо восстанавливается из синхронных средневековых текстов: прозы, стихов, эссе. Понятие «вещи» нужно в данном случае толковать расширительно: вещи - это не только предметы этого мира, но и чувства людей и сами люди. Аварэ - «печальное очарование», возникающее при взгляде на «вещи мира», главное свойство которых - бренность и изменчивость. Печальное очарование вещей связано во многом с осознанием бренности, мимолетности жизни, с ее ненадежной, временной природой. Если бы жизнь не была так мимолетна, то в ней не было бы очарования - так написала в XI веке знаменитая писательница. Моно-но аварэ связано еще и с необычайной чувствительностью, которая культивировалась в классическую эпоху Хэйан (IX-XII века), умением улавливать тончайшие токи жизни. Одна поэтесса писала, что слышит шуршание крови, бегущей по ее жилам, слышит, как опадают лепестки сакуры. Аварэ означало возглас, передаваемый междометием «ах!», затем приобрело значение «очарование». Другие авторы считают аварэ ритуальным возгласом: «аварэ!» - так вскрикивали в важнейшие моменты действ и представлений древней религии синто.
---Мудзё - «эфемерность», «бренность», «изменчивость». Понятие, сложившееся в раннее Средневековье под влиянием буддизма, особенное состояние души, когда человек остро ощущает быстротечность времени, хрупкость и изменчивость каждого момента бытия. Мгновение переживается как что-то ускользающее из рук. Время уносит людей, чувства, разрушает дворцы и хижины, изменяет очертания морского берега - эта мысль не нова, новое - в отношении японцев к течению времени как к чему-то переживаемому трагически. Эфемерность, бренность становится одной из главных категорий японской культуры на многие столетия. Категория эта меняется: в XVII веке она принимает форму укиё, «плывущего мира», художники гравюры, которые этот мир изображали, свои произведения называли картинами плывущего мира. В XVIII-XIX веках возникают литературные жанры - «повествования о плывущем мире». Бренность в это время воспринимается уже не так трагически, над ней подсмеиваются. Один крупный писатель этого времени заметил: «Да, мы все уплываем, но весело, как тыква, подпрыгивающая на волнах».
---Саби/ваби. Саби - понятие средневековой эстетики, может быть описано как «печаль одиночества», «бедность», «пресность», «слабость», «безмятежность», «тень», «приглушенность на грани исчезновения красок и звуков», «отрешенность». Все эти определения приблизительно описывают круг значений, но не раскрывают его полностью. Слово это встречается еще в VIII веке в первой поэтической антологии японцев «Собрание мириад листьев» («Манъёсю»). Поэт Фудзивара-но Тосинари в XII веке уже использовал это слово. В одном его пятистишии-танка есть образ «замерзший чахлый тростник на морском берегу», который считается ранним воплощением саби. Однако эстетика саби в ее нынешнем виде создана была в XVII веке поэтом хайку Мацуо Басё и его учениками. Так и хочется написать, что они сформулировали принципы этой эстетики, но это не так - скорее они умели навеять ощущение одиночества, печали, отрешенности от мирской суеты в духе философии дзен-буддизма.
Оказала влияние и философия отшельничества, удаления от мира, одинокой аскетичной жизни в горах, бедной, но внутренне сосредоточенной, - но и эта внятная философия не все объясняет. Ничего определенного сказано или записано не было - в этом и состоит загадка поэтики саби/ваби. Когда у поэта Мацуо Басё спросили, что такое саби, он ответил, что представляет себе старого человека, надевающего парадные одежды, чтобы отправиться во дворец. Басё никогда не давал четких определений, он изъяснялся метафорически, роняя загадочные фразы, полные скрытых смыслов, которые затем его ученики интерпретировали. Саби трудно уловить, в него нельзя ткнуть пальцем, оно скорее разлито в воздухе. Саби иногда описывается как «красота древности». Ваби - это другая сторона саби; для его описания можно выбрать слово «опрощение». Если нанизывать определения, то подойдут слова «бедность», «скромность», «скудость» (в том числе и скудость слов для изображения чего-либо), «пресность», «одиночество странника в пути», «тишина, в которой слышны редкие звуки - капли, падающие в чан с водой». Отсутствие пафоса, сознательный примитивизм - это тоже ваби. Отчасти определения ваби совпадают с определением саби, - с другой стороны, это разные вещи, эти понятия двоятся. В чайной церемонии, например, саби отчасти воплощено в понятии нарэ - «патина», «следы времени».
---Нарэ - «патина», «следы времени». В рамках эстетики нарэ ценится, например, камень нефрит, в глубине которого содержится легкая муть, густой тусклый блеск, «как будто в глубине его застыл кусок старинного воздуха», как писал один знаменитый писатель. В этой системе координат прозрачность хрусталя не ценится: ясность, блеск не располагают к мечтательности. Японская бумага, которую делают ручным способом в деревнях, также не блестит, ее рыхлая поверхность мягко поглощает лучи света, «подобно пушистой поверхности рыхлого снега». Налет древности, патина, темнота сгустившегося времени воплощены в темной - черной и темно-красной - лаковой посуде. Ценится то, что «имеет глубинную тень, а не поверхностную ясность». Нарэ - легкая засаленность вещей: посуды, мебели, одежды - происходит оттого, что ее часто трогают руками и от них остается слабый налет жира, который, впитываясь, создает особую теплоту, мутность. Тусклый глянец посуды, мутный темный цвет японского мармелада ёкан, воспетый чудесным писателем Нацумэ Сосэки в его воспоминаниях о детстве «Изголовье из травы», в полутемных помещениях японских ресторанов навевают именно то ощущение наслоений темноты, которого и добивается искусный художник.
---Югэн - «скрытая красота», «таинственная красота». Самое загадочное понятие японской эстетики, трудно поддающееся расшифровке. Известно, что слово это пришло из китайских философских сочинений, где означало «глубокий», «неясный», «таинственный». Югэн часто понимается как внерациональное постижение печальной красоты мира и человеческих чувств. В поэзии пятистиший-танка словом «югэн» описывался глубинный смысл стихотворения, о котором следует догадываться, при прочтении текст почти не дает разгадок. Поэт XIII века Фудзивара-но Тэйка в своем учении предлагает буддийскую категорию сатори - «озарение» для постижения скрытой красоты. Озарение достигается высочайшей концентрацией духа, это внезапное интуитивное постижение сути вещей. Югэн - это то, что скрыто под словами, то, что, например, актер театра но может извлечь из текста пьесы. Дзэами, создатель театра но, унаследовал это слово от поэтов, он писал, что «югэн - это тонкие тени бамбука на бамбуке». Дзэами в знаменитом трактате «Заметки о цветке стиля» (XV век), сложнейшем сочинении о театре, где раскрываются тайны актерского искусства, писал, что, например, «снег в серебряной чашке» - это цветок спокойствия, тишины, умиротворенности, игра актера может раскрыть этот цветок, который в обычном состоянии не виден. Скрытая, труднодостижимая красота ценится в рамках эстетики югэн больше, чем красота очевидная, открытая, смелая.
---Фуэки-рюко - «вечное - текущее» или «вечное в текущем». В поэзии трехстиший-хайку фуэки-рюко - это ощущение постоянства и незыблемости вечного в непрерывно меняющемся мире. Это и незыблемость поэтической традиции, неразрывно связанной с изменчивостью форм, это глубокое осознание того, что вечное слито с текущим. Всеобщий, «космический» план соотносит стихотворение с миром природы, с круговращением времен года в самом широком смысле. Есть еще один план в стихотворении - конкретный, предметный, осязаемый мир четко обрисованных, а точнее, названных вещей. Поэт Такахама Кёси в XX веке писал: «В поэзии нет места лишним словам о предметах и явлениях, они привлекают человеческие сердца простыми звуками». Отличия «вечного» и «текучего» порой выявляются не сразу. Оба элемента не должны автоматически вытекать один из другого, иначе между ними не будет напряжения. В то же время «они не должны быть совершенно независимыми; перекликаясь друг с другом, они должны порождать одинаковые обертоны, ассоциации». Единство этих двух начал и составляет смысл стихотворения.
---Сиори - некогда это слово означало «сломанную ветку», то есть знак, указывающий путь в лесу, затем - «закладку в книге», есть и буквальное значение - «гибкость». Сиори - состояние духовной сосредоточенности, необходимое для постижения глубинного смысла явлений. Ученик Басё поэт Кёрай писал, что сиори следует понимать как «сострадание», «печаль», «жалость», вместе с тем оно не выражается ни содержанием стихотворения, ни словами, ни приемами. Чувство сиори не может быть передано обычным образом, а заключено в подтексте (ёдзё), который раскрывается через ассоциации. «Это то, о чем трудно сказать словами и написать кистью» - слова Кёрая.
---Сибуми - тип и ощущение красоты, возникшее в XIV веке, ассоциируется с вязким терпким вкусом хурмы. Когда говорят о сибуми, вспоминают также горьковатый вкус зеленого чая. Сибуми трудно для осмысления, это ощущение просто приходит к человеку без долгих объяснений. Сибуми передает ощущение терпкой горечи бытия, простоту, мужественность, отказ от красивости, необработанность формы, изначальное несовершенство. Например, ценятся чашки для чайной церемонии, в которых ощущается первозданное естество глины, из которой они сделаны, они могут быть похожи на раковины, на куски дерева, словно найденные на берегу моря. Человек, чайная чашка, меч, одежда, стихотворение, картина могут быть сибуми. В тексте сибуми может выражаться в недосказанности, отсутствии лишних, «красивых» слов. Сибуми воплощается через простоту, приближенность к природе, отсутствие «сделанности». Сибуми - это высшая мера красоты и похвалы красоте.
Некоторые авторы определяют сибуми как «совершенство без усилий», как спокойствие, «простоту духа». Сибуми не нужно постигать, оно является само. Сибуми - это не понимание, а просто знание без усилий, это «красноречивое молчание». Один автор считал, что свободный полет птицы в воздухе может быть сибуми.
---------------------
11 вопросов о японской культуре
«Арзамас» - Arzamas
Анна Дулина
29 марта 2022 / Фактчек, Антропология
Японцы - язычники или буддисты? Они до сих пор носят кимоно? И все время кланяются? Харакири в наши времена еще делают? Отвечаем на эти и другие вопросы в новом выпуске рубрики
1. Японцы - язычники или буддисты?
(Святилище Фусими Инари. Гравюра Номуры Ёсимицу. 1930 год)
И то и другое - если называть язычеством исконную японскую религию синто, или синтоизм.
Самих японцев вопрос о вере обычно ставит в тупик. По данным социологического опроса, проведенного телекомпанией NHK в 2018 году, 62 % японцев считают себя атеистами, остальные - буддистами (31 %), синтоистами (3 %) и христианами (1 %). При этом 74 % респондентов верят, что японские острова населяют «мириады богов»,
и посещают синтоистские святилища.
Среди «мириад богов» есть малые, известные только в определенной местности, а есть крупные, святилища которых встречаются по всей стране. Например, святилище бога Инари, отвечающего за благосостояние и успех, легко узнать по статуям лисиц - его посланников. Самым известным местом культа Инари считается святилище Фусими в Киото. Популярность Фусими возросла после выхода фильма «Мемуары Гейши» (2005) Роба Маршалла, в котором маленькая героиня бежит сквозь тоннель из ярко-оранжевых ворот тории. Такие ворота в форме буквы «п» считаются подношением божеству и символизируют вход в сакральное пространство.
В первые дни нового года японцы спешат посетить синтоистское святилище или буддийский храм, чтобы купить амулет и получить ежегодное предсказание о-микудзи. В последнее время в моду вошло коллекционирование печатей госюин - служители святилищ и храмов ставят их в специальных паломнических блокнотах за небольшую плату. Во многих японских домах буддийский алтарь (буцудан) соседствует с семейным алтарем для синтоистских божеств (камидана). Такое сосуществование двух религиозных традиций называется синто-буддийский синкретизм. Кроме того, многие японцы, не будучи христианами, справляют Рождество и венчаются в католических храмах. Одним словом, в Японии уживаются и синтоистские божества ками, и Будда, и другие религии.
Официально история буддизма в Японии началась в VI веке, когда правитель древнего корейского государства Пэкче преподнес японскому государю буддийские сутры
и статую Будды Шакьямуни.
Представители древних жреческих родов были против почитания Будды, опасаясь гнева местных ками. И когда разгорелась эпидемия оспы, статую «чужеземного бога» выбросили в канал Нанива.
Однако вскоре буддийское учение не только укоренилось на Японских островах, породив различные направления, но и тесно переплелось с синто.
Почему же новая религия не вытеснила прежнюю систему верований? Во-первых, буддийское учение помогало божествам ками обрести просветление, поскольку считалось, что боги, как и люди, подвержены закону кармы и страдают в бесконечном круге перерождений. Поэтому в синтоистских святилищах перед богами читались буддийские сутры. В свою очередь, божества стали считаться защитниками буддизма - их святилища возводились на территории буддийских храмов.
Во-вторых, под влиянием буддизма с его развитой системой догм и ритуалов примитивные верования в божеств ками оформились в сложное учение о «пути богов». В частности, оно объясняло, что Будда и бодхисаттвы,
непостижимые обычным людям, воплотились в теле японских божеств, чтобы проповедовать буддийский закон доступным языком. Позднее, в XV-XVI веках, возникают противоположные учения, согласно которым Будда и бодхисаттвы - это воплощения японских богов.
В-третьих, в ведении буддизма оказалось проведение погребальных обрядов: таким образом, божества ками были избавлены от соприкосновения со смертью. Дело в том, что японские божества не выносят кэгарэ - телесного осквернения, главными источниками которого являются кровь и смерть. Именно поэтому у входа на территорию любого синтоистского святилища стоят специальные каменные чаши для омовения рук и ополаскивания рта.
Когда в начале периода Мэйдзи (1868-1912) государственной идеологией стал культ императора - потомка богини солнца Аматэрасу, возглавляющей синтоистский пантеон, - правительство решило отделить синто от буддизма. Кампания по «изгнанию Будды» из сферы синтоизма привела к уничтожению буддийских храмов, изваяний и свитков с сутрами, бывших в собственности синтоистских святилищ.
В 1945 году, после капитуляции Японии во Второй мировой войне, император отказался от статуса «явленного бога» (арахитогами), синто утратило статус государственной религии и буддийские проповедники вернулись к активной деятельности. Сейчас синто и буддизм гармонично сосуществуют друг с другом.
2. А харакири в наши времена делают?
(Харакири. Сцена из пьесы эпохи Мэйдзи. 1897 год)
Харакири (в Японии распространен другой вариант этого слова - сэппуку) - довольно сложное в исполнении и требующее большой выдержки ритуальное самоубийство. В наше время его не делают. Вспарывание живота, обнажающее чистоту помыслов и демонстрирующее силу духа, долгое время считалось привилегией самураев. Исполнение ритуала в период Эдо формализовали и продумали до деталей: например, самурай тщательно подтыкал рукава спущенной по пояс одежды под колени, чтобы предотвратить падение тела назад - это считалось неподобающим. Сэппуку не приводит к моментальной смерти: этот процесс может быть мучительным и долгим. Поэтому необходим помощник кайсяку, который завершит начатое, то есть отрубит голову.
Юкио Мисима (1925-1970), знаменитый писатель и пропагандист самурайских идеалов, одним из последних совершил самоубийство путем вспарывания живота. 25 ноября 1970 года вместе со своими соратниками из «Общества щита»
он предпринял попытку государственного переворота. Она закончилась провалом, и Мисима совершил сэппуку. Но не очень удачно: помощник не смог отрубить ему голову с первой попытки. Мисима также оставил предсмертный стих, как того требовал обычай.
3. Правда ли, что японские женщины несвободны и во всем подчиняются мужу?
(Мать и дитя. Гравюра Китагавы Утамаро. Около 1800 года)
В начале февраля 2021 года глава оргкомитета Олимпийских игр Ёсиро Мори заявил, что женщины тратят много времени на раздумья и затягивают совещания. И хотя после этих высказываний Мори был вынужден уйти в отставку, скандал в очередной раз напомнил о неравном положении женщин и мужчин в японском обществе.
В рейтинге гендерного равенства, опубликованном Всемирным экономическим форумом 31 марта 2021 года, Япония заняла 120-е место среди 156 стран. Гендерный разрыв достаточно высок для страны с развитой экономикой и доступностью образования для женщин.
В августе 2018 года выяснилось, что Токийский медицинский университет годами занижал оценки вступительных экзаменов девушкам, чтобы принять больше студентов мужского пола. Университет объяснил это тем, что женщины часто прерывают карьеру врача после замужества и рождения детей. А это может вызвать нехватку кадров в больнице. Не только в медицине, но и в других сферах женщины имеют меньше возможностей для трудоустройства и карьерного роста, они часто получают более низкую зарплату, чем мужчины на той же должности.
Действительно ли женщины не возвращаются из декретного отпуска и бросают работу после замужества? Согласно результатам социального опроса Министерства здравоохранения, труда и благосостояния Японии за 2020 год, 82 % молодых женщин продолжают работать после замужества, а 57 % из них намерены сохранить работу после рождения ребенка. По результатам другого анкетирования, 40 % женщин хотели бы бросить работу, если у партнера будет высокий доход, и 42 % планируют продолжать работать в любом случае. При этом женщины выражают надежду, что муж поровну разделит с ними обязанности по уходу за ребенком. Однако по факту бремя заботы о нем и хлопоты по дому полностью ложатся на плечи женщины. Это и становится главной причиной, по которой женщины уходят с работы.
На распределение гендерных ролей в Японии большое влияние оказало конфуцианство. Несмотря на заимствование западных либеральных идей и дарование женщинам некоторых прав во время реформ периода Мэйдзи, главной женской добродетелью оставался идеал «хорошей жены и мудрой матери» (рёсай кэмбо). Вплоть до Второй мировой войны одним из главных руководств по воспитанию девочек было «Великое поучение для женщин» («Онна дайгаку», самое раннее известное издание датируется 1716 годом). Это сочинение часто приписывают известному конфуцианскому мыслителю Кайбаре Экикэну (1630-1714). Скорее всего, «Великое поучение» опиралось на «Правила воспитания девочек» Экикэна. В нем ученый-конфуцианец пишет: «Предназначение женщины - это служение людям. Пребывая в родительском доме, она служит отцу и матери, после замужества она служит мужу, свекру и свекрови, путь женщины в смирении и послушании». И даже «милостивая богиня солнца Аматэрасу», которая возглавляет пантеон японских божеств, «сама пряла божественные одежды».
Хотя японские женщины и обладают равными с мужчинами правами и не обязаны во всем подчиняться мужу, патриархальные устои изжиты не до конца - женщины до сих пор нередко подвергаются дискриминации на работе и дома.
4. Кто такие гейши?
(Гейша настраивает сямисэн. Гравюра Янагавы Сигэнобу II. Около 1835 года)
Вопреки расхожему мнению, гейша - не куртизанка (юдзё), а «человек искусств». Первыми гейшами были в основном мужчины - актеры, которые развлекали клиентов публичных домов непристойными шутками или представлениями. К середине XVIII века гейши перебрались из «кварталов для удовольствий»
в «кварталы цветов» (ханамати),
и тогда же профессия гейши стала самостоятельной. Главной задачей гейши было развлечение гостей чайной церемонией, беседой, пением, танцами, игрой на трехструнном музыкальном инструменте сямисэне и другими традиционными искусствами. К слову, торговать своим телом им было строжайше запрещено.
Слово «гейша» (в оригинальном произношении - гэйся) используется главным образом в регионе Канто, центром которого является Токио (прежний Эдо). Их учениц называют хангёку, «полудрагоценность» (их время в два раза дешевле, чем время гейш), или осяку, то есть «разливающая саке». В регионе Кансай с центром в Киото гейш именуют гэйко, а их учениц - майко («танцовщица»).
Если раньше в дома гейш (окия) часто отдавали девочек из бедных семей, то сейчас эту профессию по собственному желанию выбирают после средней школы девушки пятнадцати-шестнадцати лет. Гейши и их ученицы живут в специальных кварталах ханамати. Спустя год или два упорной учебы воспитанница исполняет первый танец перед гостями и становится майко. Тогда же она получает новое имя (его часть берется из имени гейши, которая ее обучала), роскошное кимоно и специально изготовленный черепаховый гребень (кандзаси). За месяц до дебюта (мисэдаси) девушка посещает банкеты в чайных домах, наблюдая за другими майко и гэйко. Майко регистрируются в специальном управлении по делам гейш и получают деньги за работу. В целом искусству гейши нужно учиться на протяжении пяти-шести лет.
Майко можно узнать по более красочным, чем у гейш, одеждам и прическам. Рукава кимоно длиннее, пояс опускается почти до земли, платформа сандалий (гэта) выше. В отличии от гейш, которые носят парики, прически ученицам укладывают из их собственных волос.
С каждым годом все меньше девушек выбирают профессию гейши: в Киото сейчас зарегистрировано всего лишь 169 гэйко и 68 майко.
5. Носят ли современные японцы кимоно?
(Первый снег в году. Гравюра Кикукавы Эйдзана. Около 1820 года)
Кимоно - это рабочая одежда гейш, актеров театров но
и кабуки,
мастеров устного комического рассказа ракуго и чайной церемонии. Кимоно также надевают по особым случаям: на свадьбу, похороны, выпускной в университете и так далее. Церемония совершеннолетия - прекрасный повод для девушек надеть фурисодэ, праздничное кимоно с длинными рукавами, которое традиционно носили до замужества.
80 % японцев надевали кимоно хотя бы раз, а 40 % имеют собственное. Однако этот традиционный наряд - дорогое удовольствие, многие предпочитают брать его напрокат по особым случаям. Надеть кимоно самостоятельно довольно сложно, поэтому существуют даже специальные обучающие курсы. Другое дело - юката. Кимоно этой разновидности изготавливается из более тонкого материала, его носят летом во время традиционных фестивалей. Юкату выдают в качестве банного халата посетителям горячих источников или постояльцам гостиниц в традиционном стиле.
В последнее время среди девушек и юношей стало очень популярно такое развлечение: они надевают кимоно или юкату и прогуливаются по старинным улочкам Киото.
6. Почему они все время кланяются?
(Гравюра Кацусики Хокусая из серии «Сто видов Фудзи». 1835-1847 годы)
Поклон - не только неотъемлемая часть этикета в Японии и Восточной Азии, но и важный социальный маркер: он позволяет определить положение человека и выбрать подходящую модель поведения. Например, первым кланяется тот, кто младше по возрасту или ниже по социальному статусу. Его поклон всегда будет чуть ниже.
Поклоны в повседневной жизни нередко заменяют слова: просьбу, благодарность или извинение. Так, легкий наклон головы означает приветствие, а глубокий и долгий - раскаяние.
Наиболее детально ритуал поклона разработали в воинском сословии
в XII веке. Этому искусству, наряду со стрельбой из лука и ездой верхом, обучали специальные школы. Пожалуй, самая известная среди них - школа этикета семьи Огасавара. Потомки этого древнего самурайского рода и сейчас обучают этикету сотрудников крупных компаний.
Рукопожатие в Японии не прижилось, потому что это знак равенства, а поклон всегда отражает социальную градацию. Пока в Японии существует жесткая иерархичность и регламентация, будет жив и поклон.
7. У них нет стульев и кроватей?
(Полнолуние на татами. Гравюра Цукиоки Ёситоси. 1885 год)
Стулья и кровати - необязательная часть японской меблировки. В начале эпохи Мэйдзи, когда все европейское считалось передовым, во многих знатных домах появились стулья и кровати. Сейчас пространство обычно оформляют в европейском стиле, но в крупных домах можно встретить и традиционно японскую комнату: она устлана циновками татами с нишей токонома, которую украшают икебана
и свиток с живописью или каллиграфией.
В отличие от частных домов в однокомнатных квартирах так мало места, что громоздкую кровать бывает некуда поставить. Ее заменяет футон - матрас, который расстилают на ночь и убирают днем в шкаф. Согласно опросу, 60 % японцев предпочитают использовать кровать или обычный матрас, а 40 % - футон. Высокий стол со стульями часто заменяют на низкий столик и подушки для сидения дзабутон (иногда с деревянной спинкой). В холодное время популярен котацу - низкий столик, представляющий собой конструкцию с электрическим (реже угольным) источником тепла, накрытым одеялом и расположенной поверх него столешницей.
Традиционное представление о пространстве не предполагает громоздких и объемных предметов. Лишняя мебель не вписывается в эстетику ваби-саби - элегантной простоты и полноты пространства. Вспомним знаменитую «Похвалу тени» Танидзаки Дзюнитиро: «Европейцы, видя японскую гостиную, поражаются ее безыскусственной простотой. Им кажется странным, что они не видят в ней ничего, кроме серых стен, ничем не украшенных».
8. Они пьют только саке или у них есть и другой алкоголь?
(Чиновник. Гравюра Цукиоки Ёситоси. 1885 год)
Саке - самый известный алкогольный напиток Японии. Японцы называют его нихонсю или васю, а словом осакэ обозначают алкоголь в целом. Часто «саке» переводят как «рисовая водка», что не совсем точно, поскольку его изготавливают с помощью пастеризации, а не дистилляции. Саке ближе к вину, так как получается в процессе брожения, а точнее плесневой ферментации. Изначально его производили при синтоистских святилищах и подносили богам. Такие бочонки-подношения с рисовым вином, оплетенные соломенной веревкой, можно увидеть у входа в святилище Мэйдзи-дзингу в Токио.
Помимо саке, японцы пьют более крепкий (20-25 градусов) спиртной напиток из риса, ржи и сладкого картофеля - сётю. Он производится в основном на острове Кюсю. Еще южнее, на Окинаве, можно попробовать авамори - продукт перегонки рисового сырья крепостью от 30 до 60 градусов.
Но больше всего японцы любят пиво. Ему уступают и вино, и сливовый ликер умэсю. А любители элитного алкоголя предпочитают виски. Япония входит в пятерку мировых лидеров по производству этого напитка. Например, виски 17-летней выдержки компании Suntory, который рекламировал герой Билла Мюррея в фильме «Трудности перевода», стал настолько популярным, что компания перестала выпускать этот сорт: спрос на виски превышал его запасы.
9. В Японии едят суши и роллы?
(Фрагмент японского иллюстрированного свитка «Рассуждения о еде и выпивке». 1600-1725 годы)
Японцы едят суши (или суси, что ближе к японскому произношению) в основном в виде нигири-дзуси (кусок свежей рыбы на шарике вареного риса), а не роллов маки-дзуси, которые так популярны в России. Любопытно, что вплоть до XIX века рыба в суши была не сырой, а ферментированной.
Суши подают и в дорогих ресторанах (в этом случае клиент часто оставляет выбор шеф-повару, говоря ему: «На ваше усмотрение» - «Омакасэ»), и в дешевых сушечных кайтэн-дзуси, где тарелочки с суши крутятся на конвейерной ленте, а посетители выбирают то, что им нравится. Наборы суши продаются в супермаркете, причем к вечеру цена на них снижается, и посетители ждут появления на упаковке заветной наклейки, сообщающей о скидке. Несмотря на то что суши бывают дорогими, они все-таки ближе к фастфуду, чем к высокой кухне.
10. Чем хокку отличаются от хайку?
(Мацуо Басё. Рисунок Мори Иппо. 1820-1840 годы)
И то и другое - трехстишия, а их родоначальник - пятистишие танка. Танка, или «короткая песнь», состояла из двух частей: трехстишия из 17 слогов (с метрикой 5-7-5) и двустишия из 14 слогов (с метрикой 7-7). Первая часть называлась хокку (буквально «начальные строфы»). Иногда пятистишие сочиняли два автора: один задавал тему с помощью «начальных строф», а другой продолжал. Это положило начало стихотворной форме рэнга («нанизанные строфы»), ставшей своего рода игрой: несколько авторов поочередно нанизывали трехстишия и двустишия, состязаясь друг с другом в поэтическом мастерстве.
К XVII веку достигли своего расцвета шуточные рэнга, которые назывались хайкай рэнга. Тогда же трехстишие хокку, задававшее тему хайкай рэнга, выделилось в самостоятельный жанр хайкай, эстетика которого сложилась во многом благодаря творчеству Мацуо Басё (1644-1694). Поэт и теоретик поэзии Масаока Сики (1867-1902) назвал этот жанр индивидуального, а не коллективного творчества хайку, подчеркнув преемственность с хокку и хайкай.
11. Зачем японцы ездят смотреть на цветущие деревья?
(Цветение сакуры в Накано-тё в Ёсиваре. Гравюра Утагавы Хиросигэ. 1848-1849 годы)
Это очень древняя традиция. Обычай любования цветущей сливой позаимствовали из Китая в VIII веке, однако в период Хэйан (794-1185) слива уступила место декоративной вишне - сакуре.
Если в поэтической антологии VIII века «Собрание мириад листьев» («Манъёсю») 110 стихов воспевают сливу и только 43 - сакуру, то в «Собрании старых и новых песен Японии» («Кокинвакасю») начала X века сакуре посвящено 70 песен, а сливе - только 18. Тогда же словом «ханами» («любование цветами») стали обозначать цветение именно сакуры. Считается, что первое упоминание ханами относится к 812 году, когда по велению государя Сага провели пиршество под цветущей сакурой в саду Синсэн-эн при императорском дворце в Киото. Для аристократов опадающие лепестки сакуры были олицетворением буддийской идеи о бренности сущего и эстетической категории моно-но аварэ - «печального очарования вещей» изменчивого мира.
Еще в VIII веке японцы обратили внимание, что весной, когда заканчивалось цветение сакуры, часто вспыхивали эпидемии. Это породило легенду о том, что повальные болезни были вызваны неупокоенными душами опадающих лепестков. Поэтому Управление по делам храмов и святилищ (Дзингикан) при императорском дворе стало проводить обряды «успокоения цветов» (тинкасай). Этот ритуал существует до сих пор: его можно увидеть, если прийти во второе воскресенье апреля в святилище Имамия на севере Киото.
Если для утонченной знати кратковременное цветение сакуры было прежде всего отражением мимолетной красоты и эфемерности бытия, то для крестьян цветущие деревья имели другой смысл. Они верили, что весной божества, дарующие богатый урожай, спускались с гор на рисовые поля. Местом их временного обитания становилась сакура («са» - «божество плодородия», «кура» - «место пребывания»). Под цветущие деревья клали угощения, пели песни - иными словами, устраивали божествам теплый прием. Чем дольше цвела сакура, тем дольше гостило божество, а значит, обильнее был урожай.
Любование сакурой широко распространилось среди всех слоев населения в период Эдо (1603-1867). Монах Тэнкай (1536-1643), любивший цветение сакуры, привез вишневые деревья с горы Ёсино (префектура Нара) и посадил на территории храма Канъэйдзи на холме Уэно в Эдо. Храм сразу же стал излюбленным местом горожан в дни цветения сакуры. В 1720 году, после жалоб монахов храма, на территории которого проходили шумные гуляния под сакурой, сёгун
Токугава Ёсимунэ приказал высадить вишневые деревья в районах Эдо для поощрения массовых гуляний. В наши дни парк Уэно в Токио - излюбленное место горожан и одно из ста знаменитых мест любования сакурой, предложенных в 1990 году Ассоциацией сакуры в Японии.
---------------------
«Вырвем с корнем когти и зубы врагов!»
Александр Мещеряков - о подзабытых уроках тоталитарной Японии
«Горький Медиа»
24 марта 2022
Создание «независимого государства» на территории чужой страны, чувство глубокой обиды на соседей и выход из всех международных организаций, пестование агрессивного милитаризма, уничтожение собственной экономики ради военных авантюр, наконец, объявление войны половине мира - не правда ли, звучит знакомо? Однако речь идет о событиях почти вековой давности, происходивших на Дальнем Востоке. О том, как Япония сорвалась в историческое пике, едва не завершившееся национальной катастрофой, и о том, что можно об этом почитать, рассказывает известный востоковед Александр Мещеряков.
90 лет назад, 1 марта 1932 года, на территории китайской Маньчжурии было провозглашено «независимое» государство Маньчжоуго, находившееся под полным контролем Японии. Эту годовщину нигде не празднуют. Само государство исчезло с карты в 1945 году. Те события подзабылись. Думается, что зря. Во-первых, они послужили прологом Второй мировой войны. Во-вторых, они могли бы послужить поводом, чтобы призадуматься тем политикам, которые считают борьбу за мир предательством родины.
В 1920-е годы в Японии происходила политическая борьба между либералами и силовиками. Силы оказались неравны - победили силовики, которым и стало принадлежать решающее слово. На первое место выходил теперь не созидатель, а разрушитель. Именно разрушителя стали считать созидателем. Созидателем великой японской империи.
Взоры военных поначалу обратились в сторону Китая. Если говорить конкретнее, то Маньчжурии. «Культурные» японцы в погонах считали обитателей Маньчжурии людьми дикими, ленивыми и малокультурными, которые нуждаются в руководстве «передового» японского народа в лице его доблестной армии. В Маньчжурии следовало навести «порядок», ибо там орудовали вооруженные банды, мешавшие мирному созидательному труду. Помимо этого, маньчжурский край обладал богатыми природными ресурсами - углем и железными рудами, у которых не было толкового хозяина. Территория Маньчжурии могла быть также использована для обеспечения продовольствием растущего японского населения. Еще один «убийственный» аргумент: в VII-IX вв. на территории Маньчжурии располагалось государство Когурё, которое признавало себя данником Японии. Это служило для современных японцев дополнительным доказательством того, что они должны иметь в Маньчжурии особые права. Кроме того, на полях и сопках этой земли во время японо-русской войны полегло множество японских солдат. Разве жертвы наших предков были напрасны? Словом, у Японии «не оставалось выбора», кроме как Маньчжурию завоевать.
Согласно Портсмутскому договору 1905 г., Япония отобрала у России часть построенной ею Китайско-восточной железной дороги, проложенной между Транссибирской магистралью и портом Дальний. Для охраны этой ветки протяженностью 450 километров Япония сформировала Квантунскую армию. Подобная стратегия по «освоению» зарубежных территорий была типичной для тогдашнего мира. Железные дороги походили на щупальца, с помощью которых осуществлялся их захват. В настоящее время похожую роль играют нефте- и газопроводы.
18 сентября 1931 г. японский военный патруль доложил о взрыве железнодорожного полотна в районе Мукдена - крупнейшего города в Маньчжурии. Ущерб оказался ничтожным - поезда продолжали ходить по расписанию. Однако штаб Квантунской армии обвинил в «террористическом акте» китайскую армию, и уже на следующий день над Мукденом развевался японский флаг - город заняли японские войска. Через пять месяцев они контролировали уже всю Маньчжурию. Сопротивление китайских войск было ничтожным. Япония не объявляла войну Китаю. Захват огромной территории, превышавшей площадь Японии в четыре раза, стыдливо называли «маньчжурский инцидент». В нынешнее время подобные «инциденты» принято называть «спецоперациями».
Среди японских военных находилось немало радикально настроенных офицеров, которые были обеспокоены будущностью страны. Они считали, что без экономической самообеспеченности великая Япония невозможна. Невозможна потому, что только страна, не зависящая от поставок из-за границы, способна начинать и выигрывать войны. Об «обороне» речь не шла - все войны, которые до этого вела Япония, начинала она сама. Экономическая ситуация свидетельствовала в пользу таких рассуждений об автаркии: мировой экономический кризис больно ударил по японскому экспорту шелка, покупать станки стало не на что. Офицеры тосковали по автаркии, но для ее обеспечения требовались колонии. Условием «нормальной» жизни в метрополии являлось расширение жизненного пространства. Военные ратовали за расширение линии «стратегической обороны» границ империи. Свойством этой линии являлась ее «эластичность»: новое территориальное приобретение требовало создания новой буферной зоны. Военные не были едины: одни полагали, что после захвата Маньчжурии японская армия должна завоевать весь Китай, другие мечтали о продвижении в Южную Азию, третьи считали, что следующей целью должна стать Сибирь.
Японская общественность приветствовала неприкрытую агрессию с восторгом. Для разносчиков газет, на поясах которых были подвешены колокольчики для привлечения внимания публики, снова настало горячее время. Как и во время японо-русской войны, экстренные выпуски шли нарасхват. Японское радио впервые в своей недолгой истории тоже стало передавать экстренные новости с полей «инцидента». Японцы распевали только что сочиненную «Песню марша на Маньчжурию»: «Взгляни на памятник погибшим, где покоятся кости смелых солдат прошедшей японо-русской войны! Купаясь в лучах вечернего солнца, окрашенного кровью, вздымается небо над необъятной дикой природой».
Против оккупации Маньчжурии выступила только малочисленная коммунистическая партия Японии и подконтрольные ей профсоюзы. Лидеров коммунистов стали исправно сажать в тюрьму. Слово «пацифист» стало бранным.
Оккупация Маньчжурии оправдывалась исторической «обидой»: мол, Китай со времен седой древности считал Японию своей культурной провинцией. А обида, как известно каждому порядочному самураю, не имеет сроков давности и требует отмщения. Памятливость была избирательной - японцам предлагалось забыть, сколькими цивилизационными достижениями они обязаны Китаю.
После начала агрессии в Маньчжурии настало время обижаться китайцам. 24 сентября 1931 г. Китай обратился с жалобой в Лигу Наций на японскую агрессию, и Япония пообещала, что отведет войска в места прежней дислокации. Но этого не случилось.
Момент для агрессии был выбран удачно: западные страны еще не оправились от экономического кризиса, СССР проводил коллективизацию и голодал, одновременно развертывая борьбу с внутренними врагами.
Уже 1 марта 1932 г. было провозглашено создание «независимого» государства Маньчжоуго во главе с «регентом» - бывшим императором Китая Пу И, отрешенным от власти в 1912 году, когда Китай из империи превратился в республику. Из японского сеттльмента в китайском городе Тяньцзине японский конвой доставил его в Мукден. Через два года Пу И принял титул императора Маньчжоуго. Это стало своего рода компромиссом между радикальными военными и более умеренными политиками: первые стояли за присоединение Маньчжурии к Японии, вторые - за соблюдение приличий и создание «независимого» государства.
Маньчжоуго было государством независимым от Китая, но не от Японии. Трон Пу И из эбенового дерева и нефрита был сработан японскими умельцами. Пу И не был «настоящим» императором в японском понимании. По случаю его назначения императором была выпущена почтовая марка с его портретом - интеллигентное лицо в очках, пиджак и галстук. Сами японцы никогда не помещали на деньгах и марках изображения своих императоров - они были неприкосновенны, а марку невозможно наклеить без того, чтобы не тронуть руками священное изображение. Однако требование «неприкосновенности» на Пу И не распространялось. Тем не менее назначение Пу И именно императором имело для японцев принципиальное значение: в Маньчжоуго они восстанавливали высшую форму политического управления - монархию, в то время как основная часть Китая «прозябала» под игом республики и партийного руководства Гоминьдана.
В качестве доказательства легитимности режима Пу И Япония установила с Маньчжоуго дипломатические отношения. Резолюция о признании Маньчжоуго была принята японским парламентом единогласно. В разъяснении японского МИДа с изумительным цинизмом говорилось, что Япония не имеет к Маньчжоуго никаких территориальных претензий.
8 сентября 1932 года командующий Квантунской армией прибыл в Токио, где его ожидала восторженная встреча. В тот же самый день такая же встреча была устроена и в честь возвратившихся из Лос-Анжелеса олимпийцев, которые завоевали медали в конной выездке, плавании, легкой атлетике. Олимпийские игры и завоевание Маньчжурии служили одной и той же цели - нагнетанию патриотических чувств. В условиях мирной жизни копились противоречия, общество распадалось на фракции, но военные и спортивные победы снова возвращали японцам чувство единения и гордости. Их призывали сплотиться вокруг фигуры верховного главнокомандующего - императора Сёва.
Восторги по поводу создания Маньчжоуго наблюдались только в самой Японии. Остальной мир реагировал совсем по-другому. 24 февраля 1933 г. Лига Наций практически единогласно (против голосовала только сама Япония, Сиам воздержался) приняла «оскорбительную» для Японии резолюцию, признающую суверенитет Китая над Маньчжурией. Японское общественное мнение было возмущено, пером журналистов двигала обида: «В период великой европейской войны [имеется в виду Первая мировая война. - А. М.] у Германии имелось немало сочувствующих стран, а вот у Японии таких не оказалось». Обида настолько затемняла взор, что автор статьи не потрудился вспомнить, что во время той войны Япония воевала против Германии.
Японское правительство обиделось на Лигу и решило выйти из нее. В мотивировочной части заявления с подкупающей прямотой говорилось: «Поскольку Китай не является единым государством, а его внутреннее положение и международные связи отличаются крайней сложностью, запутанностью и своеобразием, общепринятые принципы и обычаи международного права... к нему неприменимы».
Япония считала себя страной уникальной. Уделом таких стран является изоляция. Во время японо-русской войны Японии оказывали помощь Великобритания и США. Однако теперь все изменилось: у Японии не было союзников. Словосочетание «блистательное одиночество» стало расхожей формулой гордости японца за державу. Образ одинокого героя, который вопреки всем обстоятельствам борется против всего мира, отвечал традиционным представлениям о мужественном самурае и льстил национальному самолюбию. Действия японского представителя в Лиге Наций Мацуока Ёсукэ, который покинул зал заседаний сразу после оглашения результатов голосования по маньчжурскому вопросу, описывались в эпических терминах: «Ожесточенная борьба на этом заседании нашего полномочного представителя Мацуока Ёсукэ вызывает подлинные слезы умиления и восторга. Будучи окруженным врагами со всех четырех сторон, он продолжал сражение буквально в полном одиночестве - не отступая ни на шаг, он принял грандиозное сражение за вечный мир на Востоке, за честь японской империи и за укрепление только что появившейся империи Маньчжоуго. Таким образом, он явил миру бесконечное бесстрашие великой державы и с честью вынес это тяжкое бремя».
Япония была одним из учредителей Лиги Наций, но обида, нанесенная ее членами, была настолько чувствительна, что у нее «не оставалось другого выхода», как покинуть ее. Влиятельный профессор Мори Киёто комментировал эту ситуацию следующим образом. «Наш народ» в последние десятилетия преклонялся перед Западом, и западная идеология стала «вредить традиционному народному духу». В результате выхода Японии из Лиги «мы избавились от иллюзий и вернулись к изначальному японскому духу». Цивилизация белого человека основана на вещизме и индивидуализме, и она находится в тупике. Грядущая цивилизация будет «восточной духовной цивилизацией» с ее упором на коллективизме, и эту миссию осуществит японский народ, который спасет мир от страданий. Выйдя из Лиги, Япония продемонстрировала похвальную непреклонность.
Япония упивалась своим одиночеством и мазохистским чувством обиды. Почему Америка, не являющаяся членом Лиги Наций, имеет право осуждать Японию? Почему Америка, создавшая марионеточную Панаму, имеет на это право, а мы нет? Почему западные державы имеют право на многочисленные колонии, а мы - нет? Однако никто не задавался таким вопросом: почему мы должны равняться на отвратительную Америку и алчную Европу, а не на какую-нибудь более привлекательную страну? Распространившееся среди японской элиты и в самом народе чувство почти детской обиды открывало путь для любых авантюр. Япония ощущала себя страной, которая находится во враждебном окружении. Как известно, люди, находящиеся в осажденной крепости, способны на самые отчаянные поступки.
Мир грозил Японии санкциями. Экзаменационная работа по истории предлагала в 1933 г. старшеклассницам такой вопрос: «Если мир подвергнет нашу страну экономической блокаде, в чем мы будем нуждаться больше всего? Что следует предпринять, чтобы преодолеть трудности?» Правильный ответ гласил: «Более всего мы будем нуждаться в продовольствии, хлопке и шерсти. Что до еды, то вместо риса и пшеницы следует употреблять другие виды продовольствия и беречь еду. Следует выращивать возможно больше хлопка в нашей стране, а недостающую часть хлопка и шерсть возмещать шелком». Школьникам предлагалось считать, что Япония находится во враждебном окружении, а потому японцы должны полагаться только на свои силы.
Иностранных санкций тогда не случилось, но Япония сама на себя наложила санкции. В 1937 году она напала на Китай, и японская армия прочно завязла там. Тремя годами позже вышло постановление, запрещавшее производство и продажу колец, ожерелий, изделий из слоновой кости, драгоценных камней и металлов. Уже купленные населением украшения предлагалось сдать в «Ассоциацию мобилизации народного духа», которая их продаст, а вырученные деньги пойдут на помощь раненым воинам. На многие другие товары государство ввело ценовой порог. В этот список попали яркие ткани, мужские «тройки», рубашки, носовые платки, часы, зонтики, обувь, фотоаппараты, авторучки, игрушки, бельевые шкафы. Это означало, что в магазины zпоступали только самые дешевые товары. Стоимость обеда в ресторане не должна была превышать две с половиной йены, ужина - пять. Народ должен был жить без изысков, правительство настойчиво рекомендовало всем мужчинам носить френчи военного образца. Японская толпа переставала быть разноцветной, цвет хаки не утомлял глаза. Рис, сахар и спички выдавались по карточкам. На улицах висели плакаты: «Роскошь - наш враг!»
Япония искала товарищей по международному бандитизму и бросилась в объятия нацистской Германии. 27 сентября 1940 г. в Берлине был подписан Тройственный пакт: Япония, Германия и Италия торжественно признавали, что в созидании «нового порядка» в Европе ведущая роль принадлежит Германии и Италии, а в Восточной Азии - Японии. Высокие договаривающиеся стороны обещали помогать друг другу, но на деле этого не случилось. Это был договор о разделе сфер влияния, индульгенция на безрассудство.
Полномасштабная война в Китае привычно называлась «инцидентом». Япония держала там миллионную армию и каждый год теряла около 50 тысяч солдат. Однако японская военно-политическая элита перестала отдавать себе отчет в том, что происходит. Теперь своим главным врагом Япония объявила Америку и Англию. 8 декабря 1941 года император Сёва издал указ: «Мы, император великой Японии, принадлежащий к извечной и непрерываемой династии и управляющий милостью Неба, уведомляем тебя, верный, честный и смелый народ, что
сим объявляем войну Америке и Англии... Пребывая в сени Наших божественных императорских предков, Мы верим в Наш верный, честный и смелый народ и желаем развития дел предков и быстрейшего избавления от причин бед с тем, чтобы в Восточной Азии установился вечный мир, а свет Империи сиял бы по-прежнему».
Эта война началась с успешного нападения на Перл-Харбор, что вызвало в Японии всеобщий восторг. Такамура Котаро, знаменитый поэт и председатель поэтической секции писательского Союза служения Японии, писал:
«Запомните: месяц декабрь, восьмое число.
История мира начинает новый отсчет.
Власть англо-саксов тает и тает -
Восточная Азия, суша и море.
Тает и тает крошечный остров
Japan, что лежит на востоке, за морем.
Держава Ниппон - снова держава богов
Во главе с божеством-государем.
Грабителей семя - Австралия, Америка, Англия -
Их мы власти лишаем.
Наша сила - в правде силу черпает.
Восточную Азию - ей же верните. Больше не надо.
Страны-соседи - от голода пухнут.
Когти и зубы врагов - вырвем с корнем!
Стар и млад, мужчина и женщина -
Встань, как один, силой военной налейся.
Будем сражаться - доколе страшный враг существует.
Запомним рубеж истории мира:
Месяц декабрь, восьмое число».
Япония не имела никаких шансов выиграть эту войну против половины мира, но она ее все-таки начала. Легко завоевав Маньчжурию, военно-политический истеблишмент уверовал в свое всесилие. Итог известен: три миллиона японцев и многие миллионы жителей Азии погибли, Америка же потеряла 100 тысяч своих воинов и оккупировала Японию.
---------------------
Кафу сделать пылью. Как японский писатель не поддался ура-патриотизму, пережил военную диктатуру и остался верен себе
«Дискурс» - Discours.io
Павел Соколов
31 марта 2022
«Временем мрака» ученые называют один из самых тяжелых периодов в истории Японии. После русско-японской войны, аннексии Кореи и создания марионеточного режима в Маньчжурии накануне Второй мировой в стране процветали империалистические настроения и политика милитаристской диктатуры. Из-за жестокого подавления внутренней оппозиции многие коммунисты, не желавшие мириться с политикой японского милитаризма, были убиты или эмигрировали в Советский Союз, а писателей, журналистов и противников режима под страхом смерти вынуждали публично отрекаться от убеждений. Многие поддались соблазну сотрудничать с властью и прославлять ура-патриотические настроения, однако не все интеллектуалы уехали из Японии или выбрали путь пособничества властям. Например, знаменитый на родине, однако малоизвестный в России писатель Нагаи Кафу - эстет любитель виски и куртуазной культуры - добровольно остался на родине, пережил войну и безмолвно документировал закат империи.
Как писателю удалось выжить среди пропагандистского безумия, в то время как власти Японии заглушали голоса несогласных, рассказывает журналист и специалист по японской литературе Павел Соколов в статье о том, почему Нагаи Кафу ни разу не выступил в поддержку своего правительства и смотрел на военные успехи без восторга, что помогло ему остаться в стороне от единения с нацией во имя «великой цели», почему важно даже во время военной цензуры писать о происходящем и как это делать, а также чем бытовые ситуации, описанные Кафу в дневнике, похожи на российскую действительность и какие выводы можно сделать из стоического опыта жизни писателя в эпоху кровавых конфликтов и запрета инакомыслия.
Японский писатель Нагаи Кафу не столь знаменит в России, как Мисима и Мураками. Его произведения, вышедшие на русском, известны разве что специалистам - да и то его обычно упоминают в контексте творчества выдающихся современников. Мол, один из представителей школы эстетов и неоромантиков, которая задавала моду в 1910-е годы, человек, чьи новеллы и романы повлияли на Акутагаву и Танидзаки. Безусловно, это так.
Единственная советская публикация Нагаи Кафу была в сборнике «Японская новелла. 1945-1960 гг.» 1961 года, куда вошел его рассказ «Рисовые шарики». В информации об авторе сказано: «Один из старейших буржуазных писателей с очень сложным и противоречивым творчеством. В последние годы писал много рассказов - бытовых зарисовок из жизни среднего человека послевоенной Японии». При этом советские редакторы не упомянули, что он был одним из тех немногих литераторов, кому удалось избежать сотрудничества с милитаристами во время мрака - так специалисты называют период японской истории с середины 1930-х по август 1945 года.
---Жестокие годы и пропагандистское безумие
Япония благодаря проведенной еще в Эпоху Мэйдзи (1868-1912) модернизации встала в один ряд с ведущими западными державами и превратилась в полноценную колониальную империю, присоединив Тайвань, Корею и Южный Сахалин. На достигнутом решили не останавливаться. На территории Маньчжурии в 1932 году было образовано марионеточное государство Манчьжоу-го. Но и этого было мало.
В 1937 году Японская империя напала на Китай, стремясь захватить новые территории, а за пару лет до этого практически полностью задушила оппозицию (в первую очередь коммунистов) у себя в стране и ликвидировала рабочее и профсоюзное движения. Многие диссиденты оказались за решеткой. Так, пролетарский писатель Кобаяси Такидзи был арестован и умер под пытками в 1933 году. Многие оказавшиеся в тюрьме журналисты, писатели и политики предпочли публично отречься от своих взглядов и сохранить жизни. Немногим японским коммунистам удалось сбежать в Советский Союз. Некоторые известные писатели не выдержали давления эпохи и покончили с собой. Среди них Такэо Арисима (1878-1923) и Акутагава Рюноскэ (1892-1927).
Тем временем страну охватил ура-патриотический подъем, ту же Нанкинскую резню японские газеты преподносили как славную победу великой нации Ямато (так в древности называлась Япония). Известные литераторы работали на японскую военную машину в качестве пропагандистов (Кикути Кан, Такамура Котаро, Риити Ёкомицу и многие другие). Не избежал этой участи даже будущий нобелиат Кавабата Ясунари. Он написал несколько очерков и новелл о японской колонизации Маньчжурии.
---Молчание во мраке
На фоне литературных пропагандистов писатель Нагаи Кафу выделялся тем, что ни разу не выступил в поддержку действий своего правительства. Суметь смолчать в период милитаристского угара было сложно - соблазн слишком велик. И дело не столько в материальных благах (тиражи, гонорары, пайки), сколько в ощущении единения всей нации во имя «великой цели», против чего многим оказалось трудно устоять.
Нагаи Кафу родился в 1879 году в семье одного из бенефициаров Реставрации Мэйдзи. Его отец сперва был бюрократом высокого ранга в новом правительстве, а затем стал успешным бизнесменом. Перед молодым человеком с таким папой были открыты все пути, но Нагаи Кафу вопреки воле своих родителей выбрал путь служения искусству.
С 1903 по 1907 год Нагаи Кафу провел в США. У него была американская любовница, и он даже подумывал не возвращаться на родину и стать местным писателем. Тем более что у него была стабильная работа в банке, куда его по протекции устроил отец. Но Нагаи Кафу предпочел сперва побывать во Франции, а затем вернуться в Японию. Возможно, на окончательный выбор повлиял отец, хотевший женить сына. Более за границей Нагаи Кафу никогда не был.
В своем творчестве он ориентировался по большей части на французскую литературу (Бодлер, Золя, Мопассан) и японскую куртуазную классику (тот же Ихара Сайкаку).
Писатель был певцом веселых кварталов и старинного духа Эдо, являвшего собой полную противоположность милитаристскому угару и ура-патриотизму нового времени. Эпоха Эдо была по большей части периодом мира. Именно в это время создавали свои шедевры три великих японских поэта (Басё, Бусон, Исса), расцвели куртуазная проза и изобразительное искусство (Кацусика Хокусай, Хисикава Моронобу). Кафу был свидетелем гибели старого Эдо и, будучи художником зыбкого мира, пытался передать то лучшее, что в нем было.
Например, в романе «Соперницы» 1917 года Кафу с нежностью описывает женскую красоту: «Ёсиока с неподдельным удивлением рассматривал женщину. В уме он подсчитал годы, и получалось, что если ей было семнадцать или восемнадцать в пору ее первого появления в гостиных в качестве гейши и если тому миновало семь лет, то теперь ей должно было быть около двадцати пяти. Однако она, казалось, ничуть не переменилась с тех пор, как перешла из учениц в разряд самостоятельных гейш. Среднего роста и комплекции, с ясным взглядом и прежними ямочками на пухлых щеках, да еще с этим неровным зубиком с правой стороны, который становился виден, когда она смеялась, - она все еще не утратила детского выражения».
Причины неучастия и молчания Кафу в период мрака в Японии были скорее не политическими, а эстетическими. Официальная идеология пропагандировала аскезу и культ смерти за императора, но сам Кафу предпочитал сибаритство и эпикурейство. Даже в самые тяжелые времена он ценил дорогой американский виски и старался следить за одеждой.
Про свое государство Кафу понял достаточно еще в молодые годы. Так, в 1911-м власти казнили 11 анархистов во главе с Котоку Дэндзиро. Тогда в защиту обвиняемых выступила почти вся японская интеллектуальная элита во главе с писателем Нацумэ Сосэки - подписывались петиции, собирались митинги, но ничего не помогло. Закончить свои дни, как анархисты и коммунисты, Кафу явно не планировал. В период тьмы и мрака литератор продолжил писать, но в основном - в стол. Главное произведение, созданное им в эти мрачные годы, - личный дневник, который Кафу без перерыва вел с конца 1910-х годов. Эти рукописи были своеобразным доказательством его нелояльности по отношению к действующему режиму.
Из художественных произведений тех мрачных лет стоит также отметить «Удивительную повесть с восточного берега реки С.» (1937), недавно переведенную на русский язык Анной Слащевой. Из этой повести приведу довольно интересный эпизод, в котором главного героя задерживает полицейский и учиняет допрос. К сожалению, в наше время подобные диалоги снова стали актуальными:
- Тут что?
- Трубка и очки.
- А тут?
- Консервы.
- Это кошелек? Показывай, что внутри.
- Деньги.
- Сколько?
- Иен двадцать-тридцать.
Он вытащил кошелек, но положил его на столик под телефоном, не заглядывая внутрь.
- Что в свертке? Показывай.
Я развязал сверток. Хлеб и старые журналы не привлекли его внимания, но как только оттуда показался украшенный рукав донуки, полицейский сразу же изменился в тоне:
- ЧуднЫе у тебя тут штучки!
- Да нет, - усмехнулся я.
- Такое бабы носят. - Он двумя пальцами пощупал кимоно, поднес его к лампе и затем снова взглянул на меня. - Откуда взял?
- Из лавки старьевщика.
- Каким образом?
- Достал деньги и заплатил.
- Где?
- У главных ворот Ёсивара.
- За сколько?
- Три иены и семьдесят сэн.
Офицер молча бросил донуки на стол и смерил меня таким взглядом, что я стал побаиваться, как бы он не засадил меня в кутузку.
Вероятно, в этом эпизоде Нагаи Кафу описывает собственный опыт. Любой городовой мог учинить подобный допрос первому встречному или же прийти к «внутреннему врагу» в дом и перевернуть все вверх дном.
До Второй мировой Нагаи Кафу был довольно обеспеченным человеком (в первую очередь благодаря наследству), но с началом войны все богатство семьи превратилось в прах. Когда в декабре 1941 года Япония напала на США, писатель не разделял всеобщей радости. Он слишком хорошо понимал, чем все может закончиться. Вот, например, строчки из его дневника того периода: «После объявления войны на улицах появились плакаты: „Разгромим их! Американцы и англичане наши враги! Вперед, как сотни тысяч снарядов!“ Люди думают, что такого рода лозунги придают им силы».
А это строчки из его дневника за июнь 1943 года, которые в то время могли стоить Нагаи Кафу свободы, а возможно, и жизни: «Если во имя спасения собственной репутации или повинуясь сиюминутным эмоциям, командир жертвует жизнями невинных солдат, ничуть не заботясь об их судьбе, это можно назвать не иначе как высшим проявлением эгоизма». Японская пропаганда превозносила таких генералов, отправлявших в конце войны тысячи своих подчиненных в бессмысленные банзай-атаки. Сами же военачальники в бункерах кончали с собой.
Нагаи Кафу вынес все тяготы того страшного времени: бомбежки, постоянные перемещения, дефицит продуктов, пару раз чудом избегал гибели во время очередного налета бомбардировщиков B-29. Во время ковровых бомбардировок японских городов погибли сотни тысяч человек (не так давно на русском языке вышел роман Кага Отохико «Столица в огне», в котором подробно описаны бомбардировки Токио). Кульминацией стала трагедия Хиросимы и Нагасаки.
---Свобода и признание
После капитуляции Японии Нагаи Кафу наконец-то опубликовал произведения, долгие годы лежавшие в столе. Порезанный японской цензурой еще в 1917 году роман «Соперницы» вышел без купюр. Пошли экранизации и постановки в театрах. Уже демократическое правительство вспомнило, что писатель не запятнал себя сотрудничеством с милитаристами. Посыпались награды, среди которых был и Орден культуры - одна из высших японских наград для деятелей искусства и науки.
Писатель умер в 1959 году в возрасте 79 лет. В Нагаи Кафу удивительным образом сочеталась любовь и к западной, и к японской литературе. Его творчество - яркий образец японского модерна, поиск красоты и ее синтез на стыке культур и традиций.
В историю японской литературы он вошел как видный представитель второго поколения модернистов. Именно Нагаи Кафу первым оценил талант Танидзаки Дзюнъитиро, одного из величайших авторов своего литературного поколения, и благословил его. Но не менее важно то, что он отказался поддерживать зло и предпочел ускользающую красоту лживым ура-патриотическим лозунгам, за которые Японская империя заплатила миллионами жизней своих подданных и своих противников.
---------------------
Марина Ефимова
Венский транзит
Первые впечатления эмигранта
Радио Свобода
27 октября 2019 / Герои Ив.Толстого
1978 год, июнь. Столица Австрии - перевалочный пункт на пути эмиграции советских евреев, полуевреев, четвертьевреев и примазавшихся. У моей семьи странный статус: мы не то что захотели эмигрировать, нас не то чтобы выгнали... Нас испугали. Во время второго вызова моего мужа - Игоря Ефимова - в Большой дом в 1976 году майор КГБ сказал ему: "В этом доме, Игорь Маркович, надо вести себя с большей откровенностью". На допросе ничего конкретного он не предъявил, были только угрозы общего характера, но мы были уверены, что рано или поздно в КГБ станут известны псевдонимы, под которыми Игорь издавался в сам- и тамиздате. А за это уже многие отправились в ГУЛАГ. И мы решились уехать на Запад, чтобы Игорю не пришлось ехать по этапу на Восток. Нам обоим по 40 лет. С нами две разновозрастные дочери (17 лет и 5) и моя бабушка, которой 90.
Через Вену едут во все страны, куда удаётся пристроиться: в Израиль, в Австралию, Канаду, Америку, изредка - в Европу. У моей семьи путь в Вену не такой, как у большинства эмигрантов - из московского аэропорта в венский. Те успокаиваются, как только самолёт отрывается от земли. Но мы боимся везти бабушку самолётом, поэтому едем из Москвы в Вену поездом - через Брест.
В Бресте из окон вагона и с перрона, на который нас высаживают, не видно города, и вообще ничего не видно, кроме путаницы железнодорожных путей. Мы выходим толпой, гружёной некрасивым, не туристским, а скорей, беженским багажом, в который впихнута и утрамбована целая жизнь. Люди в нашей толпе не думают, разумеется, про город Брест с его переменчивой историей, превратившей шумный польский порт Брест-на-Буге в увядший уездный городок Брест-Литовск, не помнят про маршировавшие через него войска - французов, русских, немцев... Если кто и вспоминает безнадёжную, легендарную защиту Брестской крепости почти весь июль 1941 года, то про себя, молча, сглотнув, может быть, комок в горле. Сейчас Брест для нас - безликий пограничный пункт, одна из двух абстрактных формул нашего пути в Вену: эмигранты с Юга едут через Чоп, эмигранты с Севера - через Брест.
В толпе на предутреннем брестском перроне мы все думаем о том, что те, в чьей мы сейчас власти, - таможенники, милиция, пограничники - ещё могут нас вернуть, но не то что вернуть домой... Меня - уж точно не в коммуналку на Разъезжей (где родилось и выросло четыре поколения моей семьи) - там в наших двух комнатах давно живут другие люди... и не в отданную обратно Союзу писателей квартирку на канале Грибоедова, в которую уже, наверное, вселяется очередной осчастливленный писатель. А куда? Вопрос отбрасывается за неразрешимостью. С перрона я вижу краем глаза немногих простых свидетелей нашего исхода: железнодорожников, машиниста, задумчиво глядящего на нас из своего окошка, неожиданно молчаливых проводников. Наверное, одни считают нас счастливчиками, другие - предателями. Кое-кто из нас и сам чувствует себя предателем... или дезертиром.
Помещение привокзальной таможни слишком тесно для нашей толпы. Никакой очереди не получается, все толкутся кучей. И из таможни часа через три наша семья выходит последней, это моя невезучесть - оказываться последней в любой очереди. Наши вещи досматривают уже второпях, и опасливо торжествующей бабушке удаётся пронести в кармане плаща вилку золингеновской стали с костяной ручкой. После досмотра Игорь и девочки, с вещами, торопливо выбегают из таможни первыми, чтобы найти наш вагон. Я, поддерживая уставшую и ослабевшую бабушку, выхожу за ними. Перрон залит солнцем и пуст, если не считать растянувшейся по всей его длине неподвижной цепи солдат с автоматами наперевес. И полная тишина, только паровоз изредка пыхает паром - так злобно и решительно, как будто в следующую секунду тронется. Похоже на съемки фильма. И словно кто-то говорит: "Внимание! Мотор!" Мы с бабушкой начинаем шаг за шагом преодолевать асфальтовую бесконечность перрона. Из окон вагонов следят за нами остальные эмигранты, подгоняя своими напряжёнными взглядами, я стараюсь не смотреть ни на них, ни на автоматчиков, только под ноги. Шаг, другой, шаг, другой... Этот перрон не кончится никогда. Почему Игорь не выскочил мне помочь? Наверное, все продолжалось не так долго, как мне казалось, и он просто не успел. Или боялся оставить девочек одних в поезде, который а ну как уйдёт. Но помню, что я и не ожидала помощи, это был наш одинокий марш - мой и бабушкин. Как только мы оказались, наконец, в вагоне (я еще в тамбуре), поезд тронулся.
Первое ощущение от Вены - как будто приехал в Питер с незнакомого вокзала. И привокзальная площадь буднично питерская: похожие доходные дома и знакомый запах большого города - ну, разве, чуть посвежее. Первая непохожесть - таксист. Из машины вышел пожилой человек профессорского вида, поздоровался и начал заботливо укладывать в багажник наши чемоданы. По дороге Игорь даже попробовал поговорить с ним по-английски о судьбе Австро-Венгерской империи, но безуспешно.
Первая квартира в Вене - коммуналка. Вот это по-нашему! Нас привезли туда прямо с вокзала, одну комнату в ней снял нам на неделю институтский друг Лёня Слуцкер - венский старожил (приехал за месяц до нас). Коммуналка оказалась всё-таки венской: чистая, всего три комнаты, в двух других - польская пара (явно не евреев, явно провинциалов) и юная харьковская семья с новорожденной девочкой. Счастливый муж и отец Боря сразу пригласил меня взглянуть на ребёнка. В солнечной комнате они полулежали все трое на большой кровати - почти голые, пухлые, счастливые - святое семейство на пути из Харькова в Землю Обетованную.
С поляками сразу стало ясно, что хоть мы и славяне, языки у нас до обидного разные. Общности словарных корней едва хватило на то, чтобы понять рецепт голубцов, обидно отрекомендованных соседкой национальным польским блюдом. Зато харьковчане многословно поделились своим эмигрантским триумфом, достигнутым в обход массы преград, в том числе таможенных. Главной своей победой Боря считал роды в Вене, подгаданные так, что они случились чуть ли не на следующий день после приезда: австрийская медицинская система ахнуть не успела. (А до момента расплаты, точнее оплаты, харьковский гений логистики надеялся уже отбыть в Италию, ищи-свищи.) Роды, как и всё остальное, описывал Боря, и их обезболенность и комфортабельность относил к своим заслугам. Новорожденную девочку, сразу готовя в иностранки, назвали Violet Jane. Я стала называть её Фиалка-Женя.
Прямо в день приезда Боря взял меня с собой в супермаркет. Руководство поездкой было харьковским, поэтому ехали на трамвае без билетов, стоя у двери, чтобы выпрыгнуть при появлении контролёра. От страха я даже не могла смотреть в окно. Приехали на невзрачную площадь. Магазин помещался не в первом этаже обычного городского доходного дома, как я ожидала, а стоял отдельно в большом дворе - гигантский полусарай-полумавзолей без окон. Но когда я туда вошла!.. Я вспомнила, как несколько лет назад Саша Кушнер пересказывал впечатления Беллы Ахмадулиной от первой поездки в Европу. Ее спросили, что произвело на нее самое сильное впечатление, и она сказала: "Супермаркет". - "На что же это похоже?" - спросил Саша, и она ответила мечтательно: "На Эрмитаж". Теперь и я проходила под тихую музыку по широким рядам изобилия: целый ряд кофе, целый ряд хлебов, витрины с горами колбас, с пирамидами сыров, шеренги молочных бутылок... Я была не готова к такому выбору. Я прошла супермаркет насквозь, как сомнамбула, и вышла, ничего не купив.
На обратном пути я уговорила Борю заплатить за билеты, и мы смогли поболтать. Оказалось, Боря рвался в Америку и презирал Австрию, в которой у него была возможность зацепиться в бизнесе дальнего родственника.
- Ну, сами подумайте, - говорил рассудительно счастливый муж и отец. - В Америке на телевидении 100 каналов (!), а здесь - семь. Насилия никакого, порнографии - ноль, а в Америке - боже ж ты мой! Там магазины работают круглосуточно, а здесь закрываются в пять вечера. На всю Вену - один "Макдональдс"!.. Ну, так что мне тут вообще делать?!
На следующий день, оставив младшую дочь на старшую, мы поехали в Сохнут, где честно признались, что мы не настоящие евреи, а половинки, да и то не годящие, потому что наши матери - русские. Чиновники не выразили никакого возмущения тем, что мы жульнически воспользовались не совсем нам положенной привилегией исхода. Я боялась, что нас начнут агитировать принять иудаизм и ехать в Израиль, а я никогда в жизни не чувствовала себя более русской, чем в тот момент. Но никто не агитировал. Приветливый молодой человек взялся проводить нас в офис Толстовского фонда - старинной филантропической организации со штабом в Нью-Йорке, которая с 1939 года принимала русских эмигрантов. Это был мой первый пеший проход по Вене. И сразу стал виден другой город - изящный, королевский, - маленькая, гордая столица европейской монархии. При этом - город буржуазно чистоплотный, вымытый снаружи так тщательно, как у нас моют только внутри. Проходя мимо подворотен (а они были похожи на питерские и так же вели в сумрачные внутренние дворы), я привычно сдерживала дыхание, ожидая волны помоечной вони. Но оттуда пахло парикмахерской (на самом деле душистыми моющими средствами). Эта короткая прогулка осталась в памяти - такой она была прелестно беззаботной. Мы не торопились, не рыскали по незнакомому городу, мы шли с сопровождающим, как приглашённые гости, чьё пребывание в одной из мировых столиц правомочно и даже приятно для жителей. Мы совершенно не понимали жуткую шаткость нашей ситуации, близкой к безнадёжности.
В Толстовском фонде принимал воспитанный пожилой человек с внешностью хрестоматийного белого офицера - мистер Рагойский. Мы рассказали о себе со скромным достоинством ленинградских интеллигентов и объяснили, что наша цель - Америка, где много друзей и где у Игоря есть возможность получить работу. Заметная доброжелательность соединялась в мистере Рагойском с непреклонностью опытного чиновника. И с сочувственной твёрдостью он сообщил нам, что не может нам помочь. Толстовский фонд способен принимать на своё обеспечение в Вене только иммигрантов, которые могут доказать, что в Соединенных Штатах у них будет или работа, или спонсор. Такого доказательства у нас не было.
На улицу мы с Игорем вышли уже настоящими иммигрантами: жилья - на несколько дней, денег - на несколько недель, на руках двое детей и бабушка. Тут бы сказать: "Мысли мои заметались в поисках выхода..." Но у моих мыслей не было даже пространства для метаний, не было вариантов. Игорь сказал:
- Ну есть, говорят, еще другие организации... "Каритас"...
- Это что?
- Не знаю, кажется, католики...
Следующее утро Игорь начал с того, что пошел на Главпочтамт проверить, нет ли весточек от друзей - он всем оставил адрес "До востребования". Среди нескольких писем из Питера, Парижа и Израиля оказался тонкий конверт из Америки с письмом, которое начиналось словами: To whom it might concern… - "Всем заинтересованным лицам...". Дальше сообщалось, что мистеру Игорю Ефимову в Соединенных Штатах Америки, в городе Энн-Арбор штата Мичиган, предлагается работа редактора в издательстве "Ардис" с зарплатой в 11 тысяч долларов в год. Письмо было за подписью главы издательства профессора Карла Проффера, заверенной нотариусом.
В Толстовском фонде мистер Рагойский прочёл письмо и встал. Я думала, он отдаст честь. Но он только крепко и долго жал Игорю руку. С этого момента началась моя венская ladolcevita - не потому что богатая и бездельная, а потому что бестревожная.
Многие города имеют символические прозвища, придуманные то ли туристами, то ли журналистами и историками. Рим - Вечный город. Москва - Третий Рим. Петербург - Северная Венеция. Красиво и комплиментарно. У Вены два прозвища: одно - до обидного прямолинейное - "Город музыки" (имели в виду, конечно, "Венскую школу": Гайдна, Моцарта, Бетховена, Рихарда Штрауса). Но в Вене летом 1978 года из доступной нам музыки царил вальс. Его исполняли чуть ли не ежевечерне в Штадт-парке. Играл камерный оркестр, дирижировали двое: скрипач во фраке и рядом - тоненький бронзовый (тогда ещё не позолоченный) Иоганн Штраус. Слушать можно было бесплатно - сидя вдали на скамейках или стоя за низкой оградой, а танцевали только заплатившие за билет пары в вечерних туалетах, в основном пожилые. Между танцами они сидели за столиками с бокалами шампанского, словно не замечая толпы за оградой. Пожалуйте в классовое общество.
Второе прозвище Вены - "Город снов". Вот в него мы и попали: Толстовский фонд выделил нам квартиру в переулке Берггассе, недалеко от квартиры Зигмунда Фрейда. Улица шла снизу вверх по пологому склону - от узкого рукава Дуная - Данубеканала - до церкви на холме - Вотивкирхе. Из перевозившего нас такси я не увидела всей церкви, только массивную нижнюю часть, довольно, как мне показалось, обычную. Но когда я вышла из дома и увидела кирху целиком, венчавшую холм, зрелище оказалось захватывающим: как будто на этом месте что-то долго горело, и теперь осталось только легчайшее сооружение из пепла, которое вот-вот рассыплется и исчезнет - поэтому не отвести глаз. И это была даже не готика, а только неоготика. Архитектор фон Ферстель начал строить кирху в середине 19-го века - в честь спасения 22-летнего императора Франца-Иосифа, избежавшего смерти от руки 22-летнего убийцы - венгра-портного, не то патриота-националиста, не то ревнивого мужа. Строительство закончили к серебряной свадьбе Франца-Иосифа - несчастного императора, потерявшего к старости всех, кого он любил.
Квартира Толстовского фонда - большая, темная, восхитительная, на первом этаже окнами во двор - переходила от одной иммигрантской семьи к другой. К нам - от семьи художника К. - хмурого и горделивого человека. Квартира была не просто грязной, она была демонстративно грязной - паутина свисала с потолка и касалась голов, в кухонной раковине догнивало полотенце, в ванной потолок был чёрен от плесени (не фигурально чёрен, а буквально - словно он был выкрашен чёрной краской). Почему художник с женой не делали уборку - при двух маленьких детях? Мне казалось, что это было бездействие или гордыни, или отчаяния. Уточнить бы у Фрейда.
Я быстро освоила центр Вены внутри кольцевого бульвара Рингштрассе. На поверхность памяти всплыли ошмётки школьного немецкого - с правильной грамматикой, но крошечным словарём. Моя главная, почти без акцента освоенная фраза - EntschuldigenSieBitte - извините меня, пожалуйста - bittesehr. Мне удавалось кое-как объясняться в магазинах, но язык был беспомощным. Выручала вежливость. И интонации. Они, очевидно, были общеевропейскими. Интонации растерянности, смущения, благодарности, вопроса, озадаченности - всё это венцы легко улавливали. (Потом, в Америке, обнаружилась интонационная пропасть: вопросительная интонация там, где у нас утвердительная. Утвердительная воспринимается как грубость. Вежливость оказалась преувеличенной, немножко "галантерейной" - каждый чих и кашель непременно сопровождается извинениями, даже если каждые пять минут, ну и так далее).
В Вене моя цивилизованность более или менее совпадала с цивилизованностью среднего венца. Впрочем, Вена часто давала мне уроки. Её жители переходили свои самые узкие улочки только по переходам, только по светофорам, только на зеленый свет. Стоишь в небольшой группке пешеходов на улочке шириной в два прыжка. Слева и справа - ни единой машины и ни звука моторов. Но венцы стоят - серьёзно и даже строго. Иногда кажется, что они валяют дурака. Было много размеченных переходов без светофора. Поначалу я ждала на тротуаре, пока опустеет проезжая часть, и не понимала, почему машины останавливаются. В какой-то раз, в сумерках, окно в остановившейся машине опустилось, и рука в белом манжете с запонкой стала выразительно приглашать меня перейти улицу. Я была тронута чуть не до слез и перешла, благодарно кланяясь фарам. Только после этого я сообразила, что в этих местах автомобили обязаны уступать дорогу пешеходам.
Из друзей, кроме Лёни, оказался в Вене в одно время с нами Кирилл Косцинский - переводчик, писатель, фронтовик и зэк. Мы познакомились в 1964 году, когда он вышел из лагеря, отсидев 4 года за антисоветские высказывания - по доносу. Тогда, я помню, его "дело" всколыхнуло весь Ленинград - мы думали, что по доносам уже не сажают. В Вене у Кирилла (на 20 лет старше нас) был ужасный разлад с женой (на 10 лет младше нас). Нашли время и место. Мы как-то брели с Кириллом по главному венскому променаду - элегантной Кёртнерштрассе, - он занудно жаловался на жену, мне надоело, и я спросила:
- Кирилл, вы ведь во время войны дошли до Вены, правда? Когда это было? Весной 45-го?
Кирилл засмеялся и сказал:
"У меня тут потерялся батальон. 12 апреля, в самый разгар боёв. Я был тогда начштаба полка. И нам, как назло, дали приказ изменить направление и выйти в район Пратера, к Дунаю. Командиром батальона был капитан Мурадян, по прозвищу Угробян. Фантастически безграмотный был офицер. Он однажды во время наступления, будучи в головном отряде, развернул батальон тылом и открыл огонь по нашим наступавшим частям. Вот и тут - даёт по рации свои координаты, а его там нет - третий посыльный найти не может. Командир дивизии уже звонил, матюгался. Пришлось мне самому бежать на розыски. И вот где-то тут, на углу с Кёртнерштрассе, вдруг солдатик выныривает из подворотни. По тому, как он мне козырнул, вижу, что наш. Я - к нему: "Где второй батальон?" - "Тут, - говорит, - за углом, первые ворота". Я - туда, чуть не ползком, с Кёртнерштрассе немцы открыли пулемётный огонь..."
На Кёртнерштрассе мы с Кириллом присели на скамейку, и он рассказал историю, которая девять лет спустя будет опубликована издательством "Эрмитаж" в книге его воспоминаний - "В тени большого дома". Косцинский - писательский псевдоним Кирилла, настоящая его фамилия Успенский, тогда, весной 45-го - подполковник Успенский... который, вбежав в подворотню на углу с Кёртнерштрассе 12 апреля 1945 года, увидел такую картину:
"Спиной ко мне стоит старший лейтенант Халимоненко и пытается выбить патрон, застрявший в его "ТТ". Перед ним у стены шестеро штатских - все пожилые, белые от страха, руки подняты. А в луже крови лежит седьмой. Халимоненко говорит:
- Это, товарищ подполковник, вервульфы проклятые. Вон оружие ихнее отобрали. Мы когда сюда вошли, они бросились на нас.
И показывает мне на земле пять дамских пистолетов типа итальянской "беретты". Я говорю:
- Бросились на вас? С этими детскими хлопушками?
Арестованные не были похожи на грозных, вооруженных до зубов вервольфов - оборотней, о которых шумела тогда наша пропаганда. Я их спрашиваю на своём заржавевшем немецком:
- Вы кто такие?
Услышав немецкий, они встрепенулись, заговорили все сразу, и старший - седобородый человек - объяснил, запинаясь, что они члены Центрального совета движения 05 (так называлось австрийское движение сопротивления)... Они собрались тут во дворе, в конспиративной квартире, и когда услышали голоса русских солдат, выскочили их поприветствовать... Седобородый вынул из нагрудного кармана удостоверение члена ЦК движения 05 на имя доктора Карла Реннера, с фотографией. Что-то мне это имя смутно напоминало - какие-то филиппики Ленина про социал-предателей и социал-шовинистов... Остальных Реннер представил кого как социал-демократа, кого как коммуниста. Я поверил ему, но мне некогда было с ними разбираться. Я приказал солдату отвести всех обратно в их квартиру и не трогать до выяснения. А сам занялся Мурадяном. Как только к батальону подтянули проводную связь, я доложил об австрийских социал-демократах командиру дивизии, и через полчаса приехал начальник политотдела полковник Черенков - редкий случай умного и порядочного человека на этой должности... Это было 12 апреля, а 22-го наши газеты (и, по-видимому, вся мировая пресса) сообщили, что в Австрии сформировано временное правительство, и канцлером стал Карл Реннер.
Вена была взята 13 апреля, и наша дивизия получила трёхдневный отдых в городе. Все были в восторге. Черенков позвонил мне и говорит: "Ну, брат, выудили мы с тобой большую рыбку, ждут нас большие ордена. Отдыхай пока". Наши отдыхали. С тех пор, как мы пересекли Румынию, командование разрешило и офицерам, и солдатам посылать домой посылки с трофеями. Поэтому в Вене по всему городу грабили магазины и квартиры. И насиловали женщин... Какие-то шутники разложили костёр в Музее истории искусств... Я впервые испытал ощущение, позднее точно определённое Солженицыным, - мне стало "стыдно быть советским".
Меньше, чем через два дня пришёл приказ сниматься и выступать вниз по Дунаю. Уже выстроен полк, снята почти вся связь, и вдруг дежурный телефонист: "Товарищ подполковник! Вас Третий вызывает". "Третий" - это код Черенкова. Не рискую цитировать, что он мне говорил, - это был сплошной поток матерщины. Наконец стало понятно, что в квартиру австрийских социал-демократов набежали солдаты из какой-то новой части и обнаружили двух женщин. Случилось там что-то ужасное, потому что сам командующий фронтом маршал Малиновский приказал найти гада, а того офицера, который не поставил у квартиры часового, - наказать. То есть нам с Черенковым вместо орденов светило теперь наказание. Но потом это дело как-то забылось, и всё обошлось".
Такую венскую историю рассказал Кирилл Косцинский и ушел враждовать с женой, а я осталась сидеть на скамейке на Кёртнерштрассе - как раз напротив "Макдональдса" - единственного тогда в Вене, если верить харьковчанину Боре. Через огромные окна видно было, что там полно молодёжи. Броская, безвкусная вывеска американской забегаловки нарушала элегантность Кёртнерштрассе, но при этом она казалась как бы и некоторой гарантией победы безобидного консьюмеризма над имперскими амбициями, над политическими принципами, над культурой, которая с такой готовностью скатывается в идеологию.
---------------------
12 слов, позволяющих понять итальянскую культуру
«Арзамас» - Arzamas
Ольга Гуревич, Ксения Явнилович
6 декабря 2019 / Антропология
Что такое аперичена, какое отношение высота колоколен имеет к патриотизму, кого называют человеком с тремя ноздрями и почему место убийства Юлия Цезаря стало официально признанной кошачьей колонией
---1. Bello
Красивый
(Рафаэль Санти. Три грации. 1504-1505 годы)
Итальянское слово bello («красивый») знакомо даже тем, кто не говорит по-итальянски. Ciao, bella! («Привет, красотка!») в зависимости от контекста и интонации может служить как обычным дружеским приветствием, так и раздражающей попыткой познакомиться на улице. В итальянском, в отличие от других языков, слово «красивый» обозначает не только то, что радует глаз. Именно этим прилагательным (а не buono - «хороший») итальянцы пользуются, чтобы похвалить погоду, книгу, спектакль, фильм и многое другое. Bello может относиться не только к внешности человека, но и к его внутренним качествам. E una bella persona означает «Он хороший человек». Наверное, неслучайно итальянцы - люди, выросшие и живущие среди немыслимо красивой природы и архитектуры, - склонны многое оценивать эстетически. Bel paese или даже Belpaese по-итальянски - это не абстрактная красивая страна, а распространенный перифраз названия Италии, который встречается уже у Данте и Петрарки: «Прекрасный край, где раздается si»,
«Услышит край прекрасный ваше имя».
Это название используется и сегодня, нередко с горькой иронией, в особенности когда речь заходит о политике и коррупции.
---2. Campanilismo
Приверженность собственной колокольне, локальный патриотизм
(Колокольня церкви Святого Стефана в Лучиньяно. 2009 год)
Италия до второй половины XIX века не была единой страной. На протяжении всей ее истории отдельные города переходили в разные руки, сражались друг с другом, вступали в коалиции и покидали их. Неизменным для самоидентичности итальянца являлся его родной населенный пункт (а не страна и даже не регион), точнее, обозримая его часть, жизнь которой сосредоточена вокруг площади и церкви с колокольней, где все говорят на одном и том же наречии и все свои. Отсюда вековое соперничество между районами, тысячелетние войны между соседними городами, сарказм в описании пизанцев у флорентийца Данте, сотни поговорок и прозвищ. Есть легенда, что название campanilismo отсылает к истории колокольни в местечке Сан-Дженнаро-Везувиано под Неаполем: на ее восточной стене до 1980-х годов не было часов, чтобы жители соседней Пальмы-Кампании не могли узнать по ним время.
По другой версии, термин возник из соперничества Сан-Панкрацио и Лучиньяно. В Сан-Панкрацио была крещальная купель и колокольня с четырьмя колоколами, а в Лучиньяно - только низенькая звонница с тремя колоколами. Жители Лучиньяно очень страдали, пока в первой половине XX века местный священник дон Визибелли не построил непропорционально высокую для маленького поселка 30-метровую колокольню, повесив в ней четвертый колокол. Теперь колокола Лучиньяно звонят лучше и слышны дальше, чем колокола Сан-Панкрацио.
Особенно заметна роль колоколен в формировании местной идентичности в самом равнинном регионе Италии - в долине реки По. Это плоская земля, которую снимал Бертолуччи и описывал Гуарески, и над ней по нескольку месяцев в году стоит такой густой туман, что не видно ничего, кроме подсвечиваемых часов колоколен, поэтому все колокольни разной формы, и путник легко узнает свой дом, ведь его колокольня самая красивая.
В объединенной Италии с campanilismo борются: единый народ не может состоять из множества враждующих между собой групп. К тому же campanilismo считается одним из источников непотизма и коррупции, ведь как не помочь своему земляку! Само это слово имеет оттенок негативный, но победить его не удастся никогда, потому что тогда итальянцы перестанут быть итальянцами.
---3. Amazzacaffe
Алкоголь, который пьют после кофе; буквально - «убийца кофе»
(Пьетро Лонги. Венецианское семейство со слугой, подающим кофе. 1752 год)
Итальянцы считают, что алкоголь убивает кофе, во всяком случае, смягчает последнюю горькую ноту, а главное, ослабляет действие кофеина, что позволяет человеку заснуть, даже выпив чашечку эспрессо после ужина, к тому же сочетание кофе и крепкого, лучше горького ликера способствует хорошему пищеварению. Поэтому amazzacaffe подается после кофе, завершающего трапезу. Это может быть стаканчик самбуки, граппы, горького ликера или лимончелло. В некоторых местах, в Виченце и окрестностях например, алкоголь наливают непосредственно в чашку из-под только что выпитого кофе, на местном диалекте называется resentin - «ополаскивание».
Отношения итальянцев с кофе - отдельная история. У Бруно Боццетто есть даже такой сюжет в мультфильме про итальянский национальный характер. Во-первых, итальянцы считают, что их кофе лучший в мире и самый правильный. Неаполитанские студенты, приезжая в Москву на стажировку, привозят с собой не только пачку Kimbo и свою проверенную гейзерную кофеварку (моку), но и большую бутылку воды из неаполитанского водопровода, иначе получается не то. Во-вторых, они пьют его в любое время дня во множестве вариаций, но выбор напитка должен подчиняться железным правилам. Капучино - только утром, а если не утром, то мароккино (это тот же кофе с толстой молочной пенкой, но в стеклянном стаканчике, и пить его можно днем). После еды - normale, то есть «нормальный» эспрессо, или corretto, то есть «подправленный». «Подправить» кофе можно граппой или, скажем, коньяком. «Подправленный» кофе пьют, когда времени мало или голова болит, а «убивать» кофе ammazzacaffe принято долго и с удовольствием, растягивая длинный ужин еще на полчасика. Некрепкий кофе, который у нас называется американо, на севере Италии еще недавно назывался немецким. От кофе до молока существует шкала напитков: caffe (просто кофе) - caffe macchiato (чашечка кофе с ложкой молока) - caffellatte (пополам, чаще всего пьют дети и старушки) - latte macchiato (чашка молока с ложкой кофе) - latte (просто молоко). В общем, кофе сопровождает человека с утра до вечера всю жизнь, даже людей с сердечно-сосудистыми заболеваниями: декаф или ячменный, но в тех же разведениях: normale, macchiato, corretto…
---4. Apericena
Аперитив, заменяющий ужин
(Продавцы макарон. Неаполь, 1890-е годы)
Все, что связано с едой, а это основополагающая часть итальянской культуры, регулируется правилами. Итальянцы едят строго по расписанию: завтрак перед работой - кофе и что-нибудь сладкое, обед сразу после полудня, ужин около восьми, а на юге Италии, особенно летом, позже - в девять или даже в десять вечера, когда спадет жара. Человек, зашедший в гости в неположенное время, в большинстве случаев может рассчитывать только на кофе, а кухни ресторанов в промежутке между обедом и ужином остаются открытыми только в самых туристических местах. Аперитивом называют поход в бар где-то с шести до восьми, когда к бокалу вина или коктейлю тебе бесплатно дают еще и блюдце с орешками, чипсами или оливками - словом, небольшую закуску. В последние годы эта традиция видоизменяется. Apericena (от aperitivo, «аперитив», и cena, «ужин») - революционная мода, возникшая в начале двухтысячных на севере Италии и постепенно набирающая обороты, особенно среди молодежи. Аперичена - куда более плотная, чем традиционный аперитив, - по сути, заменяет ужин. Впрочем, от ужина apericena отличается тем, что начинается раньше и состоит из закусок (маленьких пицц, сэндвичей и т. д.), которые чаще всего едят руками. Итальянцы очень полюбили неологизм apericena и широко им пользуются. Новое явление вызывает недовольство у пожилых людей и блюстителей традиций.
---5. Magnifico
Великолепный
(Артемизия Джентилески. Портрет Гонфалоньера. 1622 год)
Слово «великолепный» есть и в русском языке. Но теперь представьте, что вы используете его не чтобы описать что-то хорошее, а когда обращаетесь к кому-то: «О великолепный». К кому бы вы могли так обратиться? Разве что к Лоренцо Медичи. А итальянцы обращаются так к любому ректору любого вуза, и не в эпоху Ренессанса, а сейчас, в XXI веке. Не «уважаемый», не «почтенный» и не «любезный», а «великолепный» - и только так. В последние десятилетия формальности постепенно сходят на нет, и даже итальянцы преклонного возраста с радостью переходят со всеми на «ты». Но любовь и внимание к титулам очень медленно уходит из итальянского коллективного сознания: на дверных табличках, на письмах и телеграммах, в официальных документах по-прежнему горделиво пишут «инженер», «адвокат», «счетовод». Стоит окончить университет, и ты уже dottore/dottoressa. Преподаешь хотя бы в средней школе - professore/professoressa. А в начальной или в детском саду - maestro/maestra, тоже весьма торжественно. Если надо послать письмо профессору, то он «выдающийся», просто человек - «любезный», компания - «значительная», любой депутат - «достойный», а если наградили медалью или орденом, то сразу «кавалер», то есть «рыцарь». Удивительно, когда спрашиваешь, здесь ли живет синьор Росси, а тебе строго отвечают: нет, синьор Росси тут не проживает, только адвокат Росси. Или по телефону: «Здравствуйте, Вы такой-то?» - «Нет, я - кавалер такой-то!» В наши дни, когда итальянский язык стремительно опрощается, сочетание повсеместного практически фамильярного «ты» и всей этой парадной титулатуры часто выглядит смешно.
---6. Papabile
Вероятный победитель, фаворит; в первом значении - «кардинал, имеющий шансы быть избранным папой римским»
(Папский конклав. Иллюстрация из Le Petit Journal от 9 августа 1903 года)
Это смешное прилагательное вошло во многие языки, в том числе и в русский, есть даже такая статья в «Википедии», причем «папабиль» в ней существительное. Церковные политологи использовали его довольно активно особенно в этом веке, ведь за прошедшие несколько лет папу избирали уже дважды: в 2005 году, после смерти папы Иоанна Павла II, и в 2013-м, после отречения и ухода на покой папы Бенедикта XVI. За этими выборами следил весь мир. В итальянском языке papabile используется вовсе не только по отношению к кардиналам, стремящимся стать папой. Так говорят и про политиков перед выборами, и про футболистов, обсуждая возможный трансфер, и даже про города, борющиеся за право принять у себя Олимпиаду или этап велогонки «Джиро д’Италия».
---7. Ricambiare
Отблагодарить, отплатить, ответить услугой на услугу
(Сандро Боттичелли. Молодая женщина получает дары от Венеры и трех граций. 1486-1490 годы)
Глагол ricambiare не всегда просто перевести на русский язык. Он может относиться к улыбке (ricambiare il sorriso - «ответить улыбкой на улыбку»), к походу в гости (ricambiare la visita - «нанести ответный визит»), помощи или оказанному одолжению (ricambiare la cortesia - «ответить любезностью на любезность»). Ricambiare можно употребить, если речь идет о поздравлениях, приглашении в гости и даже обидных словах. Так же говорят про взаимную дружбу, любовь или ненависть.
Итальянцы не любят оставаться в долгу и стараются сравнять счет как можно быстрее. Человеку, воспитанному в русской культуре, бывает непросто привыкнуть к прямолинейному и незамедлительному выражению благодарности, принятому в Италии (например, немедленно подарить шарфик в ответ на помощь с переводом).
---8. Trinariciuto
Человек с промытыми мозгами, не думающий своей головой; буквально - «человек с тремя ноздрями»
(Карикатура Джованнино Гуарески из журнала Candido от 19 апреля 1959 года)
Это не генетическая мутация и не последствие какой-то сложной отоларингологической операции. Человек с тремя ноздрями - тот, кто следует прежде всего указаниям партии, а не своей совести. Третья ноздря нужна для того, чтобы освободить голову от собственного мозга, а пустое место заполнить партийными директивами. Это слово появилось в пылу послевоенной политической борьбы. Первые выборы после окончания фашистского режима, войны, оккупации, смены государственного строя, когда Италия из монархии стала республикой, в 1948 году должны были определить последующее развитие государства: станет ли Италия страной социалистического блока (а кое-кто опасался, что еще одной республикой СССР) или примет план Маршалла. Коммунистическая партия Италии в тот момент была крайне популярной и единственной в Италии партией со строгой, почти военной дисциплиной и жестким вертикальным управлением. И именно коммунисты изображались в миланской политико-сатирической газете Candido с тремя ноздрями, совершающими ради «слепого, мгновенного и абсолютного послушания» всякие смешные и безумные поступки. С тех пор прошло более семидесяти лет, компартии Италии уже не существует, но слово trinariciuto по-прежнему активно используется в политическом дискурсе, причем не только политиками и вовсе не только о левых. Так, например, в одном из интервью незадолго до смерти знаменитый сицилийский писатель Андреа Камиллери сказал о другом великом сицилийском писателе Леонардо Шаше: «Он был трехноздревым антикоммунистом!»
---9. Qualunquista
Человек, находящийся в состоянии политической апатии, убежденный в том, что от него ничего не зависит
(Гульельмо Джаннини с газетой L’Uomo qualunque)
Один из самых используемых в политических дискуссиях термин не поддается никакому адекватному переводу. Статья, посвященная этому явлению (qualunquismo), в «Википедии» на английский, немецкий, хорватский и словенский переводится как «Политическая апатия», но это очень неполный перевод, к тому же он не позволяет образовать обозначение для человека, придерживающегося таких взглядов.
Все началось в середине сороковых, когда бывший комедиограф Гульельмо Джаннини основал сначала газету L’Uomo qualunque («Просто какой-то человек»), потом одноименное движение, партию и целый фронт. Идеология Джаннини и его последователей заключалась в общем недовольстве всем, что происходит, всеми существующими политическими силами и действиями какой бы то ни было власти, а главное, необходимостью вообще задумываться о политическом курсе. Это движение «рассерженных горожан» без позитивной программы в определенный период было весьма популярно. И на протяжении дальнейшей итальянской истории в том или ином виде оно все время возрождается. Так, например, стоящее сегодня у власти движение «5 звезд» было основано бывшим комиком Беппе Грилло, и некоторые из его программных положений очень напоминают демагогические установки исторических qualunquista. Интересно, что в этом термине сочетается идея политического пофигизма с недовольством и демагогией. Очень удобное слово.
В последнее время рядом с этим термином появился еще один, столь же непереводимый benaltrismo. Он происходит от выражения ben altro, которое обозначает примерно «совсем другое». Benaltristi - это люди, которые при появлении любой новости сообщают: «Зачем об этом говорить, сейчас важно совсем другое».
---10. Gattara
Одинокая старушка, чудаковатая старая дева, которая кормит и подбирает бездомных кошек
(Анна Маньяни с кошками)
Рядом с римским аббатством Трех Фонтанов, на месте смерти апостола Павла, несколько лет назад gattare (множественное число от слова gattara) построили целый город для бродячих кошек, а на каждое Рождество приносили туда украшенную елку и подарки. Это типично римское (и общеитальянское) явление.
Gattara (крайне редко - gattaro - в мужском роде) обычно имеет в итальянском языке отрицательную или ироническую окраску и используется в одном ряду со словами «старая дева», «ведьма» и т. д. Итальянские феминистки очень его не любят, ведь словом gattara практически всегда называют только женщин.
Слово gattara можно услышать в любой части Италии, но родом оно из Рима, и это неслучайно. Бродячие кошки издавна облюбовали древнеримские развалины. Сейчас из самых туристических мест (например, из Колизея или Римского форума) их выселили, зато близлежащая площадь Торре-Арджентина - место убийства Юлия Цезаря - стала официально признанной кошачьей колонией (colonia felina), одной из многих, но самой прославленной в Италии. Заботящиеся о кошках волонтеры даже на своем официальном сайте с вызовом называют себя именно gattare и гордятся тем, что жившая неподалеку великая итальянская актриса Анна Маньяни была одной из них.
И все же в массовом сознании укоренился стереотип, что gattara - вздорная, неопрятная, часто сумасшедшая старуха, которая любит кошек больше, чем людей. Существует мнение, что отрицательная коннотация слова gattara в итальянском языке объясняется социальными проблемами, которые приводят к распространению этого явления (в первую очередь растущим числом одиноких стариков, ведь все больше молодых людей уезжает учиться и работать далеко от дома). Не добавляют симпатии к gattare и последствия их деятельности - остатки кошачьей еды в парках и на улицах итальянских городов, которые привлекают мышей, крыс и даже диких кабанов.
---11. Meriggiare
Отдыхать в жаркое послеобеденное время в тени и прохладе деревьев в саду
(Сильвестро Лега. После обеда. 1868 год)
Этот не самый употребительный глагол все итальянцы знают благодаря стихотворению Эудженио Монтале «Meriggiare pallido e assorto». Существует несколько его переводов на русский язык: «Погрузиться в сад, ища прохлады» (Евгений Солонович), «Пережидая полдень» (Антонина Калинина), «Полудничать в саду, изнемогая» (Ольга Трубина и Дж. Белусси). Переводчики раскрывают разные составляющие значения этого емкого глагола: необходимость единения с природой, томление от жары, полуденные часы и одиночество. Все вместе отличает meriggiare от простого pisolino - «легкой послеобеденной дремы» - или abbiocco - «засыпания от переедания». Meriggiare - это процесс неспешный, глубокий, невозможный в душной комнате или в офисе, он требует густой тени дерева, пения цикад и дрожания раскаленного воздуха.
---12. Porca miseria!
Проклятая нищета!
(Гаспаре Траверси. Драка. 1753-1754 годы)
Это странное на первый взгляд восклицание (выражающее досаду, раздражение и многое другое), которое очень часто встречается в итальянской речи, не что иное, как эвфемизм для грубого ругательства - богохульства (по-итальянски - bestemmia). Bestemmie устроены так: на первом месте - бранное слово (эпитет porca - буквально «свинья», «свиная», в данном случае тождественен проклятию), а на втором - имя Бога или Мадонны. Porca miseria говорят, чтобы и выразиться, и одновременно религиозные чувства не оскорбить.
Ругаются итальянцы много, и это не считается чем-то предосудительным. Слова, сопоставимые по смыслу с русским матом, в итальянском языке в значительной степени десемантизированы, и никто не удивляется, когда слышит их не только на улице или в компании друзей, но и с экранов телевизоров и в парламенте. А вот bestemmie - набор ругательств, оскорбляющих Бога, Деву Марию и святых, - не только осуждаются, но и считаются административным правонарушением. За их употребление в общественном месте можно получить штраф от 51 до 309 евро, а до 1999 года это считалось уголовным преступлением. За bestemmie отстраняют от эфира участников реалити-шоу и дисквалифицируют футболистов (в октябре это случилось сразу с двумя игроками - Франческо Маньянелли из команды «Сассуоло» и Маттео Скоццареллой из «Пармы»). Провинившиеся нередко оправдываются, говорят, что не имели в виду ничего плохого и что в их родных краях все так говорят (особенно этим славится Тоскана).
---------------------
11 признаков того, что перед вами картина (или фотография) сюрреалистов
«Арзамас» - Arzamas
Елена Якимович
12 января 2022 / Искусство
Полулюди-полурыбы, бесконечные побережья, отвратительные насекомые и человек, разорванный на части. В новом выпуске искусствоведческого цикла учимся отличать сюрреализм в живописи и фотографии
1. Автоматизм и игра в чепуху
В основе сюрреализма, буквально «над-реализма», лежит интерес к иррациональному. В 1924 году Андре Бретон (Андре Бретон (1896-1966) - французский писатель и поэт), основоположник этого направления, написал манифест, где провозгласил его важный принцип - автоматизм, или «потоковое письмо», то есть отказ от редактирования себя в текстах. Художники-сюрреалисты тоже стали применять этот подход, чтобы перестать контролировать творческий процесс и позволить случайности или материи (например, краске, огню, воде) вмешиваться в него. Такие методы, как декаль-комания (жидкая краска наносится на гладкую бумагу, ее прижимают к другому листу, и получаются непредсказуемые абстрактные формы), фроттаж (поверхность, под которую подложен текстурированный материал вроде коры дерева или гальки, натирается карандашом или краской), граттаж (процарапывание острым инструментом, например пером, бумаги или картона, залитых тушью), брюляж (нагревание негативов до расплавления перед печатью) и фюмаж (воздействие на поверхность огнем или дымом), позволяли разбудить воображение, увидеть в абстрактных формах некие новые пространства или образы и иногда достроить их. Еще сюрреалисты очень любили игру в чепуху, которую называли игрой в изысканный труп: она давала волю случаю и помогала создавать странные коллажи и удивительных монстров.
(Андре Массон. Фигура 1926-1927 годы
Макс Эрнст. Орда 1927 год
Ман Рэй, Андре Бретон, Ив Танги, Макс Морис. Изысканный труп 1928 год
Жорж Юнье. Автоматический портрет автомата Альберта Великого 1938 год
Рауль Юбак. Брюляж 1939 год
Вольфганг Паален. Солнечные пятна 1938 год)
2. Картины, напоминающие бредовый сон
Благодаря Фрейду сюрреалисты очень увлеклись снами и их толкованием. Это вдохновляло их на странные сочетания объектов, без всякой логики существовавшие внутри одного изображения. Иногда это обычные объекты, помещенные в неожиданные места (опасная змея на лестнице буржуазного дома у Пьера Руа) - порой они необычного размера, как на картине Магритта, - иногда мысли, образы, воспоминания, символически соседствующие с предметами реального мира, как у Фриды Кало. Так сюрреалисты говорят о том, каким абсурдным может быть человеческое сознание, а особенно - подсознание.
(Макс Эрнст. Неделя доброты 1934 год
Доротея Таннинг. Маленькая ночная серенада 1943 год
Рене Магритт. Личные ценности 1952 год
Пьер Руа. Опасность на ступенях 1927-1928 годы
Фрида Кало. Что мне дала вода 1938 год
Леонора Каррингтон. Перенос 1963 год)
3. Пустынные пространства
На картинах сюрреалистов можно увидеть нечто вроде бесконечного пляжа или побережья (в работах Ива Танги и Сальвадора Дали), огромные площади и безлюдные улицы (у Поля Дельво). Небольшие фигурки людей или странных существ несоразмерны этим пространствам. Мы теряемся и ощущаем себя маленькими в огромном мире, то волшебном, то угрожающем. Мы этим миром не управляем. Нас словно пустили в чужой сон, в котором ничего не понятно.
(Поль Дельво. Пейзаж с фонарями 1958 год
Ив Танги. Солнце в футляре 1937 год
Сальвадор Дали. Пейзаж (Эскиз для сценографии спектакля «Дон Хуана Тенорио») 1950 год
Ман Рэй (Эммануэль Радницкий). Удача 1938 год
Пол Нэш. Пейзаж из сновидения 1936-1938 годы)
4. Химеры, монстры и другие фантастические твари
Фобии и травмирующие образы интересовали сюрреалистов, но не с точки зрения психоанализа. У художников нет цели излечить нас от страхов. Они только открывают нам ларец фантазий, откуда выскакивают отвратительные насекомые, полулюди-полурыбы, чудовищные птицы, множество нелепых, смешных и странных химер, соединяющих в себе человеческое с нечеловеческим. Даже живое тело может соединяться с предметом: стол внезапно обрастает руками и ногами, сквозь человеческое лицо просвечивает кошачья морда. Все трансформируется: сюрреалистичный мир текуч и неуловим.
(Рене Магритт. Коллективное изобретение 1934 год
Тойен (Мария Черминова). Литография из книги «Сюрреализм в 1947 году», изданная Андре Бретоном 1947 год
Феликс Лабисс. Артюс из песков 1947 год
Эрвин Блюменфельд. Диктатор 1937 год
Ремедиос Варо. Создание птиц 1957 год
Доротея Таннинг. Электрическое напряжение 1942 год
Андре Массон. Фальстаф 1940 год
Рене Магритт. Красная модель III 1937 год
Ванда Вульц. Я + кошка 1932 год)
5. Деформация пространства и предметов
Все знают «Мягкие часы» Сальвадора Дали, но он был не единственным художником, использовавшим этот прием: деформации в сюрреалистических картинах (а также рисунках и фотографиях) очень распространены. Это делает пространство и предметы незнакомыми, странными. Здесь царят неустойчивость и изменчивость.
(Сальвадор Дали. Постоянство памяти 1931 год
Виктор Браунер. Живопись с натуры 1937 год
Андре Кертеш. Дисторсия № 60 1933 год
Анжель Планельс. Бесстыдная женщина 1933 год
Вильгельм Фредди. Молитва монахини 1937 год)
6. Мир иллюзий и галлюцинаций
В нестабильном мире сюрреалистов может померещиться что угодно. Все предметы иллюзорны: они просвечивают, накладываются друг на друга и больше похожи на галлюцинации. Особенно этот прием любят Магритт и Дали.
(Сальвадор Дали. Невидимые спящая женщина, лошадь, лев 1930 год
Андре Массон. Головы лошадей Около 1933 года
Ханс Беллмер. Без названия 1936 год
Павел Челищев. Прятки 1940-1942 годы
Рене Магритт. Условия человеческого существования 1933 год)
7. Биологизм и копошение существ
Сюрреализм бывает абстрактным или полуабстрактным, и в этих случаях преобладают органические формы, больше всего напоминающие о мире микроорганизмов, насекомых и всего, что далеко от человеческого. Все непрерывно шевелится, размножается, копошится - одним словом, живет. Это напоминает учебник биологии, только никакой научности нет: художник придумывает формы, а не исследует реальность.
(Ив Танги. Без названия (Сюрреалистическая композиция) 1927 год
Уильям Базиотис. Сюрреалистический пейзаж Около 1930-1934 годов
Анри Гётц. Без названия 1941-1945 годы
Жоан Миро. Карнавал Арлекина 1924-1925 годы
Вольс (Альфред Отто Вольфганг Шульце). Без названия Около 1942 года
Роберто Матта. Вторжение ночи 1941 год)
8. Физиологизм, телесность и эротизм
Телесное и физиологическое интересовало сюрреалистов как часть биологической жизни. Поедание пищи и дефекация, сексуальность и размножение, телесность во всех проявлениях - для сюрреалиста нет запретов. Впервые в истории искусства художники были так откровенны со зрителями: Фрида Кало метафорически рассказывает о своей болезни, Сальвадор Дали - об эротических фантазиях, а Ханс Беллмер - о садистических влечениях.
(Сальвадор Дали. Лицо Великого Мастурбатора 1929 год
Оскар Домингес. Электросексуальная швейная машинка 1934-1935 годы
Ханс Беллмер. Кукла 1935 год
Поль Дельво. Пигмалион 1939 год
Фрида Кало. Без надежды 1945 год)
9. Отдельные части тела
Тело видится не как нечто цельное: человек разорван на части либо фетишистским взглядом смотрящего, либо физическим насилием. Но нередко часть тела (например, рука, палец, глаз или рот) становится самодостаточной и начинает жить как улитка или ракообразное: свободно передвигается в пространстве, а также обретает собственное лицо и характер. Ман Рэй запускает в небо губы своей любимой модели Ли Миллер, Дора Маар соединяет руку манекена с раковиной наутилуса, а Жак-Андре Буаффар, иллюстрируя эссе Жоржа Батая (Жорж Батай (1897-1962) - французский философ и теоретик искусства, который исследовал иррациональные стороны жизни общества) «Большой палец ноги», превращает часть тела в почти портретное изображение.
(Дора Маар. Без названия (Рука-раковина) 1934 год
Ман Рэй. Время обсерватории (Влюбленные) 1932-1934 годы
Валентина Гюго. Сюрреалистический пейзаж 1938 год
Хедда Стерн. Без названия 1941 год
Жак-Андре Буаффар. Большой палец ноги 1929 год)
10. Тема насилия, смерти и разложения
Смерть и насилие чрезвычайно интересовали сюрреалистов не как метафизическая проблема, а как часть биологического опыта, трансформирующего тело. К этому добавились и травматические переживания эпохи. Сюрреализм начал развиваться в период между Первой и Второй мировой войной, когда разрастались тоталитарные государства, а люди ощущали угрозу новой катастрофы.
(Рене Магритт. Девочка, поедающая птицу (Удовольствие) 1927 год
Сальвадор Дали. Осенний каннибализм 1936 год
Поль Дельво. Распятие 1951-1952 годы
Оскар Домингес. Портрет Ромы 1933 год
Андре Массон. Тавромахия 1937 год)
11. Абсурдные названия или игра слов
Игра - неотъемлемая часть метода сюрреалистов. К примеру, Рене Магритт любил названия, никак не связанные с изображенным на картине. Сальвадор Дали предпочитал нечто изысканное и противоречивое. А Ман Рэй в самой известной сюрреалистической фотографии, играя словами, использовал французскую идиому «скрипка Энгра». («Скрипка Энгра» (фр. violon d'Ingres) - это идиома, означающая любимое занятие, хобби. Она возникла благодаря знаменитому французскому художнику Жану Огюсту Доминику Энгру, который, помимо живописи, очень увлекался игрой на скрипке. В работе Мана Рэя цитируется картина Энгра «Купальщица Вальпинсона».) Все они предлагают зрителю думать нелинейно, не подчиняться логике. Абсурд и игра освобождают воображение, придают миру неопределенность и открытость.
(Жоан Миро. Персонажи, ведомые ночью фосфоресцирующими следами улиток 1940-1959 годы
Ив Танги. Мама, папа ранен! 1927 год
Макс Эрнст. Двум детям угрожает соловей 1924 год
Ман Рэй. Скрипка Энгра 1924 год
Сальвадор Дали. Два куска хлеба, выражающие чувство любви 1940 год
Рене Магритт. Пронзенное время 1938 год)
---------------------
ABBA вернулась с новым альбомом Voyage. Первым за 40 лет
Русская служба Би-би-си - BBC News
Александр Кан
5 ноября 2021
5 ноября в свет выходит новый альбом ABBA - Voyage ("Путешествие"). Это первый новый релиз легендарной шведской группы с момента выхода предыдущего 40 лет назад, в ноябре 1981 года. Наш обозреватель Александр Кан рассказывает о том, как случилось долгожданное воссоединение, о новом альбоме и о предстоящих уникальных концертах.
ABBA возвращается? Группа дразнит поклонников сообщениями в "Твиттере" и сайтом нового шоу
ABBA выпустила новые песни. Фанов ждет альбом "Abba Voyage" и "цифровые гастроли"
Музыканты ABBA: "Нам не надо никому ничего доказывать"
Это как если бы вдруг обнаружилось, что Элвис жив, все эти годы скрывается на каком-то уединенном острове и вдруг решил выпустить новый альбом - такого рода аналогии проводят в последние месяцы газеты в предвкушении нового релиза, девятого по счету студийного альбома ABBA под названием Voyage.
---История конца
Конец знаменитого квартета был провозглашен в 1982 году, через год после выхода в ноябре 1981-го их предыдущего альбома Visitors. Конец этот не был неожиданностью. На пике успеха партнерство четырех обаятельных шведов было не только музыкальным, но и личным. Агнета Фельтског и Бьорн Ульвеус были парой с 1969 года, а мужем и женой с 1971-го. Анни Фрид Лингстад и Бенни Андерсон были помолвлены в 1970 году, хотя брак их был заключен только в 1978-м. Так или иначе тесный музыкальный и человеческий союз объединил четверку задолго до прославившего их на весь мир триумфа на "Евровидении" 1974 года с песней Waterloo.
В январе 1979 года Ульвеус и Фельтског объявили о разводе. Год спустя расстались и в январе 1981-го официально развелись Бенни и Анни Фрид. И хотя сами артисты заверяли прессу и своих поклонников, что совместная работа будет продолжена и разрыв личных отношений на музыку не повлияет, было очевидно, что бесследно этот разрыв пройти не сможет, тем более что в том же 1981 году и Ульвеус, и Андерсон вступили в повторные браки.
Тема разрыва и неизбежного грядущего расставания пронизывала одну из лучших песен альбома Visitors - When All Is Said And Done. Несмотря на высокое качество музыкального и поэтического материала, коммерчески альбом просел - во всяком случае по сравнению с предыдущими хитами. 11 декабря 1982 года квартет в последний раз выступил вместе.
---История реюниона
Конец совместных выступлений и записей, пришедшийся на зенит всемирной славы группы, никоим образом не снизил интерес к их музыке. Тем более что интерес этот умело подогревался - если не самими музыкантами, то рекорд-, шоу- и кинобизнесом. Вышедший в 1992 году сборник хитов ABBA Gold побил все рекорды пребывания в альбомных чартах. Он держится там уже более тысячи недель и в 2021 году, спустя почти три десятилетия после издания, находится там на 14-м месте.
Мюзикл Mamma Mia! после премьеры 6 апреля 1999 года в театре Принца Эдварда в Лондоне выдержал тысячи постановок во многих странах мира, в том числе и на Бродвее, и в России. Снятая в 2008 году его экранная версия собрала полмиллиарда долларов кассовых сборов и еще через десять лет, в 2018 году, последовал сиквел Mamma Mia! Here We Go Again.
Все эти годы не утихали попытки менеджеров и продюсеров уговорить музыкантов на воссоединение, пусть даже и временное, даже однократное. В 2000 году, как сообщалось, они отвергли предложение астрономического гонорара в размере 1 млрд долларов за новый тур. В 2008 году в интервью британской Sunday Telegraph Ульвеус категорически заявил: "Мы больше никогда не выйдем на сцену вместе. У нас для этого нет никакой мотивации". Примерно то же самое он повторил и в 2014 году при издании роскошного официального фотоальбома ABBA.
Однако уже через два года, 6 июня 2016-го, на частной вечеринке в Стокгольме Агнета, Анни Фрид, Бьорн и Бенни спели вместе старую песню The Way Old Friends Do. Очевидно, что за прошедшие десятилетия взаимное раздражение и ревность уступили место ностальгии и желанию вновь поработать вместе, и через два года, в апреле 2018-го, было объявлено о завершенной работе над двумя новыми песнями: I Still Have Faith In You и Don't Shut Me Down.
"Нам всем очень понравилось, и я говорю Агнете и Анни Фрид: "Девочки, а почему бы нам не записать целый альбом?" - рассказывает Бенни Андерсон.
"С первой же песни I Still Have Faith In You ("Я все еще в тебя верю"), как только Бенни напел мелодию, я понял, что это о нас, - продолжает рассказ Бьорн Ульвеус. - Мы поняли, что, как бы ни невероятно казалось, что мы можем выпустить новый альбом через сорок лет, мы все же остаемся лучшими друзьями, мы по-прежнему получаем удовольствие от совместного общения и работы и сохранили верность и преданность друг другу".
---Альбом
Девять новых песен на альбоме блестяще подтверждают, что, несмотря на прошедшие десятилетия, сонграйтерский талант Андерсона и Ульвеуса совершенно не поблек. Десятая - Just A Notion - была написана и записана в 1979 году во время работы над Voulez-Vous, но в конечную версию альбома не вошла. И так же, как и I Still Have Faith In You и Don't Shut Me Down, издана в качестве сингла в преддверии выхода Voyage.
Новые песни, как говорит Ульвеус, писались, абсолютно невзирая на все смены моды и стиля, которые произошли в популярной музыке последних десятилетий. Отчасти потому, что в Voyage музыкантам хотелось вновь воссоздать первозданный дух ABBA, отчасти, как говорит Андерсон, "потому что в современной музыке нет ничего, что меня бы захватывало, ничего, чему хотелось бы подражать".
Впрочем, миллионы поклонников группы по всему миру именно этого - возвращения доброй старой ABBA - и ждут от нового альбома.
По поэтическому содержанию песни нового альбома тяготеют скорее к вдумчивым, меланхоличным песням поздней ABBA - элегии расставания The Winner Takes It All или медитативному описанию радости материнства в Slipping Through My Fingers, чем к беззаботно-бодрым ранним хитам.
---Концерты "Аббатаров"
Как и полагается каждой уважающей себя группе, после выхода альбома ABBA намерена провести серию живых концертов ABBA Voyage.
Пройдут они с 27 мая по 2 декабря следующего 2022 года в специально для этого построенном в лондонском Олимпийском парке имени Елизаветы Второй зале ABBA Arena вместимостью три тысячи человек.
Но если неувядающий сонграйтерский талант Бенни и Бьорна и нестареющие звонкие голоса Агнеты и Анни Фрид смогли практически без ущерба возродить прелесть молодой ABBA, то на внешний облик музыкантов неумолимое время наложило свой неизгладимый отпечаток. Ведь Бьорну - 76, Анни Фрид вот-вот исполнятся те же 76, Бенни - 75, а Агнете - 70.
Для живого представления 850 инженеров и специалистов из легендарной студии Джорджа Лукаса Industrial Light & Magic в течение нескольких месяцев работали над созданием цифровых версий четырех артистов, которые появятся на сцене в сопровождении группы из десяти живых музыкантов.
По аналогии с общепринятым в виртуальной реальности термином "аватар" эти цифровые имиджи Бенни, Бьорна, Анни Фрид и Агнеты получили название "Аббатаров".
Для их создания сами музыканты в своем нынешнем обличье исполнили - со всеми необходимыми мимикой и движениями - все песни альбома. Облачены они были при этом в плотно облегающие специальные костюмы, каждый из которых был оборудован тысячами датчиков, улавливающих и фиксирующих каждое движение. Снимали все это 160 камер.
Таким образом с помощью технологии motion capture ("захват движения"), прославленной еще Энди Серкисом в его работе над ролью Голлума в киноэпопее "Властелин колец", фигуры артистов оживут, а лица - с помощью тех же компьютерных технологий - будут лицами музыкантов ABBA образца 1979 года.
Это не голограмма их старых обликов, это не кто-то другой, изображающий молодых артистов, - это сами музыканты ABBA, только омоложенные.
"На этих концертах вы увидите нас, нас самих", - с гордостью говорит Бенни Андерсон.
Именно гигантская, беспрецедентная техническая сложность проекта заставила продюсеров пойти на строительство специального, предназначенного для этого уникального шоу зала.
"Проблема состояла в сочетании цифровых и физических обликов артистов, - говорит продюсер проекта Свана Гисла. - Сделать так, чтобы цифровая ABBA вошла в физический мир и чтобы границы между этими двумя мирами стерлись".
На первый взгляд может показаться, что написанный и записанный в оригинальном духе новый альбом старой группы - это лишь дань ностальгии, возвращение в прошлое.
Созданное с помощью новейших технологий уникальное шоу обещает, что старая ABBA делает шаг в будущее.
Хотя для самих музыкантов - и это, кажется, уже окончательно - и новый альбом, и предстоящие концерты будут последним шагом в их славной карьере.
---------------------
«Не может группе быть 50 лет»
Борис Гребенщиков о грядущем юбилее «Аквариума», способах заработка и чудотворных иконах
Коммерсантъ
30.12.2021 / Культура. Интервью
После выступления в московском клубе «1930» Борис Гребенщиков дал Борису Барабанову большое новогоднее интервью, в котором лидер «Аквариума» рассказал о готовящемся новом альбоме и о юбилее группы, а также упомянул Сергея Соловьева, Оксимирона и Питера Джексона.
- Как вы себя чувствуете? Мне кажется, в 2021 году правильно начинать любой разговор с этого вопроса.
- Живой. Чувствую себя прекрасно. И очень доволен этим.
- Известно, что «Аквариум» в 2021 году занимался записью нового альбома. Сколько его ждать?
- Я думал, что альбом будет готов к осени. Не получилось. И к Новому году тоже не получилось. Все время возникали неожиданные, фантастические препятствия. С завтрашнего дня я опять в студии в Лондоне. Я очень хотел бы выпустить альбом к 1 февраля.
- На московском концерте 27 декабря прозвучали некоторые песни, которых я раньше не слышал, и могу предположить, что это песни из нового альбома. Например, «Махамайя». Она идет, кажется, минут десять, и я с трудом представляю ее себе в каком-либо альбоме в принципе, настолько эпически она выглядит.
- Да, это песня из нового альбома, и мы записывали ее больше 30 раз, чтобы добиться правильного состояния. Когда я писал эту песню, я находился в таком же остолбенении, как зрители на концерте. Она проявлялась в сердце так быстро, что я не успевал записывать строчки. В альбоме она займет стратегически важное место. Я сам этого не ожидал.
- «Дом всех святых»?
- Тоже новая песня.
- «Вино из песка» - правильно ли я понял, что это посвящение Сергею Александровичу Соловьеву?
- Нет. Просто в радиопрограмме «Аэростат» я посвятил эту песню его памяти. Он бы ее воспринял и ей порадовался бы. А вообще эта песня написана очень давно, лет десять назад. И я полностью про нее забыл. Мне напомнили о ней мои друзья, в доме которых она была написана.
- Неужели в вашем компьютере нет папки с набросками?
- Нет. Песни этого не любят. А тексты я записываю на каких-то клочках бумаги или картонках, которые разбросаны по всему миру.
- В вашем посвящении Соловьеву вы сказали: «Мир и свет твоей душе, Сергей Александрович! Спасибо тебе за все». Но вообще это он вас всегда благодарил за то, что вы и ваши друзья открыли ему другую музыку, другой мир. И никогда не говорил, например, что привел вас в кино.
- В кино «Аквариум» снимался и до фильма «Асса», наша музыка появлялась в некоторых фильмах. Но при появлении Соловьева все совпало удивительным, божественным образом. Он ведь собирался снимать коммерческое кино для подростковой аудитории (это его слова). Это было видно и в первом варианте сценария Сережи Ливнева. Соловьев пришел ко мне, как к идиоту, который за бабки напишет ему музыку для такого кино. В течение пяти минут он понял, что всё не совсем так. И вот тогда мы подружились. Он сказал мне: «Вот вам мосфильмовская студия, делай все, что хочешь. Что подойдет для фильма, я возьму, остальное забирайте себе». В тяжелое время, когда мы остались без студии и возможности записи, он дал нам возможность поэкспериментировать всласть. По отношению ко мне он всегда был фантастически добр и щедр.
- Он рассказывал, что когда на «Мосфильм» нужно было сдавать готовые партитуры, вы вместо этого рисовали солнышки или звездочку - как сейчас бы сказали, эмодзи.
- На «Мосфильме» была замечательная женщина Минна Яковлевна Бланк - музыкальный редактор. Естественно, она говорила: «Если вы композитор, давайте мне ноты». Я отвечал: «Вот с этим есть определенные сложности». Но ей нужна была партитура для архива. И то, что можно назвать «картиночками», это был стандартный метод изложения не совсем ортодоксального музыкального материала, не поддающегося прямому нотному переложению. Что-то похожее делали Кейдж или Штокхаузен. Вот нотный стан, а вот мой метод объяснения музыкантам, что им играть.
- Вернемся к новым песням. «Ученье - свет»?
- Тоже новый альбом.
- «Текила, виски и джин»?
- Ее я написал в свой день рождения в 2020 году. Она тоже войдет в новый альбом.
- Получается, что вы показываете песни до их выхода на альбоме на концертах и в вашей серии видеороликов «Подношение интересному времени».
- А зачем их жалеть?
- После трех альбомов, которые вышли под именем БГ, это, насколько я знаю, будет альбом «Аквариума».
- Да. «Аквариум» - это святое; это уникальный дух музыки. Мы просто в каждый данный момент помогаем ему проявиться, воплотиться, осуществить то, что должно быть сделано. И кто именно участвует в этом - несущественно.
- Вы по-прежнему сотрудничаете с музыкантами из разных стран, в том числе с теми, кого когда-то могли назвать своими кумирами? Как это было с Яном Андерсоном из Jethro Tull или с Ричардом Томпсоном из Fairport Convention.
- Сейчас одновременно по всему миру несколько человек что-то делают для альбома «Аквариума». Я только что получил письмо от выдающегося, наверное, самого известного скрипача Индии - доктора Субраманиама. Ему интересно записать с нами фрагмент для нашего альбома. Уже записаны партии ямайских музыкантов Слая и Робби, с которыми у нас были большие общие планы, но вот Робби умер недавно. В альбоме участвует Лидия Кавина, внучка Льва Термена. В песне «Ученье - свет» играет фантастический человек - король укулеле Джо Браун. Он был большим другом Джорджа Харрисона и первым электрическим гитаристом в Англии. The Beatles играли у него на разогреве и считали очень крутым сфотографироваться с его гитарами.
- В 2021 году у вас вышла книга «Священные места Индии». В России, да и не только в России, сложилось отношение к Индии как к месту, где прячутся от цивилизации.
- Я даже не понимаю, о чем идет речь. Индия - это родина той цивилизации, в которой мы живем. Ни Китай, ни Египет, ни шумеры не дали нам столько, сколько дала Индия. В первую очередь из Индии пришла вся философская и научная основа нашей цивилизации. Поэтому и говорится - «индоевропейская культура», в том смысле, что мы унаследовали у них культуру.
- Еще одна тема, которая вас давно увлекает,- чудотворные иконы. Но пока она нашла воплощение только в виде раздела на сайте «Аквариума». Нет книг, нет фильмов. Вы боитесь подходить к этой теме слишком близко?
- Я делаю то, что в моих силах. В 1914-м русский религиозный писатель по имени Евгений Поселянин создал опись чудотворных икон, находящихся в России и сопредельных странах. С тех пор никто ничего подобного не делал, а половина икон из его списка исчезли или были уничтожены. В начале 1990-х, когда мы начали активно ездить с гастролями по России, я стал делать для себя заметки о том, в каких городах какие чудотворные иконы сохранились. И в какой-то момент я понял, что у меня накопилась информация, которой ни у кого нет. Когда у «Аквариума» появился сайт, мы разместили на нем эту информацию. И эта часть сайта продолжает пополняться. Я делюсь с людьми тем, что я знаю.
- Лет 25 назад я брал у вас интервью и спросил, не боитесь ли вы петь о смерти в своих песнях. Вы ответили тогда трезво и довольно иронично: «Я открою вам тайну: мы все умрем». Но мне кажется, в последние два года сложно сохранять прежнее отношение к смерти. Хотя бы потому, что каждое утро мы открываем ленты новостей, подсознательно ожидая новых некрологов.
- С моей точки зрения, в мире пока ничего не изменилось. Мы рождаемся и умираем. Всё. Для тех, у кого появились предапокалиптические эмоции, о которых вы говорите, у меня только один ответ: «Раньше надо было думать».
- В следующем году «Аквариуму» 50 лет.
- Это так. Но торговать цифрами, с моей точки зрения, смешно. Когда люди начинают слишком много внимания уделять круглым датам, это значит, что у них ничего другого не осталось. Вокруг много джентльменов, которые любят ордена и медали, ну и пусть забирают их к чертовой матери. Позорище. Ну, что делать.
Я бы на время этого 50-летия название «Аквариум» спрятал бы куда-нибудь, только бы не трясти перед всеми этой датой. Ну не может группе быть 50 лет!
Но, с другой стороны, все истинное, в том числе и «Аквариум» тоже, существует вне времени. Несущественно, сколько нам лет. Важно, что есть люди, которые хотят заниматься вместе священным делом.
- Брайан Финнеган, которого не пустили в Россию прямо перед вашим концертом в Москве, вернется в группу? Или вынесено решение о жестком запрете на въезд для него?
- Когда мы говорим «вынесено», мы имеем в виду, что есть какой-то чудесный высший справедливый суд, который что-то «выносит». Я скажу: … ! Есть существующие для всего мира правила. И если какая-то группа людей хочет эти правила изменить, им это наверху зачтется. Брайан ничего не нарушил. Агентство, которое продавало ему билеты, честно продало ему билеты в Москву с пересадкой в Риге. А на въезде в Россию какие-то люди решили, что «вот этого» мы не пустим. С каких пор и в Россию нельзя въезжать из Латвии? (При этом Брайан даже не был в Латвии, у него была пересадка в аэропорту Риги.) Сейчас Брайан дома, в Ирландии, мы с ним на связи. Он был очень тронут тем, что на концерте весь зал скандировал: «Брайан! Брайан!»
- Параллельно с музыкой и литературой вы в 2021-м еще и живописью занимались.
- Вообще-то я начал рисовать в 1976 году, когда нашел на чердаке дачи родителей моей первой жены холст, кисти и краски, оставшиеся от ее дедушки. С тех пор лучше как художник я не стал. Рисовать я как не умел, так и не умею, но делаю это с большим удовольствием. Однако сейчас то, что раньше назвали бы хобби, оплачивает мою основную деятельность. Продажей картин я в 2021 году окупил больше половины расходов на запись альбома «Аквариума». А счета за студию у нас очень серьезные. В работе у меня сейчас холстов шесть.
- Как называется ваша картина, которая стала обложкой альбома Оксимирона «Красота и уродство»?
- «Портрет неизвестного И.». Она была написана лет пять назад. Дело в том, что Мирон учился вместе с нашими детьми в Санкт-Петербурге. Он часто бывал у нас дома, когда ему было лет шесть. Естественно, у меня к нему отношение как к члену семьи. Так что картину я ему был готов отдать даром или разрешил бы использовать. Но, как честный человек, он ее купил.
- Кстати, к разговору о том, что и сколько стоит. Вы наверняка слышали о том, что Боб Дилан продал свой каталог за $300 млн, а Брюс Спрингстин - за $500 млн. Уверен, вы тоже могли бы продать свой огромный каталог за большую сумму и перестать бесконечно гастролировать.
- Я играю концерты только для своего удовольствия. Картинами и всем остальным я зарабатываю значительно больше. Мне действительно делали предложения о покупке каталога. Но это были компании, которые в принципе занимаются другим бизнесом. Поэтому предложения можно было даже не обсуждать. Но они, я знаю, еще будут и в дальнейшем.
- Будете их рассматривать?
- Конечно. Мне есть куда потратить деньги. Нужно сделать ряд определенных вещей. Но люди, которые думают, что русских можно купить задешево, глубоко ошибаются.
- В уходящем году много обсуждали фильм Питера Джексона «The Beatles: Get Back», сделанный по материалам, снятым во время записи альбома «Let It Be». Я где-то читал, что альбом-бутлег, содержащий все сессии периода записи альбома «Let It Be», занимает 89 компакт-дисков. Фильм роскошный, но вот я лично не уверен, что мне нужны все черновые дубли альбома, как не уверен, что хочу читать черновики «Войны и мира».
- Вы затронули едва ли не самую важную тему, которая сейчас есть в искусстве. Вы абсолютно правы, я придерживаюсь, может быть, даже еще более радикальной точки зрения. Песня есть песня, она существует только в одном виде. Даже ремиксы интересуют меня уже значительно меньше.
В искусстве важно только то, как энергетический феномен (картина, песня, книга или фильм) действует на отдельно взятого, конкретного человека.
Это единственная цель искусства: повлиять на человека, настроить его. Искусство делает нас из скотов людьми. Не было бы искусства - мы были бы скотами. Искусство воспитывает и настраивает нас во всех смыслах. Но многие люди настраиваться не хотят. Им не хочется настраивать свою душу, им хочется чего-нибудь попроще. И вместо переживания искусства, они начинают исследовать вопрос: где это делалось, какого цвета были обои в той комнате, где это делалось, а на самом ли деле у автора произведения было 18 любовниц? Получается, что цвет нижнего белья Ван Гога значительно интереснее, чем его картины… Ребята, стоп! Когда ко мне в музее подходят чудесные леди и говорят: «Борис Борисович, давайте мы вас сейчас проведем и все объясним» - я отвечаю: «Пожалуйста, отойдите от меня на 50 метров. Я не хочу слышать ни слова про жизнь Серова; мне важно, как его картина будет действовать непосредственно на меня. Разговоры о том, где он жил и что он делал, не имеют к ней отношения». Меня в детстве учили, что нехорошо читать чужие письма. Письма известных людей нужно сжигать; это частное дело, их нельзя публиковать. Человек с чувством собственного достоинства никогда не будет читать чужих писем. Ни писем Чехова, ни писем Толстого. Если бы они хотели, чтобы их читали, они опубликовали бы их сами.
- В этом смысле сцена из фильма «The Beatles: Get Back», где мы слышим тайно записанные голоса Маккартни и Леннона, прекрасна и ужасна одновременно.
- Это и есть рассматривание нижнего белья. Я с огромным уважением отношусь к Питеру Джексону. И он сделал, конечно, очень хорошее дело. Он спас катастрофу, которую мы называли фильмом Майкла Линдси-Хогга «Let It Be». Линдси-Хоггу для его собственной карьеры нужна была бомба, это по нему видно прямо в кадре. Он пытается их двигать, но хочется сказать: «Сука, не суйся к Beatles, пожалуйста». Дайте The Beatles работать! И давайте слушать то, что они хотели, чтобы мы слушали.
---------------------
Невероятная история Коли Хлебникова, последнего пионервожатого
Батенька, да вы трансформер
Сергей Стеженский
29 декабря 2021
Тридцать с небольшим лет назад в подмосковном пионерлагере «Поречье» незаметно случился «Вудсток» среди пятнадцатилетних подростков. Песни, комнаты ужасов с распятыми пионерами, обряды посвящения в масоны и иезуиты, поиски маньяков в лесу. Капустники, квартирники, андеграунд, диссидентство, никнеймы, лички, песни у костра под гитару - всё, чего было нельзя, вдруг стало можно, и только в короткий летний миг. Тридцать лет спустя Сергей Стеженский, который пережил то лето 1989 года, рассказывает невообразимую историю Коли Хлебникова, пионервожатого, благодаря которому это всё стало возможным. Сергей связался с людьми, с которыми он был в лагере, и разобрался, как и почему сегодня в России не может и больше никогда не будет такого Коли Хлебникова.
Пятнадцатилетняя пионерка дрожала от страха. Глаза её были завязаны чёрной лентой.
- Сестра, тебе выпала честь вступить в масонскую ложу, - раздался хрипловатый голос. - Не каждая может узнать наши тайны и обряды. Только та, в чьих жилах течёт голубая кровь, достойна этого. И сейчас мы посмотрим, какого цвета твоя кровь, - протяни запястье!
Человек в балахоне схватил девочку за руку и резко провёл по запястью пластмассовой расчёской. От стены отделилась тень, и кто-то полил на запястье тёплой воды из чашки.
- Ааа! - заорала девочка, чувствуя, что ей только что вскрыли вены и она истекает кровью.
- Спокойно, сестра! - голос стал зычным, раскатистым. - Кровь у тебя голубая, и ты прошла первое испытание. Но бесстрашна ли ты? Только смелые духом могут вступить в братство вольных каменщиков. Сейчас я подожгу прядь твоих волос, и мы узнаем это!
У уха девочки чиркнула зажигалка.
- Коля, не надо! - закричала она.
Зажигалка была намочена водой, поэтому гореть не могла, зато издавала характерный треск.
- Ааааа!
- Ты прошла испытание, сестра! Теперь ты можешь войти в подземелье и узреть священные реликвии нашего братства.
Подземельем масонов была палата мальчиков в пионерском лагере «Поречье». Пятый корпус, второй этаж, 1989 год, мне пятнадцать. Накануне мы вынесли из палаты всю мебель. Потом занесли шкаф и поставили в полуметре от стены.
- Здесь будет проход к обители духов, - пояснял наш вожатый Коля. - А сюда мы поставим крест. Даня, хочешь быть Христом? Мы тебя тут в углу распнём.
Даня Розенкноп радостно кивнул головой.
- Алтарь расположим здесь. Нужно у тумбочки выбить заднюю стенку. Принесите одну кровать, поставим её вертикально, будет пыточной. Что бы ещё придумать? Найдите два шарика от пинг-понга, разрежьте их пополам. Кто будет отвечать за звук? Вовочка?
- С удовольствием!
- Возьми приёмник. Будешь сидеть на табуретке за дверью. Найди на любой частоте радиопомехи, но не просто шум, а разные завывания. И в самые ответственные моменты - включай на полную.
- Понял.
- Кто будет хватать за горло в обители духов?
- Коля, можно я? Пожалуйста! - я так хотел принять участие в очередной безумной Колиной затее, что меня трясло.
Коля внимательно посмотрел на меня, словно оценивал - похож ли я на человека, который может правильно схватить девочку за горло.
- Ладно. Будешь лежать на шкафу. Теперь давайте завесим окна плотно. Так, чтобы стало абсолютно темно. И не вздумайте смеяться!
...Мы отмечаем День Девочек. Его придумал Коля Хлебников, наш вожатый. Самый необычный человек, которого я встречал в жизни. Он был совершенно седой, что для пионервожатого выглядело необычно. Ходила легенда, что он афганец и вернулся таким с войны, но правда это или нет, никто не знал, а сам он никогда об этом не говорил. Он был обычного роста, прихрамывал на одну ногу, носил дымчатые очки и разговаривал тихим, слегка хрипловатым голосом.
Знаете, иногда говорят - учитель от бога. Вот Коля был вожатым от бога. Я никогда прежде не видел, чтобы взрослые так общались с детьми. Отряд - 30 человек. 15 мальчиков, 15 девочек. Самый сложный возраст, все разные. Он не просто умел найти к каждому свой подход - он говорил с тобой так, словно знает тебя всю жизнь. Он сразу показывал, что очень тебе доверяет, и тут же назначал хорошим человеком. И дальше приходилось этому соответствовать. А как же иначе?
Коля никогда не давил авторитетом и не снисходил до тебя. Ему удавалось одновременно и общаться на равных, и быть на ступеньку выше. А мы - тянулись к этой ступеньке. Гений креатива: в 1989 году у нас были ники, мессенджер и липсинки - мы открывали рот под фонограмму, как сейчас делают модные тик-токеры. Он умел шутить с непроницаемым лицом, как Бастер Китон. И далеко не всегда было понятно, шутит он или говорит всерьёз. Он мог разыгрывать целые представления, нести абсолютную чушь, но делал это так уверенно, что на удочку попадались не только дети, но и взрослые.
Например, бывший вожатый Володя Южаков, знавший Колю со студенческой скамьи, до сих пор верит в то, что Коля учился в разведшколе ГРУ.
- Я был на его экзамене, - говорит он мне по телефону. - И даже участвовал. Нужно было подойти к девушке на бульваре. Она читала газету. И нужно было задать какой-то незначительный вопрос вроде: «У вас газета за сегодняшнее число?» Девушка разворачивала газету, а на полях - столбики цифр. Мне требовалось запомнить эти цифры и передать Коле. Я это сделал. Потом подошёл какой-то парень в штатском, Коля представил его как сержанта, инструктора разведшколы. Тот сказал, что всё хорошо и Коля экзамен сдал.
- Володя, а вам не кажется странным, что в разведчики берут людей физически здоровых и обладающих максимально неприметной внешностью, а Коля - молодой, при этом седой, хромающий на одну ногу, с плохим зрением и в темных очках? - спрашиваю я. - Он мог быть шпионом только в кино.
- Ну вот вы сейчас говорите, и я стал задумываться, но ведь я участвовал в его экзамене…
- А в ГРУ прямо так и говорят своим курсантам: «Приглашайте на экзамен друзей и родственников»? Так в театре говорят. Коля же играл в театре МГУ, когда учился. Вы даже вместе играли.
- Да…
- Скажите, а когда вы в лагере вместе были вожатыми, сколько ему было лет? 34-38?
- Что вы, ему было всего 26.
Двадцать шесть лет! Молчаливый, загадочный, мудрый, рассудительный и весёлый. Он умел предсказывать по руке, пел и играл на гитаре и постоянно что-то придумывал. Он не просто занимал нас, своих пионеров. Всё, что он делал, было интересно ему самому.
...Коля был в ударе. В балахоне из простыни и наволочки, со свечой в руке, он был похож на ку-клукс-клановца. Одну пионерку он принимал в масоны, другую в орден иезуитов, следующую - в тайное общество Розенкрейцеров… Он веселился от души, импровизировал, нёс полный бред, но это у него получалось так складно и обстоятельно, словно под простынёй он держал том «Обряды тайных обществ XVII века» и периодически туда заглядывал.
- Сестра моя, теперь, когда ты готова вступить в орден иезуитов, ты должна знать, что мы жестоко караем тех, кто выдает наши тайны. Сейчас ты увидишь человека, который предал нас. Смотри, что с ним случилось!
- Уууувввууууувууувууу! - Вовочка выкрутил на полную громкость ручку радиоприёмника.
Коля приподнимает повязку на глазах у пионерки, и в короткой вспышке света она видит тело без рук, без ног, словно висящее в воздухе. «Обрубок тела» принадлежал одному из пионеров. Мы прикрепили его к сетчатому матрасу. Сетка была ромбиком, поэтому ноги и руки пионера отлично пролезали сквозь неё. «Места расчленения» были обложены серой ватой из выпотрошенного матраса и обвязаны беспорядочно торчащей проволокой, словно обрубленные сосуды и сухожилия. Ну и, конечно, всё было от души залито красной краской. Чтобы было страшнее, горло тоже решили «перерезать» и также обвязали проволокой с ватой и залили краской.
- Ты понимаешь, что ждёт тебя, сестра, если ты предашь наш орден?
- Дааааа! - от ужаса визжит девочка.
- Тогда… Следуй за мной и узри истину!
Спустя тридцать лет я позвонил этой девушке, и она сказала мне: «Очень странно, что Коля не нашёл себя в 90-е. Он же как Остап Бендер мог заставить любого поверить во что угодно. Он мог соврать ради красного словца, просто так, на ровном месте. Нафантазировать, сочинить самую невероятную историю. И мы верили». Но, может быть, спросил я, его магия действовала только на подростков, а на взрослых - нет? «Может быть», - задумчиво ответила она. Коля Хлебников, великий, объединивший и навсегда изменивший жизнь десятков людей, которые и сейчас его вспоминают с улыбкой, так и не смог встроиться в новую постсоветскую реальность, потерял работу, не нашёл себя, растерял свою магию и умер молодым. И таких, как он, больше не будет.
Но тогда, летом 1989 года, я не мог ничего этого знать, да и вряд ли хотел бы. Я всё лежал на шкафу с миской ледяной воды и ждал, когда же зайдёт Ассоль.
---ЗАБУДЬТЕ ВАШИ ИМЕНА
Колонна автобусов отходила от здания Академии наук СССР на Ленинском проспекте. Мы ещё не сели в автобус, а уже началось что-то странное. Стоя у оранжевого икаруса, Коля держал в руке перевёрнутую панамку. В ней лежали нарезанные полоски из тетради в клетку. Каждый должен был вытянуть. На полосках ручкой были написаны имена литературных персонажей, героев сказок, мультиков, анекдотов: Родион Раскольников, Робин Гуд, Евгений Онегин, Урфин Джус, Базаров, Пьер Безухов, Вовочка… Девочкам доставались Мальвина, Сонечка Мармеладова, Алиса из Страны чудес, Ассоль, Татьяна Ларина, Наташа Ростова…
Думаю, Коля, когда выписывал эти имена, думал про себя: «Интересно, Онегин с Лариной сойдутся - не сойдутся? А Пьер с Наташей?» «Теперь вы на месяц забудете свои имя и фамилию, - провозгласил Коля, когда автобус тронулся с места. - У вас новое имя. Прикрепите бумажку на грудь булавкой, чтобы все запомнили».
Мне выпал Чичиков. Я тогда не был фанатом Гоголя, поэтому немного загрустил. Как-то Чичиков мне не слишком импонировал. И я очень обрадовался, когда услышал: «Если кому-то не нравится, то можно поменять в течение дня. Но только сегодня». Я тут же перевернул бумажку и на чистой стороне написал: «Кот Бегемот». «Мастер и Маргарита» была тогда моей настольной книгой.
Ники прижились не всем. Те, кто ездил в лагерь не первый год, имели постоянные клички и прозвища, заслуженные годами, и не захотели их менять. Так, Даня остался Данёк, Лилька - Светлячок. А Лерка, девочка в модной джинсовой куртке и с весёлыми огоньками в глазах, - просто Лерка. Но при этом подруга Лерки была Котом Матроскиным, я делил палату с Онегиным, Вовочкой, которого действительно звали Вовочка, и Пьером Безуховым.
Когда мы приехали, Коля потребовал, чтобы мы сдали часы и бумажные календарики - у некоторых такие были. Теперь мы не знали, который час, какой день, настоящих имён друг друга. Он создавал для нас особый мир. Иную реальность.
На втором этаже корпуса была большая комната, вся из окон. На казённом языке она называлась «Рекреация», а у нас - «Аквариум». На стены между окнами мы прикрепили листы ватмана. Там можно было рисовать, писать стихи, тексты любимых песен - всё, что вздумается. По потолку пустили несколько верёвок, сверху положили опять же длинные листы ватмана - и получился волнистый подвесной потолок. Окна раскрасили акварелью в разные цвета. И когда солнце светило в окна, на пол и стены падали разноцветные лучи. То ли сказка, то ли андеграунд. Именно то, что нам было нужно.
«Я всем говорю, что была в таком лагере, который не снился никому. До этого я отдыхала в лагерях КГБ. Два раза на Азовском море и два раза на Чёрном. И это была жесть! - говорит 30 лет спустя Марина Харитонова, которая в лагере носила ник „Кот Матроскин“, а сейчас работает в театре Натальи Сац, заведует костюмерным цехом. - Подъем, отбой - всё по звонку, зубы чистить по звонку, везде строем, в столовую строем, в воду по свистку, из воды по свистку, смотр строя и песни. Это был какой-то ужас. И я думала, что все лагеря такие. Когда оказалась в „Поречье“, это было лучше, чем дом отдыха. Он был нестандартным, абсолютно диссидентским. Наш отряд точно был диссидентским. Мы испытали все прелести квартирников, капустников, андеграунда - всё, что было под запретом по тем временам. Это было ново, свободно и просто замечательно!»
Ещё бы! Если у других отрядов были названия вроде «Романтик» или «Бригантина» с девизом «Ни шагу назад, ни шагу на месте, а только вперёд и всем вместе!», то у нас отряд назывался «Наследник» с девизом: «Мы живём в последний раз!» Это сносило башню.
Коля попросил, чтобы мальчики притащили в «Аквариум» галошницу - деревянную секцию с ячейками для обуви. Обычно там оставляли резиновые сапоги, когда шёл дождь. Галошница была переоборудована в почту. В ячейках были написаны наши ники, хотя слова такого ещё не существовало. И можно было оставлять там любовные и не только послания друг другу. Коля смотрел за тем, как происходит обмен записками, и если видел, что у кого-то ячейка пустует, то писал записку сам.
В «Аквариуме» мы встречались утром и прощались вечером. Это был ежедневный ритуал. Три песни перед сном. Две поют ребята, одну Коля. Потом все желают друг другу спокойной ночи и разбредаются по палатам. Там же из принесённых с улицы скамеек была устроена сцена для конкурсов и выступлений.
У каждого, кто играл на гитаре, была своя коронная песня. Вовочка выдавал «Портленд» не хуже Леонида Филатова. Коля обескураживал нас милитари-песней «Тебя зовут солдат удачи» про наёмника, который ради денег готов убить собственного отца. Такой портрет врага с иными ценностями, с оскалом капитализма-милитаризма. Коля столь проникновенно её пел, что нам казалось, что он где-то лично встречался с такими жуткими людьми, возможно, там, в Афгане, возможно, замочил одного… Представить тогда, что через тридцать лет русские солдаты удачи будут у всех на слуху, было немыслимо.
---ПЕПЕЛ И АССОЛЬ
В первый вечер Коля сказал всем собраться в «Аквариуме». Мы сидели на полу, широким кругом.
- Один день в году бывает особенным, - говорил Коля. - Если загадать желание, написать его на бумажке, сжечь её и съесть с чёрным хлебом, оно обязательно исполнится. Сегодня как раз такой день. Мы не должны его пропустить.
Пока все писали на бумажке желания и ели пепел, я выбирал, в кого бы влюбиться. И выбрал. Хрупкая бледная девочка с длинным чёрным каре. Она задумчиво сидела у окна. «Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд, и руки особенно тонки, колени обняв» - как будто было про неё. Может быть, она думала, когда мы пойдём на обед? Но мне она казалась такой загадочной. Моя ошибка была в том, что я не успел разглядеть её ник, а настоящего имени не знал. Поэтому я просто написал на бумажке: «Хочу, чтобы у меня всё получилось с тёмноволосой девушкой». Сжёг и съел. Идиот! Брюнеток в отряде было несколько.
Ник загадочной девушки оказался Ассоль. И никакого внимания она на меня не обращала. На записки старалась не отвечать. Иногда просто бегала от меня. Вечерами в «Аквариуме» Ассоль иногда пела «Старый костёр». Грустная, даже какая-то обречённая песня про людей, которые ворошат угли старого костра, хотя понимают, что гореть он никогда не будет. Мне очень нравилась строчка: «Мы с тобой - смешные люди, знаем, что костёр гореть не будет…» В этом был какой-то вызов. Я продолжал ухаживать, хотя и чувствовал себя не слишком уверенно. И совершенно не понимал, почему две другие темноволосые девушки настойчиво ищут моей дружбы и расположения.
Я же сдружился с двумя потрясающими девчонками - Алисой и Мальвиной. У Алисы была длинная коса, умные глаза и острый язык. У Мальвины - золотистые волосы, огромные голубые глаза и чувство нереальности себя и окружающего мира. Она как будто только что проснулась и не могла понять: сон закончился или ещё продолжается. Обе тоже играли на гитаре и пели. У Мальвины была коронная - «Мусорный ветер», а Алиса пела Умку - «На сейшаке там были все, и я была во всей красе».
Алиса через три года уехала в Америку, окончила Гарвард, стала генетиком, а в 2020-м изучала ковид, искала ответ на вопрос, почему одних людей он убивает, а других - нет, чтобы найти лекарство. Мальвина поймала последнюю хипповую волну, зависала на Арбате, вошла в Систему, быстро родила ребёнка и через три года нелепо погибла в автомобильной аварии.
И Алиса, и Мальвина были очень добрыми и честно пытались помочь мне в амурных делах. Но получалось не очень.
Оставалось совсем немного до Дня Девочек.
---ДЕНЬ ДЕВОЧЕК
Как-то Коля собрал в «Аквариуме» мальчиков и сказал:
- Парни, завтра у нас День Девочек, каждый должен будет выбрать себе Прекрасную даму и сделать её день счастливым. Кто кого выбирает?
Все по очереди называли имена подруг или возлюбленных, и, когда очередь дошла до меня, я не задумываясь сказал:
- Ассоль.
Коля наклонил голову набок и внимательно на меня посмотрел. В его взгляде читалось: «Бегемот, ну ты же понимаешь, что шансов у тебя нет. Выбери другую». Он продолжал молча на меня смотреть.
- Ассоль, - повторил я.
- Ладно, - сказал Коля и понизил голос. - Завтра проснуться нужно до подъёма. Всем выглядеть нарядными и красивыми.
А утром каждый принёс своей девочке какао в постель. Кофе пионерам не наливали, но какао в постель мы принесли - выпросили в столовой. Не могу сказать, что Ассоль вздрогнула, когда увидела меня с какао в руке у своей кровати, но восторга в её глазах точно не было. Она всем видом давала понять, что выполняет роль Прекрасной дамы с крайней неохотой, только из вежливости. Наверное, если бы я сох по ней где-нибудь тихо в уголке, это не было бы проблемой, но каким-то волшебным образом, с помощью Алисы и Мальвины, я придал своим чувствам публичности - и это её откровенно бесило.
Мы дали девочкам умыться и одеться, а дальше, по задумке Коли, должны были нести их на руках на пионерскую линейку. Мне повезло, что Ассоль была лёгкая и хрупкая, поскольку я сам был лёгкий и хрупкий. Поджав губы, она позволила взять себя на руки, и мы пошли. Не знаю, чувствовала ли она, как бьётся моё сердце, но от её близости, от того, что она держится за моё плечо, у меня закладывало уши и в глазах вспыхивали разноцветные фейерверки.
Я шёл вперед, не ощущая под собою ног, а кто-то обнимался, кто-то даже целовался, хохотала Лерка на руках у Базарова - она была очень смешливая, такая же, как сейчас.
«Чувствовалось, что Коля относится к тебе искренне, - говорит Лерка, сегодня - Валерия Левина, педагог, психолог, директор детского сада. - Чувствовалось, что он тебе сопереживает, понимает твои проблемки пятнадцатилетние, мыслишки, которые у тебя есть в голове, и понимает, что кто-то хочет побыть рядом с тем, кто ему нравится. Поэтому он создавал для нас такую атмосферу, где всё было наэлектризовано, но целомудренно, волнительно, но душевно».
- Бегемот, ты можешь меня поставить.
Мы на линейке. Если бы Ассоль меня не остановила, я бы мог её ещё раз десять вокруг лагеря пронести.
Целый день я старался сделать Ассоль счастливой. Подарил ей цветы, отдал свой полдник, сдувал пылинки, куда-то носил, делал всё, чтобы она ощутила мою заботу. Безрезультатно. Я расстроился, но потом Коля позвал делать комнату ужасов. Только он мог придумать, чтобы День Девочек, когда мы целый день окружали девчонок заботой и вниманием, заканчивался комнатой ужасов. Прошло тридцать лет, а я до сих пор слышу их крики.
---ПИОНЕР ДАНЁК ВИСИТ НА КРЕСТЕ
- Сестра, а сейчас ты увидишь нашу самую ценную реликвию. Мы храним её тысячи лет. Потяни за крышку гробницы.
- Скрииииииип… - зловеще заскрипела дверца тумбочки.
- Увввуууувуууу! - завыло радио.
- Взгляни! - вскрикнул Коля, спуская повязку с глаз Мальвины. - Это голова нашего пророка - Савонаролы!
На дне тумбочки, устланном ватой, лежала «отрубленная» голова с выпученными глазами. Вот где понадобились шарики для пинг-понга. На каждой из половинок Коля нарисовал черный зрачок и накрыл ими пионерские глаза. «Запекшаяся кровь», «разорванное горло» - всё было на месте.
До начала представления Коля наставлял другого пионера: «Когда будут открывать крышку, скалься пострашнее», - и, скажу я вам, выпученные глаза и звериный оскал производили нужное впечатление. Девочки в ужасе бросали крышку, она громко хлопала, и к концу вечера Пьер Безухов выглядел слегка контуженным.
Наташа Ростова (она стала известным телевизионным продюсером) в комнате ужасов впала в ступор. Она не визжала, как другие девчонки, а от страха и переизбытка эмоций твёрдо говорила: «Спасибо».
- Сейчас мы посмотрим, какого цвета твоя кровь!
- Спасибо, Коля.
- Мы подожжём твои волосы!
- Спасибо, Коля.
- Взгляни, как мы четвертовали предателя!
- Спасибо, спасибо.
И когда она дошла до «головы пророка» в тумбочке, то прямо туда и сказала:
- Спасибо.
Голова не удержалась и ответила:
- Пожалуйста.
- А теперь, сестра, узри того, кто дарит нам свет и надежду на спасение! - Коля поднял повязку с глаз очередной девочки и посветил свечой в угол.
Там на кресте висел пионер Данёк, в набедренной повязке и с терновым венком на голове. «Мне сделали жуткие стигматы, - вспоминает Даниил Розенкноп спустя тридцать лет. Он долго работал программистом, а теперь преподаёт математику через zoom и в школе. - Страшные раны из бинтов, проволоки и краски. И когда вечер закончился, я впал в какой-то религиозный экстаз: схватил крест, бродил с ним по коридорам корпуса, размалёванный, в стигматах, нёс какую-то чушь, размахивал крестом и призывал всех покаяться».
После «Христа» следующим по программе шёл я. Девочка должна была протиснуться в узкий проход между стеной и шкафом, дойти до конца и упереться руками в стенку, по которой стекала холодная вода.
- Ступай, сестра, этот тайный проход ведёт тебя к колодцу мудрости, там ты услышишь голоса духов, замри и прислушайся к ним. Они научат тебя тайным знаниям, - наставлял Коля и направлял девочку.
Лежа на шкафу, я ждал, пока она остановится, считал до десяти, опускал руку в миску с ледяной водой, а потом хватал девочку за горло. Девчонки визжали и пулей вылетали из «обители духов». У меня неплохо получалось. Правда, с Наташей Ростовой вышло не очень. От долгого лежания затекли руки, локоть соскользнул, миска с водой опрокинулась и вылилась ей за шиворот. Я испугался, а она сказала: «Спасибо» - и потопала к выходу.
И вот я услышал, как в «тайное общество» принимают Ассоль. У меня появилось желание поквитаться с ней. За то, что она так пренебрежительна и высокомерна. Так снисходительна и отстранённа.
«Иди-иди, - думал я. - Сейчас я схвачу тебя за горло. Так схвачу! Резко и неожиданно! За всё, за все твои выходки. За то, что бегала от меня и воротила нос. За то, что старалась поскорее слезть с моих рук. За…»
И тут она дошла до стены. Я замер. Ощутил запах её волос. Досчитал до десяти. Потом ещё до десяти. И нежно положил ей на шею свою ледяную руку.
---СОДОМ, ГОМОРРА И ПОЛОВАЯ ЖИЗНЬ
«Я помню, как в комнате ужасов все визжали, - говорит сегодня Лилия Егорова. Она - детский психолог, а тогда в лагере - просто Светлячок. - Но в какой-то момент, кажется, году в 90-м, Коля решил, что комната ужасов надоела и нужно сделать что-то новое для мальчиков. „Нужно что-то, чтобы парням тоже стало страшно, - сказал Коля. - Давайте устроим им ‚Комнату любви‘“. И вот это был „Содом и Гоморра“, по-другому не скажешь. Туда заводили мальчиков по очереди. Пионер двигался в полной темноте. Кто-то целовал его в щёку, потом что-то нежно шептали на ушко, потом отвешивали пощёчину, потом его куда-то бросали на что-то мягкое, чем-то накрывали. А потом был „номер, чтоб я помер“. Коля никак не мог найти человека, который согласился бы его исполнить. На подоконнике за занавесками появлялась девушка в купальнике и под музыку почти что показывала стриптиз. Почти, потому что на самом интересном месте, когда девушка вот-вот должна была снять верх, свет гас - и молодого человека вытаскивали наружу. Мальчикам, по их словам, в какой-то момент казалось, что они сейчас сдохнут в этой комнате, потому что такой возраст, всё бурлит, эмоции на максимуме… А на роль „девушки за занавеской“ в результате согласилась я».
Коля Хлебников покорял своим неформальным подходом к воспитанию подростков. И если для родителей это был запредельный кошмар, то для нас - полное счастье. Но на самом деле за всем, что он делал, стояла мудрость, которую понимаешь только с годами.
Например, пионерам не полагалось курить, но при этом все курили. Наверное, 15 человек из тридцати курили, ещё десять покуривали, не курили лишь пятеро, и на них все косились как на прокажённых. Что-то не так было с этими ребятами. Но официально курить в лагере было нельзя. Коля мог прочитать лекцию, запретить, как делали другие вожатые. Но вместо этого он сказал: «Ребят, чтоб я не видел». И это было сказано так, что было ясно: по-другому нельзя. Мы курили за корпусом, где-то за деревьями, но стоило нам услышать, что идёт Коля или другие вожатые, как все окурки мгновенно тушились и мы выглядели вполне примерными пионерами. Бороться с нами было бесполезно, но он сделал так, чтобы мы не бегали курить за территорию лагеря.
Похожая история была с телефонными звонками. Единственный телефон в лагере находился в кабинете директора, и позвонить оттуда было невозможно. Все ходили звонить домой в соседний санаторий, в двух километрах от лагеря. Официально делать этого было нельзя. Потому что пионер за территорией лагеря - это ЧП. Но Коля сказал: «Кто хочет позвонить домой - подойдите ко мне и предупредите». Безнадёжно влюблённый в Ассоль, я как-то решил пойти и позвонить в Москву другой девочке, которая мне нравилась предыдущим летом. Коля сказал: «Бегемот, у тебя есть час». Он прекрасно понимал, что всё равно все будут бегать звонить, но так он хотя бы точно будет знать, кто сейчас за территорией.
По этой же причине были придуманы места для поцелуев. В коридоре корпуса была «Чемоданная» - очень вместительный стенной шкаф, где мы должны были хранить чемоданы. Вместо этого чемоданы каждый хранил под кроватью, а в шкаф были положены матрасы, подушки, на двери висела какая-то смешная табличка вроде «Не беспокоить». Любая парочка могла уединиться в «Чемоданной». Это было удивительно. Сейчас я понимаю его логику. Подросткам по 15 лет - конечно, они будут целоваться и обниматься. И пусть они это делают в корпусе, а не в лесу. Гениально!
«Воздух был наэлектризован, нам по 15-16 лет, - вспоминает Лерка. - Все в кого-то влюблены. Флюиды просто летают. И мне кажется, Коля в превентивном смысле давал какой-то выход этой накопившейся энергии. А может быть, наоборот: он этим создавал определённый градус и эксклюзив. Потому что нигде такого не было, ни в каких других отрядах ничего подобного не происходило. А у нас был почти что „Вудсток“, такая свобода нравов царила. Но при этом тоже всё в разумных рамках. Объятия и поцелуи были, за ручки все держались, но, насколько мне известно, никто в лагере с девственностью не расстался».
Любое будничное дело Коля Хлебников мог превратить в приключение. За три дня до окончания смены он попросил всех собраться в «Аквариуме». Мы сидим в кругу, входит Коля и говорит: «Отряд, с завтрашнего дня вы все начинаете половую жизнь».
Мы в шоке. Все смотрят друг на друга и глупо улыбаются, кто-то краснеет. Самая смелая девочка подняла руку и спросила:
- Коля, а что это значит вообще?
- Конец третьей смены, - ответил Коля. - Надо на зиму собрать кровати и перенести их на склад. Поспите три дня на полу.
Кровати выглядели так: металлическая сетка посередине и две деревянные пластины по бокам - одна в изголовье, другая у ног. У пластин были крючки, и на эти крючки опускалась сетка. По непонятной причине кровати на зиму нужно было разбирать и относить на склад. Делалось это всё в последний день, а Коля понимал, что в этот день все захотят наобщаться напоследок, будут обниматься, давать друг другу несбыточные обещания; разумеется, кто-то получит прощальный поцелуй в «Чемоданной»… Будет костёр и последний раз спетые вместе песни. И переноска кроватей в этот прощальный день никак не вписывалась. Поэтому он придумал сделать это заранее. Мы оставили матрасы, подушки и постельное бельё. Спать на полу оказалось невероятно круто. Мы спали как бродяги, или как хиппи, или как потерпевшие крушение. Как вообще советский ребёнок может спать на полу? А вот у нас были эти три прекрасные ночи.
«Коля - знаменитая личность, неординарный педагог. Это факт, - говорит Екатерина Лавренова, бывшая вожатая 2-го отряда, ставшая директором Института цифрового образования. - Он с любым ребёнком мог найти общий язык. Этому нельзя научиться. Искренний, душевный и очень озорной».
---ПОВАРЯТА И ИЗБРАННЫЕ
Я был свидетелем потрясающей сцены. Это случилось на следующий год, когда я не попал к Коле в отряд. Мест не было, мне было 16, и я поехал помощником вожатого. Оказывается, очень многие ребята, которые оказались один раз в отряде у Коли и которых потом в силу возраста не брали, придумывали различные ухищрения, лишь бы быть рядом. Кто-то ездил поварёнком и был готов месяц чистить картошку, лишь бы иметь возможность в свободное время заходить в первый отряд. Кто-то - помощником завхоза или помощником звуковика, отвечавшего за горн и дискотеки. Я поехал в другой отряд помощником вожатого по этой же причине: чтобы быть рядом с Колей и такими родными ребятами.
Статус помощника имел плюсы и минусы. Я мог курить при Коле, и однажды даже выпил с ним коньяка в домике завхоза. «Ну, Бегемот, давай», - сказал Коля и чокнулся со мной как со взрослым. Я в этот момент почувствовал, что моя алюминиевая кружка с коньяком превратилась в священный Грааль. Выпить с Колей! Что может быть круче?
Но были и минусы. Например, на вечерний ритуал в «Аквариуме» - со свечой, страшными историями, песнями - он пускал только своих, только ребят из отряда. И это было ужасно обидно. Первый раз я даже не понял, когда Коля закрыл перед моим носом двери и сказал: «Прости, Бегемот, только для своих». Как так? Я же тоже свой! Но он любил создавать круг избранных. И те, кто были у него в отряде, были теми самыми избранными. Поварятам и помощникам оставалось только грустно вздыхать у входа в корпус, прислушиваясь к тому, что там происходит. А там творилось очередное волшебство, обычная Колина магия.
В последнюю ночь ребята из первого отряда где-то достали водку. И Коля их засёк, когда они, счастливые, шли с этой бутылкой, красиво мерцавшей в лунном свете. Он сказал:
- Ребят, что это у вас?
- Коля, нууу…
- Дайте посмотреть, чего вы?
Пионеры нехотя протянули бутылку.
- Водка… - то ли утвердительно, то ли с вопросом произнёс Коля.
- Коля, да… Ну, последняя ночь…
- Давно покупали?
- Три дня назад, - ответили пионеры.
Коля отвинтил крышку, основательно так её понюхал и серьёзно сказал:
- Протухла.
И вылил водку в клумбу. Водка переливалась серебристой лентой из бутылки в цветы, пионеры заворожённо на это смотрели, а одна девочка из компании шептала: «Коля, нет… Коля, нет…»
Потом все замерли, и в глазах был только немой вопрос: «А водка может протухнуть или нет?» И я тоже на мгновенье задумался. Уж очень авторитетно это было сказано. А вдруг может? Другой вожатый прочитал бы лекцию о вреде подросткового алкоголизма, мог конфисковать водку или просто сказать: «Ребят, 90-й год, где вы эту водку взяли? Может, она палёная, и вы завтра тут поляжете у меня все». Но Коля нашёл самый лучший выход из ситуации. Протухла - и всё. Без вариантов.
Он вылил водку, завинтил крышку, опустил бутылку в урну и пошёл дальше, смотреть, чем заняты другие.
---ХОРОШИЙ, ЛЕНИВЫЙ, ЗЛОЙ
Вожатскую комнату Коля делил с Борей Курским, вожатым 2-го отряда. На каждый отряд полагалось по двое вожатых - парень и девушка. В первом были Коля и Лена, во втором - Боря и Катя. На первом этаже располагалась вожатская девушек, на втором - парней. Боря был родным братом старшего пионервожатого Саши Кивелевича по прозвищу Киви, но у них были не только разные фамилии - они и внешне были совсем разные, и по характеру тоже. Киви на 1-й отряд и все выходки Коли смотрел крайне неодобрительно и вообще был полный его антипод. Если Коля - в старой тельняшке, шортах и шлёпках, нечёсаный и невыспавшийся - был похож на предводителя шайки бродяг, то Саша Кивелевич старался выглядеть как образец советского пионервожатого. Темноволосый, с чёрной бородкой клинышком, он носился по лагерю с горящими глазами, вечно в белой рубашке и с красным галстуком. Коля разговаривал тихо и спокойно, Саша говорил громко, иногда срывался на крик. Его боялись… Коля нёс с собой хаос, Саша старался всё контролировать. У Коли был авторитет, у Кивелевича - должность. А брат Киви, Боря, наоборот, был человеком, которому всё было до фонаря. Или, как тогда говорили, - «фиолетово».
«Боря производил впечатление местного юродивого, - вспоминает Данёк. - У него была круглая бородка и блаженная улыбка». Тощий, в коротких штанишках, маечке и панамке. Можно было часто видеть, как он стоит перед корпусом и щурится на солнышке, ковыряет песок резиновым шлёпанцем.
С Колей они спелись. «У них над раковиной в вожатской висела табличка „Рука руку моет“, - говорит Алиса. - И так они и работали». Пока Коля придумывал с пионерами очередную безумную затею, Боря сторожил своего брата Киви. А их обоих в то же время прикрывали девушки-вожатые.
«Наш корпус был точкой притяжения всей дружины, - говорит Катя Лавренова. - Вожатые других отрядов после отбоя приходили к нам. Мы там пели песни, пили вино, разговаривали, влюблялись. Как вас уложат, начиналась - самое главное в лагере - вожатская жизнь. До трёх-четырёх часов мы пели песни, пили вино, потом ложились спать, чтобы в семь утра себя как-то из кровати выковырять и идти будить вас на зарядку. У нас мальчишки-вожатые всегда поздно вставали. У нас было такое разделение: мы вас поднимали, а Боря с Колей приходили к завтраку, иногда даже после завтрака. Зато тихий час был наш, мы могли поспать. А мальчишки что-то придумывали вечером и укладывали вас спать».
Саша Кивелевич тоже приходил в корпус попеть песни. Но вообще держался особняком и требовал субординации, что в принципе было правильно. Другое дело, что Киви совершенно не понимал, как вести себя с детьми, быстро раздражался и убегал. Строгий, дёрганый и гневливый. И то, что позволял нам Коля, было для него дико и неприемлемо.
«С Кивелевичем они постоянно конфликтовали, - вспоминает Светлячок. - Коля открытый, искренний, он никогда не повышал голос. А Саша очень сложный по характеру человек, такой вредный, подозрительный. Он всё время подозревал, что происходит что-то такое, чего не должно происходить и за что он может понести ответственность. А ещё Киви постоянно пытался побороть эту вольницу нашу. Что можно выйти покурить, что можно с Колей обо всём поговорить. Что можно ночью вылезти в окно и пойти с мальчиком гулять по всей территории лагеря с Колиного разрешения при условии „не шуметь и не попасться“. А для Саши это нарушение распорядка дня».
«Кивелевич - это был тяжёлый случай, - говорит Данёк. - Он время от времени приходил в отряд и что-то там орал, но одно столкновение у меня с ним было серьёзное. В какой-то момент мы все пошли в поход, официальный такой поход с палатками, это было в 88-м году. И это было что-то совершенно адское, потому что до этого я ходил в походы - и мне было с чем сравнивать. А тут я даже не знаю, каким словом это назвать. Было плохо всё. И главный там был Кивелевич, который непонятно зачем устроил какой-то концлагерь, постоянно орал и всех строил. Вершиной всего стал костёр. На костровом месте, там, где ребята садятся на брёвна, едят и как-то общаются, Кивелевич сказал, что сейчас все садятся спиной к костру. Получают свою хавку, жрут и не отсвечивают. „Спиной к костру!“ Это была какая-то запредельная дичь, потому что я к тому времени с разными педагогами успел пообщаться и в походах, и в школе. И один мальчик, который как-то неправильно сидел, получил от Кивелевича пинок под зад. И это меня просто шокировало. Это было странно. Зачем? Мы же были не гопники из колонии - это лагерь Академии наук. И так, чтобы кому-то вломить по спине или пониже спины только потому, что человек не так сел… И посадить детей спиной к костру… Ну, так могут делать с осуждёнными на этапе. Для того чтобы люди почувствовали свою разобщённость и чтобы их подавить. Это была антипедагогика. Я вообще не понимаю, что это был за человек и почему он занимал это место».
---НОЧНАЯ ПОГОНЯ В ТЁМНОМ ЛЕСУ
Прошла неделя после Дня Девочек. Как-то после традиционного вечера в «Аквариуме» все пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись спать. Я заснул, а где-то через час-полтора чувствую - кто-то трясёт меня за плечо. Открываю глаза - вижу Колю. Он шепчет:
- Бегемот, вставай. Через пять минут в «Аквариуме».
И голос такой тревожный. Вижу, он дальше идёт.
- Раскольников, вставай. Робин Гуд, подъём, через пять минут в «Аквариуме». Онегин!
Минут десять спустя, сонные и растерянные, мы стоим в «Аквариуме». Коля, почему-то одетый в штормовку и резиновые сапоги, держит в руках фонарь. Ещё два длинных металлических фонаря торчат у него из кармана.
- Парни, кое-что случилось…
Мы напряглись.
- Нам позвонили из милиции, - продолжал Коля. - В пяти километрах от нас из психиатрической больницы сбежал особо опасный маньяк, убийца. Милиция его ищет.
- И? - кто-то из парней судорожно сглотнул слюну.
- И это не всё. Из 10-го отряда пропала девочка, семи лет. Её ищут и не могут найти. Первый отряд, как самых старших, попросили помочь. Мы должны с вами прочесать лес. Надевайте куртки, встречаемся на улице. Только тихо, не вздумайте никого разбудить.
Мы переглянулись. Таким напряжённым и суровым Колю мы никогда не видели. Было не по себе, но мы быстро оделись и спустились на улицу.
На улице темно, часов ни у кого из нас не было, но по ощущениям - час-два ночи. Быстрым шагом мы шли за Колей. У забора нашли дырку в сетке-рабице и вышли за территорию.
- Несколько отрядов милиции уже прочёсывают лес, - сказал Коля. - Нам с вами нужно прочесать километр по периметру от лагеря. Разобьёмся цепью. Расстояние держим три метра, так, чтобы не терять соседа из вида. Я пойду в центре. Фонарь у меня и у тех, кто по флангам.
Он раздал фонари. И повёл нас в лес.
Лес только в начале был с сосенками и ёлочками, а потом начались настоящие подмосковные джунгли. Осины, рябины, юные берёзки, кусты какие-то, поваленные брёвна. Мы шли не по тропинке - продирались через лес.
Коля продолжал вводить нас в курс дела. Сперва он рассказал о личности маньяка.
- Он психически больной человек, на его счету больше десяти жертв. В основном дети и подростки. Орудует он топором. - Коля говорил громко, словно желая нас подбодрить.
Я надеялся, что в темноте никто не видит, как мне страшно. Хотя чувствовал, что другим страшно не меньше. Мы шли быстрым шагом, стараясь соблюдать дистанцию. Из-за того что было очень темно, приходилось всё время смотреть себе под ноги, чтобы не упасть.
- Если заметите что-то необычное или увидите кого-то, останавливайтесь и сразу кричите.
Не закричать было сложно. В темноте можно увидеть что угодно, поэтому иногда мы останавливались, светили фонарями, переговаривались и шли дальше. Несколько раз хотелось крикнуть, приходилось сдерживать себя.
Начал накрапывать дождик. Сначала немного, потом сильней. Потом он стал мелким, моросящим. Коля продолжал:
- Первую свою жертву он спрятал в дупле старого дуба. Если увидите дерево с дуплом - будьте внимательны. Ну-ка, Онегин, посвети сюда.
Лучи фонарей теперь метались не только по земле, но и по деревьям. В самом начале я завидовал тем, у кого были фонари, поскольку они видели, куда шли. А теперь - нет. Я понимал, что в свете фонаря они могли увидеть то, что мне бы видеть совсем не хотелось.
- Вторую жертву, - продолжал Коля, - он спрятал в небольшом овраге и присыпал валежником. Так что внимательнее смотрите под ноги и по сторонам.
Я не знал, чего я боюсь больше: получить удар топором в спину или увидеть тело девочки в овраге, присыпанное валежником. Второе, наверное, было страшнее. Мокрые ветки хлестали по лицу, мы перелезали через поваленные брёвна, поскальзывались на листьях.
Думаю, что каждый из мальчишек, кто шёл со мной тогда в цепи, боялся, что маньяк услышит наше частое дыхание. Часа полтора Коля водил нас по лесу, пока не привёл к той самой дырке в заборе.
- Ну, парни, мы сделали что могли. Теперь давайте в душ.
Душевые располагались в отдельном здании. Пока мы ходили за полотенцами, а после согревались под горячими струями воды, у кого-то закралось сомнение, что вся эта история - выдумка. Но уж слишком сильной была порция адреналина. Душ согрел нас, но мы по-прежнему дрожали от переизбытка чувств и эмоций. Мы чувствовали себя героями.
А тут ещё появился вожатый Боря и радостно сообщил, что всё в порядке: девочка нашлась, она просто заснула под столом для настольного тенниса. И вроде милиция поймала маньяка, но это ещё не точно.
Здесь нас просто переколбасило! Девочка жива, мы - живы. Из леса вернулись все. Мы смеялись взахлёб, отсмеивались. Мы чувствовали, наверное, то, что чувствуют солдаты, когда возвращаются из боя. Когда хочется поесть, отдохнуть и женской ласки.
Мы пошли к девочкам. Нам нужно было поделиться. Иначе было просто невозможно. Они проснулись. Я сидел на кровати у Ассоль и рассказывал, как перелезал через брёвна и искал тела жертв. Сколько шансов было получить топором по голове и как мне повезло, что мы все живы, а маньяка вот-вот поймают. Видели бы вы, с каким интересом она меня слушала. И как на меня смотрела!
- Сейчас, с высоты прожитых лет, могу сказать, что всё, что мы там творили в то время, было абсолютно безрассудно и безответственно. И вообще ужасно! - говорит Борис Курский. Сегодня он служит звукорежиссёром в театре Станиславского. - Когда Коля уводил вас в лес, об этом же в лагере никто не знал. Никто. И это было безответственно по отношению к руководству лагеря и к старшему пионервожатому. Я тоже как-то отличился. Говорю своим ребятам: «Скучно как-то, поехали в Звенигород, поедим мороженого! Хотите? Тогда выходим из лагеря по одному, через десять минут встречаемся на автобусной остановке». И мы поехали. Тридцать человек. Погуляли по Звенигороду, съели мороженое, все вернулись. Но об этом же тоже никто не знал! Но чаще я прикрывал Колю.
- А что приходилось говорить Саше?
- Что-что… - уходит от вопроса Боря. - Ну…
- На вопрос: «Где Коля?» - можно было сказать, что Коля ушёл с ребятами в лес, - выручает Катя Лавренова. - И тогда Саша как старший пионервожатый должен был реагировать. Отправляться на поиски, объявлять нам выговор. А можно было сказать: он пошёл в душ или он пошёл к девушке, скоро придёт. Мы делали такие вещи, которые можно было делать только в бесшабашной молодости, когда ты в себе уверен и уверен, что сможешь все вопросы решить. Когда ты опасности не видишь.
Интересно, что многие бывшие пионеры, которые обожают Колю и с наслаждением вспоминают «Поречье», сейчас своих детей к нему бы не отправили.
- Боря Курский был абсолютный раздолбай, но при этом добрый и весёлый. И вот если бы я сейчас выбирала, кому доверить своих дочерей, то отправила бы их в отряд к Курскому. Всё-таки то, что делал с нами Коля, по сегодняшним меркам для меня слишком, - говорит Алиса.
- Конечно, это было безрассудно! - рассуждает Кот Матроскин. - И это невозможно сейчас представить. Сегодня, чтобы класс вывезти в кино, нужно получить добро от кинотеатра, добро от родителей, посадить детей в автобус, должны быть сопровождающие. А что делали они? Один, не сказав никому, тайком увозит тридцать детей в Звенигород погулять и поесть мороженого. Другой ночью уводит мальчишек в лес. А если бы кто-то подвернул ногу в этом лесу, порезался, да и вообще сколько всего могло произойти! Как вот они брали на себя такую ответственность? На авось, на голом энтузиазме? Но дети им верили, и, слава богу, ничего не случалось. А ночные недосыпы, а комнаты ужасов? Сейчас любой педагог скажет: не дай бог у ребёнка случится на что-то аллергия, отёк - меня же посадят! А они об этом не думали. И мы об этом не думали.
- Закончив факультет психологии, получив педагогическое образование, работая всю жизнь с детьми - что, возможно, тоже благодаря Коле, - я понимаю: если бы он сейчас делал с нами то, что делал тогда, то сидел бы уже давно и долго, - говорит Лерка.
- Коля сильно рисковал, - говорит Владимир Южаков. - Судимость у него уже была.
- Как это?
- Была неприятная история - из тех, что по молодости бывают. Он с двумя товарищами что-то отмечал, потом вышел из дома и ждал на улице, пока друзья спустятся. Зима, вечер. В это время к нему подошли какие-то парни и стали требовать денег. Ну, видят - он в очках и навеселе. Конечно, Коля им накостылял, и друзья его спустились и добавили. Ничего особенного - пьяная драка. Но когда приехала милиция их разнимать, у Коли в руках была шапка одного из нападавших - он поднял её со снега. А они заявили, что он пытался украсть у них шапку. И нанёс телесные повреждения. Были все шансы, что он сядет года на два. Помогли характеристики: Коля был на хорошем счету, и никто не мог поверить, что он способен на ограбление. Я был на суде. Поддерживал его. Дали два года условно.
- Это была трагедия для семьи и трагедия для Коли, - говорит сестра Коли Ирина Моргачёва. - Он не знал, как ему теперь работать в школе. Ему было морально очень тяжело. Он говорил: как же я вернусь в школу, буду воспитывать детей, когда у меня судимость? Тяготился этим, переживал. Но мы смогли его убедить вернуться. Он же был не виноват.
- Судимость с него сняли через несколько лет, - говорит Южаков. - Но тот период был сложный.
- Ну, в школе, понятно, руководство знало, раз ему давали характеристики, но как же он в лагерь устроился вожатым? С судимостью? Там же должны как-то проверять?
- В лагерь его устроил я. Лично ходил к директору Надежде Марковне и просил взять Колю, объяснял ей, какой он хороший. А ошибки со всеми случаются.
Когда мы разъезжались в конце смены, парни честно пытались не плакать, а девчонки ревели вовсю. Все понимали, что подобного никогда не повторится. Один раз бывает так круто. И тогда мы думали, что всё, что произошло с нами только благодаря Коле.
У прощального костра, помимо «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались» и «Милая моя, солнышко лесное», все спели свои коронные песни. Ассоль в последний раз сыграла «Старый костёр». На ней были светло-коричневые брюки, такая же курточка и белая футболка. Сквозь искры и дым костра я пытался поймать её грустную улыбку.
«Разве знать тогда могли,
Что уже грохочет гром вдали,
Разве знать могли тогда,
Что дожди пойдут…» - пела она.
---ДОЖДИ И ГРОМ
Через пару лет мы с Ассоль вернулись в «Поречье», чтобы пройтись по «местам боевой славы», повидать Колю, посмотреть, что сейчас он творит с новыми ребятами в 1-м отряде. Думали, встретим его у корпуса - нет. Заглянули в «Аквариум» - там как-то было пусто и неуютно. Нет цветных окон и подвесного потолка. Стали спрашивать. Кто-то сказал: «Коля у себя в вожатской». Среди бела дня? Мы постучались, вошли. Было очень сильно накурено. Коля лежал на смятой кровати. Он повернулся, но даже не поднялся, когда мы вошли. Я заметил на полу пустую бутылку из-под вина. Это было совершенно не похоже на Колю. Мы, конечно, знали, что вожатые пьют, но никогда этого не видели. Всё было пристойно; когда дети спали, вожатые позволяли себе выпить и расслабиться. Но никто из них не напивался в хлам и уж тем более не пил днём.
Мы осторожно стали спрашивать: что, как, почему? Коля посмотрел на нас и сказал:
- Не повезло со сменой. Они ничего не хотят делать, понимаешь, Бегемот? Они ничего не хотят.
Прошло всего два года, а поменялось всё. Конец 80-х отличался от 90-х так же, как сказка про маньяка от истории реального серийного убийцы. Изменилась страна, изменились дети. Подростки 1989-го и подростки 1992 года - люди разных эпох и ценностей. Нам очень повезло: мы попали в золотое время. С одной стороны, это ещё был СССР, но уже разгар перестройки, были правила, но не было жёсткого официоза и можно было прикалываться и издеваться над системой, что Коля с огромным удовольствием и делал. С другой стороны, ещё не наступили суровые 90-е, когда в пионерских лагерях снимали порнофильмы.
Мы были романтиками, слово «коллектив» не было пустым звуком, мы верили в то, что всё будет хорошо, так или иначе. Нас не волновали политика, экономика, слово «криминал» ещё не вошло в лексикон. Ни у кого из нас ещё не было сексуального опыта, мы были невинными во всех смыслах. Прокрасться ночью в палату к девочке, сидеть у неё на кровати и шептаться - это было нормально, а залезть к девочке под одеяло - неприемлемо.
А в 92-м все как-то резко повзрослели. Так всегда бывает после катастрофы. Рухнуло всё. Инфляция 1200%. Тотальная нищета. Плохо было всем, даже тем, кто в 89-м чувствовал себя мажором. Сменились ориентиры, старые правила жизни отменили, а новых ещё не было. Люди стали прагматичными, слово «романтика» стало восприниматься так же, как сейчас воспринимается в России слово «либерал».
«Коля романтизировал жизнь», - сказал один из его пионеров по прозвищу Фикус. А какая «романтика», какой «коллектив» в 92-м году? Все выживали, выживали поодиночке. Детство кончилось, исчезли пионеры, ушли, как эльфы в Серебристую гавань. Новый мир оказался не только суровым, но и пугающим.
- Вас когда водили маньяка ловить? - спрашивает меня Катя Лавренова. - Когда он был настоящий или вымышленный?
- В смысле «настоящий»? - удивляюсь я. - А что - был настоящий?
- Конечно. Это был маньяк по кличке Фишер, которого все боялись, - говорит Катя. - Сергей Головкин по кличке Фишер был арестован 19 октября 1992 года, и несколько убийств он совершил в Одинцовском районе, где находится пионерлагерь «Поречье».
- «Ловить маньяка» мы ходили каждый год. То Коля водил, то я, а иногда и вместе, - подтверждает Борис Курский. - Только потом он материализовался.
- Какое-то время лагерь был чуть ли не на осадном положении, - говорит Катя. - Приходила телефонограмма о том, что надо усилить меры безопасности, у нас дежурила милиция. Каждый вечер проводились проверки, обход территории, мы пересчитывали детей.
- Я очень хорошо помню, как искали серийного убийцу, которого поймали только в 92-м году, - вспоминает Светлячок. - Мы приехали, и нас всех заперли в лагере. Нам объяснили, что вот такая ситуация. Но весь ужас состоял в том, что за сутки до того как началась поисковая операция, мы с моими друзьями, как обычно, вылезли за территорию и пошли гулять по лесу. И я отлично помню, что через год стало известно, как в это же время именно этот серийный убийца убил двух пионеров. В том самом лесу! Где мы гуляли!
---КОНЕЦ ЭПОХИ
В 1992 году новым директором лагеря «Поречье» стал Саша Кивелевич, Киви.
- Когда Кивелевич стал начальником лагеря, он пытался с Колей максимально бороться, - вспоминает Светлячок. - Со всеми вольностями: пионеры курят, бог знает что происходит вообще. Он пытался вернуть понятие лагеря, когда есть дисциплина и всё такое. А Колю в это русло бесполезно запихивать. Коля - это мир других ощущений.
Все наши игры в масонскую ложу, пионер в стигматах, комната для поцелуев, поход ночью в лес за маньяком - всё это не вписывалось в новую реальность «Поречья». Всё как-то сломалось. Коля в лагерь ездить перестал.
- И не только поэтому, - добавляет Катя. - Коля перестал ездить, когда начались голодные годы, когда страна стала совсем развалюхой. Страна была на перепутье, и были непонятны приоритеты. И совсем не было денег, а у Коли уже была семья и нужно было её кормить. А зарплата вожатого даже не покрывала питание. Там же как: из зарплаты вожатого вычитается питание. Поэтому, если в 80-е годы оставалось рублей семь от этой зарплаты, то в начале 90-х получалось, что ты работаешь - и тебе же ещё нужно доплачивать самому за питание. Приходилось искать какие-то другие пути для заработка.
- Та эпоха закончилась. Изменилось время, изменилась идеология, изменились денежные отношения. Как-то разом всё. Наступило вот это непонятное время - постперестроечное. Он пытался организовать бизнес, но у него не очень получалось. Организовал один - всё это кануло, пытался организовать другой - тоже не получилось. И у него депрессия началась. Он понимал, что должен обеспечивать семью, зарабатывать. А времена изменились, и, работая в школе с детьми, он понимал, что никогда там заработать не сможет, - говорит Матроскин. - А школа уже стала не та, и дети стали не те. И он попал в такое безвременье. Они мечтали с Курским о том, чтобы лагерь приватизировать и сделать там что-то ещё более крутое. Но они не дельцы. Они творческие люди, и у них ничего не получилось.
Коля потом пытался даже в политику пойти. Он избирался в районные депутаты. К нему ходили люди на приём - он же такой очень добрый, сердобольный, открытый… И ничем хорошим это не кончилось. Потому что такие люди хотят помогать всем, а одного человека на всех не хватает.
Оптовые закупки, страхование, ценные бумаги. В фильме «Игра на понижение» героям удалось неплохо заработать на падении рынка. А Коля как раз-таки погорел на Lehman Brothers. После он занялся недвижимостью - и вроде наконец что-то стало получаться. Но в феврале 2010 года Коля умер. Смотрел телевизор вечером на кухне - и упал. Аневризма. Мгновенно. Ему было 48 лет.
- Насколько я помню Колю, его последние годы, он был очень неудовлетворённым человеком. Он жил не той жизнью, которой хотел, он делал не то, что ему нравится. Поэтому и такой ранний уход, - говорит Светлячок.
- Он страшно переживал, как поменялась страна, как поменялась школа. Даже когда у него стало получаться с недвижимостью, всё равно жалел, что пришлось расстаться с педагогикой, сердце тосковало. Он каждое лето приезжал в «Поречье» - просто проведать, просто чтобы посмотреть на лагерь. Конечно, душа болела. Но 90-е годы обрубили у него всё, - говорит Наташа Хлебникова, Колина вдова.
Очень тяжело писать слова «Коля умер». Я знаю об этом давно, но когда пишу, словно документирую потерю. Словно очень важная часть моего детства прямо сейчас перестала существовать.
«А я не могу его номер из телефона удалить», - пишет мне в WhatsApp Лерка. И присылает скрин: «Коля Хлебников, 8903…….».
Мы не виделись 30 лет, но общаемся легко, словно вновь поймали ту самую «пореченскую» волну. Мне кажется - благодаря Коле.
- Он сплачивал нас за смену так, как не могла сплотить за 10 лет школа, - говорит Алиса, и она совершенно права. С любым из того отряда я снова готов отправиться ночью в лес ловить маньяка.
---ЧЕЛОВЕК И ЛЕГЕНДА
- Как он таким получился? - спрашиваю я Ирину, Колину сестру. - Откуда такие уникальные способности? Авантюризм и сопереживание? Почему школа и лагерь, если он учился на экономфаке МГУ?
- Знаете, Коле очень повезло, что в семье были добрые мужчины. Мужчины же разные бывают, правда? Но и дед Колин, и отец были очень добрыми. Всё детство мы с ним провели в пионерских лагерях, у нас даже мама была одно время директором лагеря. После института он пошёл работать в НИИ, но это были 80-е, делать там было нечего. Они сидели и целыми днями разгадывали кроссворды. Коле стало скучно, и он пошёл работать в школу.
- С Колей я познакомилась в школе, - вспоминает Матроскин. - Уже оттуда он позвал меня в лагерь. Он преподавал у нас ОБЖ. Мне сказал кто-то из старшеклассников, что к нам в школу пришёл офигенный мужик, вроде как бывший афганец, всё окутано флёром таинственности, он какой-то необыкновенный, мы у него всё время тусим - и это что-то.
- А у меня было наоборот, - говорит Лерка. - Он был у меня в лагере вожатым, а потом я перешла в новую школу, в 51-ю. И тут - оп! - Коля! Это был невероятный сюрприз! Он очень много детьми занимался. Середина 80-х - это уже начало смутного времени, потери идеалов. И он создавал кружки - рукопашного боя, выживания, ориентирования, чтобы молодёжь не шаталась по району. Он делал так, чтобы все тусовались в школе. И всё связано было с афганской темой, тогда очень модной.
- Ни в каком Афганистане он не был, - говорит Володя Южаков. - Но очень хотел. В армию его не взяли по состоянию здоровья. А он с детства бредил армейской романтикой. У него в квартире висели вырезки из газет с фотографиями десантников и БТР.
- А как он повредил ногу? Все думали, что это ранение на войне.
- А вот ранение было настоящим. Он дружинником был, и они задерживали каких-то преступников. И один из них выстрелил, попал Коле в ногу, перебил сухожилие.
- Это точно или одна из Колиных легенд?
- Точно, я сам видел дырку на брюках от огнестрела.
- В кабинете у Коли висел парашют, - рассказывает Лерка. - И легенда была такая, что, когда он на этом парашюте спускался, моджахеды выстрелили в него - и попали в ногу. Мы для пущей убедительности зажигалкой проделали дырки на парашюте, чтобы было похоже на автоматную очередь. И седина его тоже вроде как оттуда, из Афгана.
- Как Коля повредил ногу? - на всякий случай спрашиваю я у Колиной сестры.
- Задерживали они хулиганов, и один полоснул его ножом по ноге.
- Он не говорил, что в него стреляли?
- Нет, что вы.
- А седина - как он поседел?
- Это просто наследственность, он начал седеть в последних классах школы.
- Скажите, а он учился в разведшколе ГРУ или нет?
- Разумеется, нет, уж это бы я про своего брата знала.
- Тогда… если он не служил в армии и не учился в разведшколе, как же он преподавал детям рукопашный бой? Ориентирование, выживание?
- Коля много читал.
- У него было полно комплексов, - говорит Матроскин. - И, развив такой образ, он сам с ними боролся. Всё, что нам казалось брутальным, - он от этого комплексовал: что он хромает, что он седой, что у него очки - зрение плохое. Поэтому он хитрым образом из всех своих минусов сделал плюсы.
- Он сам не считал себя красавцем и интересным мужчиной, - говорит Лерка. - Возможно, он востребованность свою не ощущал. Но в какой-то момент он создал образ такого мачо, с невероятной легендой. И пошёл в ту среду, где гарантированно мог иметь успех. Это педагогика, где мало мужчин, но много девочек с потребностями в таком кумире. Коля и в лагере, и в школе был пределом мечтаний школьниц и молодых учительниц. В него были влюблены все: и вожатые, и пионерки. И женился он в результате на своей выпускнице.
- А ты помнишь, как он нам рассказывал историю о том, что был влюблён в институте, а девушка выпала из окна? Или попала под машину?
- Он каждый раз по-новому рассказывал. Но мы всё равно за него переживали.
---НАСЛЕДНИКИ
Представить Колю Хлебникова в современном мире так же невозможно, как подростка, слушающего песни Визбора. Не только потому, что перестал быть актуальным образ, вышла из моды афганская тематика. Слишком жёсткой стала среда, выросла дистанция между людьми. Слишком много стало границ, слишком много запретов. Странным, если не преступным, стало то, что раньше казалось обычным. Может ли сейчас вожатый обниматься с детьми? Я не знаю, мне кажется, вожатый десять раз подумает. А Коля мог в качестве награды за хороший поступок посадить к себе на шею пионерку - и идти так по лагерю в столовую. И это было просто весело, и всё!
Интересно, что многие из нас, кто отдыхал в «Поречье» несколько раз подряд, не помнят имена других вожатых. Это были милые и хорошие ребята, но как их зовут - никто не помнит. А стоит позвонить через тридцать лет и сказать: «Коля Хлебников» - и прямо слышишь, как человек на том конце телефона начинает улыбаться. В разных странах, на разных континентах взрослые мужчины и женщины до сих пор хранят записки из той самой почты-галошницы.
Многие из нас занимаются творчеством или работают с детьми. Детский психолог, директор детского сада, режиссёры, продюсеры, сценаристы, музыканты. Ассоль занимается дизайном, а её сестра Юля стала директором московской школы. И конечно, нас всех отличает особое чувство юмора. Иногда парадоксальное. Коля нам его привил.
Пионерский лагерь «Поречье» уже четыре года законсервирован. Он закрылся ещё до пандемии. И только Александр Кивелевич одиноким призраком бродит по его пустынным аллеям.
Старый костёр погас, но песню, которую пела пятнадцатилетняя Ассоль, можно услышать на SoundCloud. Алиса записала её тогда, в 1989 году. Когда юношеская влюблённость вдохновляла на подвиги, дружба казалось вечной, а Коля Хлебников, нарушая все мыслимые и немыслимые инструкции, просто делал детей счастливыми.
Кот Бегемот
---------------------
О свойствах ума
Независимая газета
Михаил Эпштейн
16.03.2006 / Кафедра
---Фонтан и губка
Ум, умность - обширные и неуловимые оценочные категории, которыми мы пользуемся постоянно, не задаваясь вопросом об их критериях и применимости. Хотелось бы внести некоторую рациональную ясность в их интуитивный смысл.
Между талантом и умом нет ни прямой, ни обратной зависимости. Глядя на портрет Гоголя, легко почувствовать, что не слишком-то умен был этот гениальный человек. Судя по отзывам современников, неумен был Моцарт. Пушкин же при всех своих глупостях и шалостях был невероятно умен, это угадывается и по портретам, и по письмам, благопреки тому, что в них нет и следа гоголевских умствований. А вот Л.Толстой много умствовал - и хотя это не было главным его достижением, в огромном уме ему не откажешь. Ум может восприниматься на взгляд, чисто физиогномически. Особенно показательно совместное выражение глаз и рта, когда человек начинает говорить: насколько глаза способны вбирать и излучать смысл, пока рот источает речь. Правильный и вместе с тем подвижный баланс вхождения - исхождения. Глупое лицо похоже либо на фонтан, непрерывно что-то из себя извергающий, либо на вату, которая пропитывается чужой влагой и немедленно расползается. Умное же лицо - это подвижная губка, которая вбирает и изливает, все время что-то перерабатывает в себе. Ум - это своего рода мускулистость, собранность и вместе с тем открытость лица, когда оно производит работу общения и сообщения. Глубокая экспрессия сочетается с точной адресностью, щедрость самовыражения - с направленным вложением в другого. Энергичный жест завершается мягким, пластичным прикосновением к собеседнику. Люди чересчур твердой или чересчур мягкой лепки ума бывают не слишком умны. Вот и в лице Гоголя чувствуется эта мягкость, расплывчатость через край, ему явно не хватает владения своим умом, который склонен впадать то в безудержный смех, то в безудержное пророчество, носится легко по волнам настроения, то экстатического, то меланхолического. Лицо Л.Толстого гораздо сосредоточеннее, но чувствуется в нем и жестковатость, чересчур волевое вложение себя в собеседника, даже навязывание ему себя и своего. А вот лицо Пушкина выражает живость, мгновенную отзывчивость - и собранность, чувство меры и формы, которое не позволит уму растечься в неопределенность и беспредельность.
Все это еще не означает, что наше восприятие чужого ума истинно, - собственного ума не всегда хватает, чтобы оценить чужой. И все-таки «физиологию ума» ничем не обманешь: ни образованием и эрудицией, ни интеллектуальным блеском, ни даже красноречием или остроумием. Ум не всегда соотносится даже с продуктами собственной деятельности. Мыслители - и те бывают неумны. Мера умности определяется не тем, сколь умную вещь человек способен сказать, а тем, какой глупости он не может себе позволить. Н. говорит много умных вещей, но при этом глубинно неумен, потому что не отличает своих умностей от своих же глупостей, тогда как первый признак ума - различать. Не уверен, что мыслитель Р. был так уж умен, но он по крайней мере умел помалкивать и вообще косил под лешего. Д. обладал большим интеллектуальным потенциалом, но его малолетние дочери были гораздо умнее его. И напротив, люди, говорящие коряво, скудно и даже совсем не оригинально, могут быть очень умны. На совещании молодых писателей 1975 г. помню Б.Слуцкого и Б.Окуджаву, ведших совместно поэтический семинар, куда и меня, «молодого», пригласили выступить - как критика. Слуцкий неустанно говорил, поучал, поэтически комиссарствовал - и был очень умен. Окуджава отмалчивался, а когда ему приходилось что-то изрекать, говорил невнятные и вполне тривиальные вещи, типа «хорошо», «интересно». И тем не менее чувствовалось, что он не глупее Слуцкого, просто у него другой ум, скажем так, лирический, музыкальный. Или: у Слуцкого сердечный ум, у Окуджавы - умное сердце. Вот если бы Окуджава пытался витийствовать на манер Слуцкого, а Слуцкий помалкивал бы на манер Окуджавы, в них сразу бы физиологически обнаружились признаки неума.
---Умник или умница
Что же это такое - ум? и в чем проявляется умность? Это почти столь же трудно определить, как красоту и обаяние. Ум - это обаяние смысла в человеческой речи и поведении. Ум - не ЧТО, а КАК: умение соразмерять (1) силу убеждений и утверждений, (2) значимость и уместность предмета, и (3) кругозор и вовлеченность слушателя/собеседника. Человек, который вкладывает гулливеров труд ума в общение с лилипутами или обсуждение лилипутьих тем, вряд ли так уж умен. Важнейшее правило было определено Пушкиным, усомнившимся в правильности названия грибоедовского «Горя от ума». Чацкий, по мнению Пушкина, говорит умно, но сам вовсе не умен. «Первый признак умного человека - с первого взгляду знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловыми и тому подоб.» (из письма Пушкина А.А. Бестужеву, конец янв. 1825 г., из Михайловского в Петербург). Умная вещь, сказанная не по адресу или велеречиво брошенная в воздух, в дар неподходящей аудитории, выдает в умнике именно «умника», который не слишком-то умен. Умник тем и отличается от умницы, что первый - «что», а вторая - «как». Так уж судил русский язык, что умниками называет только представителей сильного пола, склонного к умствованиям, а даром настоящего ума наделяет «умниц» - хотя слово это и общего рода, но как-то больше по окончанию идет к женскому. Женщины потому часто оказываются умнее, что придают уму гораздо меньшее значение; Наташа Ростова в «Войне и мире» Толстого была умна именно потому, что «не удостаивала быть умной». А одна из самых глупых женщин в русской литературе, Евдоксия Кукшина из «Отцов и детей» Тургенева, постоянно умничает и разглагольствует о самых что ни на есть умственных материях.
Можно рассыпаться в остроумных замечаниях по поводу предмета столь маловажного или, напротив, столь важного, что само остроумие будет воспринято как избыточное либо недостаточное для умного отношения к предмету по мере его собственного значения. Признак дурака вовсе не в том, что он неискусно пляшет или неискренне плачет, а в том, что он плачет на свадьбе и пляшет на похоронах, и чем больше блеска и души он вкладывает в свои действия, тем менее ума они обнаруживают. Умный человек может позволить себе быть что-умным только в обществе равно умных людей, а в другом обществе он должнен проявлять свою как-умность именно в относительном затмении и сокрытии своего ума. Умствование потому само по себе не умно, что обнаруживает избыток ума на предмете, вовсе его недостойном, - или достойном иного отношения: эмоционального, эстетического, морального, религиозного, а не интеллектуального. Умный человек знает границу ума вообще и своего в частности и старается ее не переступать даже под угрозой быть недооцененным. Умнее отделаться пустыми словами, чем пускаться в препирательства о том, что не стоит обсуждения. Мандельштам на просьбу начинающих авторов отозваться об их скромных начинаниях обычно отвечал: «это вам присуще». И был в большинстве случаев прав, поскольку ничего, кроме «себе-присущности», большинству пишущих не присуще: и в этом оправдание как их писательских проб, так и сжатости их оценки у мастеров. Примерно то же самое имел в виду Окуджава, когда изредка ронял что-то вроде «да», «вот как», «хм» в ответ на очередной зачитанный ему опус. Я бы даже сказал, что его реакция была умнее, поскольку мандельштамово «это вам присуще» все-таки звучит глумливо и язвительно, то есть перебарщивает с реакцией на предмет. Но и Слуцкого, который всем сердцем и умом вникал в каждую вещь и явно перебарщивал с комментариями, тоже не упрекнешь в отсутствии ума. Просто он реагировал на другое: не на значимость самой вещи, а на значимость ее для автора, на значимость самого события: первое профессиональное и публичное обсуждение.
---Глаза, руки, уши etc.
У одного и того же предмета может быть несколько уровней или граней значимости и соответственно несколько разных или даже противоположных способов умного обращения с ним. Глупость возникает только тогда, когда смешиваются эти уровни, например, когда робкий опыт начинающего автора бранно или хвалебно оценивается по меркам классики, в широчайшем контексте мировой литературы. Столь же неумными бывают моралистические подходы к вещам эстетическим или, напротив, эстетские - к вещам моральным. Вот почему Пушкин, страдая от благонравных и морально взыскательных глупцов, настаивал, что «поэзия выше нравственности или совсем другое дело». И заклинал свою Музу, умную, но чересчур порывистую и обидчивую, «не оспоривать глупца». При этом он же утверждал, что «поэзия, прости Господи, должна быть глуповата». Это была вполне умная защита «глуповатой» поэзии от натиска умников, которые желали бы превратить ее в рупор прогрессивных идей или склад книжной премудрости.
Эрудиты обычно редко бывают умными людьми, поскольку они знают все о немногих предметах, а значит, редко способны отличить важное от неважного. Понимание этих различий резко уменьшило бы степень их эрудиции и освободило бы ум от множества фактов для самостоятельной работы над понятиями и идеями. Не стоит обольщаться надеждой, что у полиглота, умеющего говорить о погоде и политике на сотне языков, или у футбольного статистика, держащего в уме результаты всех игр на мировых и национальных первенствах, - ума палаты. Ум - это соразмерность знания предмета и его значения: глупо знать много о незначительных вещах и стыдно знать мало о значительных. Кроме того, многознайка редко много думает, потому что он считает себя всезнающим, а мысль обычно рождается из удивления и нехватки знания, как способ его творческого возмещения. Но и многодумный человек не всегда умен, поскольку он склонен придавать чересчур большое значение целенаправленной и сознательной мысли, а лучшие мысли обычно «случаются» врасплох, почти бессознательно, когда человек перестает думать. Ум - это способность двигаться мыслью за предел знания, а бессознательным - за предел сознания, то есть в буквальном смысле заходить умом за сам разум.
Все это не означает, что один человек сплошь умен, а другой глуп. Эти свойства перемешаны в каждом, и даже самый умный хоть в чем-то оказывается глуп, а самый глупый - умен. Человек, который неизменно умен в своем деле, в профессии, может оказаться глуповат на досуге, в разных формах социального общения, например, в ресторанном застолье, когда признак ума - говорить веселое и даже забавно-глупое. Причем это не субъективное переживание глупости, а вполне объективное свойство: академик, философ, нобелевский лауреат может показаться - и оказаться - физиологически неумен, когда пытается острить среди пирующих. Он тушуется перед тамадой, у которого маленькие шутки сами слетают с языка, выходят на редкость умно и уместно. Но у этого же заправского весельчака лицо тускнеет и глупеет, когда речь заходит о чем-то ученом и умственном. Бывает, что у человека умна только одна душевная способность или даже одна часть тела. Есть женщины, умные в своих материнских заботах или в своих материальных вкусах (наряды, прием гостей, обстановка дома), но не слишком умные во всем остальном. Есть люди с умными руками (мастера), или с умными ушами (музыканты), или с умными глазами (художники), которые во многом другом не обнаруживают никакого ума.
---Эпидемии методологий
Умными или глупыми могут быть не только личности, но и применяемые ими методологии. Например, судить о произведении по тому, что в нем не сказано (не выражено, не изображено), - признак методологической глупости, поскольку выдает неспособность критика вступить в диалог с самим произведением и его автором. Так, В.Белинский выдает невеликую степень своего ума, когда обвиняет повесть Гоголя «Портрет» в недостатке современного взгляда на действительность и провозглашает, что для исправления этого недостатка лучше было бы писателю обойтись вообще без портрета и всех сопутствующих мотивов:
«А мысль повести была бы прекрасна, если б поэт понял ее В СОВРЕМЕННОМ духе: в Чарткове он хотел изобразить даровитого художника, погубившего свой талант, а следовательно и самого себя, жадностию к деньгам и обаянием мелкой известности. И выполнение этой мысли должно было быть просто, без фантастических затей, на почве ежедневной действительности: тогда Гоголь с своим талантом создал бы нечто великое. Не нужно было бы приплетать тут и страшного портрета с страшно смотрящими живыми глазами... не нужно было бы ни ростовщика, ни аукциона, ни многого, что поэт почел столь нужным, именно оттого, что отдалился от современного взгляда на жизнь и искусство».
Впрочем, Белинский в этом пассаже глуп не столько сам по себе, сколько в силу усвоенной им «современной» методологии, а любая методология, последовательно проведенная, обычно заводит в тупик даже и умного человека, поскольку тупоумен сам принцип подхода к предмету согласно общей методе, а не его собственным запросам. Поэтому Пушкин в том же письме к Бестужеву и тоже по поводу «Горя от ума» замечает, что «драматического писателя должно судить по законам, им над собой признанным», то есть не прилагать к нему неких общих законов или заведомых методов, а извлекать «метод» из единичности самого произведения и индивидуальности писателя. Умный подход - тот, который избегает методологизма, а живо реагирует в произведении именно на то, что отличает его от других. Вот почему философские, критические, аналитические методологии, обычно распространяемые, как эпидемии, среди целых поколений, способствуют росту глупости в человечестве едва ли не больше, чем росту ума. Основатели методологий, вроде Гегеля или Маркса, Фуко и Деррида, бывают чертовски умны и дразнят своих последователей зигзагами своей подчас вполне живой мысли. Марксисты обалдевают от пируэтов Марксова ума, обладатель которого вовсе не считал себя марксистом. Но законом возрастающей последовательности своего применения любая методология быстро превращается в рассадник эпохальной глупости. В ее сгущающейся ночи все кошки оказываются серы и Пушкин как «выразитель» чего-то классового оказывается неотличим от Лермонтова, а Шекспир как «носитель» белого мужского шовинизма неотличим от Мильтона, а философия как метафорическая работа письма неотличима от литературы.
---Великий разводящий
Поэтому самая надежная методология состоит в отказе от методологий и умном подходе к произведению, когда критик или теоретик беседует с автором о том, что тот сказал и о чем им взаимоинтересно поговорить в присутствии равно заинтересованной аудитории. Понятно, что Пушкину неинтересно было бы говорить с марксистами о классовом содержании «Евгения Онегина», а Шекспиру неинтересно говорить с феминистами о мужском шовинизме в «Ромео и Джульетте». Есть столько разновидностей глупости, сколько и мер ума и способов их нарушения: когда глупец говорит не то, не о том, не с тем и не для тех.
Что же такое это «то», в котором заключено все обаяние ума и умного человека? «То» - это смысловая нехватка каждой вещи или личности, в которую ум входит и пополняет ее новым смыслом. Благодаря уму все вещи становятся умнее, смышленее, начинают сомыслить друг другу. Ум устанавливает связи далеких вещей и проводит различия между близкими, чтобы каждая вещь получала меру своей единственности - и своего единства с другими. Ум - великий связной и великий разводящий. Ум не подтолкнет падающего в пропасть, но осторожно отведет от ее края. Упертого же неподвижно в почву равнины ум подтолкнет, чтобы он зашагал, дошел до края, узнал место, где обитает. Ум - это со-раз-мер-ность, вносимая в бытие, это «со» и «раз» в одной мере, сводящей и разводящей. Поэтому ум, чуть-чуть остановившийся, помертвевший, нашедший «рецепт» или «метод», тут же превращается в глупость, пусть даже благоглупость, которая, весело отплясав на свадьбе и соединив влюбленных, не может удержать пляшущих ног и с размаху врезается в похоронную процессию прощающихся с любимым.
--------------------
ГЛАВКНИГА. Чтение, изменившее жизнь
Независимая газета
Михаил Эпштейн
27.02.2014 / Главкнига
Поскольку все мы родом из своего детства, то чем раньше читается книга, тем глубже ее воздействие. Поэтому я должен отдать предпочтение повести «Бэмби» австрийского писателя Феликса Зальтена (в переложении Юрия Нагибина) перед гораздо более могущественными сочинениями - «Войной и миром», «Братьями Карамазовыми», «Доктором Фаустусом», которые оказали влияние гораздо позже. Образ «Его», человека, охотника, который «швыряет огонь» и о котором, задыхаясь от ужаса, говорит весь лес, так и остался во мне, как и образ прелестной Фалины и сцены битв за нее между Бэмби и его соперниками Ронно и Карусом. Но главное, что пронзило меня тогда в книге, - это слова старого оленя маленькому Бэмби, когда тот в испуге звал свою мать: «Разве ты не можешь быть один?» И потом, когда Бэмби сам становится старым и умудренным, он повторяет их другому олененку. Иногда целой жизни не хватает, чтобы освоить это искусство одиночества, и тогда приходится повторять себе: «Стыдись! Разве ты не умеешь быть один?»
--------------------
О пределах души
Независимая газета
Михаил Эпштейн
19.05.2016 / Non-fiction
Пушкин - Чехов - Ахматова
[Красота скоро увянет, но и тот, кто любуется ею сейчас, не в состоянии ее вместить.
Чехов с женой, Ольгой Книппер-Чеховой. Фотография 1901 года]
Есть такие чувства, которые неимоверно трудно перевести на общепонятный язык, их под силу выразить только литературе. Одно из них - грусть, которая настигает нас в миг самых острых и счастливых переживаний.
Kак телу не дано выпрыгнуть из собственной кожи, так и у души есть пределы, за которые она не может выйти. Конечно, пределы души несравненно шире: летать на край света, населять мир своими грезами и стремлениями... Но пределы все-таки есть, и если многие люди их не осознают, то лишь потому, что никогда их не достигали: то ли душа у них такая безразмерная, то ли сами они слишком ленивы, чтобы дойти до этих пределов. Душа не может вместить больше счастья и горя, больше любви и отчаяния, чем в отпущенную ей меру.
Легко понять, почему душа не выносит чрезмерного горя или отчаяния, - они ее убивают. После кончины близких порой наступает странное оцепенение, почти равнодушие. Человек может смотреть телевизор или перелистывать журнал, включаясь в поток новостей, фактов и словно бы отстраняясь от тяжелой утраты. Но это предел души: она не может осознать и пережить весь масштаб случившегося, у нее просто не хватает сил.
Особенно резко эта ограниченность души обнаруживается в ее счастливых состояниях, которые, казалось бы, душа не может исчерпать, потому что к ним же и стремится. Она чувствует свое бессилие перед опытом слишком большой радости, любви, гармонии. Именно то, что наиболее желанно, оказывается и чрезмерным для нее. В такие минуты душа, даже «ублаженная», испытывает грусть.
Вот вы сидите в ресторане с близким человеком, тонко друг друга понимаете, тихая прекрасная музыка, вкусная, изысканная еда, полное растворение душ - и при этом грустно. Почему? Такая грусть - следствие переполненности: не остается «задела» на более сильные эмоции. Это не «светлая печаль» в пушкинском смысле, то есть печаль разлуки, осветленная внутренней близостью, надеждой на встречу. Наоборот, это печаль полной близости, черту которой не дано переступить, печаль, которая настигает нас именно на вершине радости и наслаждения. Чем выше радость, тем сильнее ощущение ее двойной хрупкости: и во времени, и в самой душе.
Похожее возникает в любовной близости, которая достигает определенного предела - и не может перейти его, вызывая внутреннее оцепенение даже в момент самой бурной страсти. Не об этом ли у Ахматовой в одном из самых загадочных ее стихотворений?
Есть в близости людей
заветная черта,
Ее не перейти влюбленности
и страсти, -
Пусть в жуткой тишине
сливаются уста,
И сердце рвется от любви
на части.
И дружба здесь бессильна,
и года
Высокого и огненного
счастья,
Когда душа свободна и чужда
Медлительной истоме
сладострастья.
Стремящиеся к ней безумны,
а ее
Достигшие - поражены
тоскою...
Теперь ты понял, отчего мое
Не бьется сердце под твоей
рукою.
Так тоскует душа, освободившаяся от всех порывов, уже бестрепетная, неспособная участвовать в собственных восторгах, поскольку они превышают ее вместимость.
У Игоря Северянина есть стихи с характерным заглавием «Бесстрастие достижения» - о той же заветной черте, когда любовь, одерживая победу, уже не может эмоционально освоить ее: «Но сердце слишком быстро билось,/ и я усталость ощутил».
Сходную печаль мы испытываем перед всем «невыносимо-прекрасным». На берегу моря, при свете заката, распахнутого во всю небесную ширь... Лицо ребенка с его живостью, сияющей улыбкой, может вызвать такую радость, что вместить ее не под силу, хочется подтолкнуть случайного прохожего: да взгляни же! В ребенке есть такие чары, что остается либо отвести взгляд, либо привлечь взгляд других, чтобы их действие распределилось поровну.
Красота превышает отведенную нам меру восприятия. Об этом - в рассказе Чехова «Красавицы»: «Ощущал я красоту как-то странно. Не желания, не восторг и не наслаждение возбуждала во мне Маша, а тяжелую, хотя и приятную, грусть. Эта грусть была неопределенная, смутная, как сон... Быть может, моя грусть была тем особенным чувством, которое возбуждается в человеке созерцанием настоящей красоты, Бог знает!» И опять здесь можно говорить о двойной печали: о том, что красота скоро увянет, но и тот, кто любуется ею сейчас, не в состоянии ее вместить. Смертность - выражение той же предельности: душа не может полностью вобрать и пережить красоту по той же причине, по какой красота не может пережить тела.
Печалью оборачивается и созерцание великих произведений искусства, чтение великих книг - не потому, что сами они печальны, а потому, что указывают душе на пределы ее способности воспринимать. Эта внезапная грусть может настигать нас и в радости созидания - как у Пушкина:
Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний.
Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?
Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный,
Плату приявший свою, чуждый работе другой?
Или жаль мне труда, молчаливого спутника ночи,
Друга Авроры златой, друга пенатов святых?
Вопрос поставлен, но остается, по сути, без ответа. «Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?» Причина грусти - не в отчуждении от своего труда, а в том, что на вершине воплощенного замысла, в «миг вожделенный» душа осознает, что исполнила сужденное ей и, пусть на время, но исчерпала себя. Значит, и в отношении творца и творения тоже есть «заветная черта». В самом безудержном восторге душа вдруг ощущает, как растянуты ее мышцы, как устала она от своей переполненности.
В психологических справочниках грусть обычно объясняется нехваткой чего-то существенного для человека или отсутствием причин для положительных эмоций. Как видим, литература дополняет научное человековедение: при избытке положительных эмоций грусть - это нехватка самой способности переживания. Пушкин называет такую грусть «непонятной», Чехов - «неопределенной, смутной, как сон». И в самом деле, это чувство невыводимо из внешних обстоятельств и даже противоречит им. Это парадоксальная грусть - чувство самой бесчувственности.
--------------------
Поэзокристалл
Независимая газета
Михаил Эпштейн
01.03.2012 / Кафедра
[Только дунь - и разлетятся слова, строчки...
Фото Екатерины Богдановой]
Герман Зотов был поэтом в душе, но за всю жизнь не написал ни одного стихотворения. А жизнь его уже приближалась к сорока, обнаруживая скучную склонность к повтору. Когда-то он поэтически ухаживал за женщинами, поэтически гулял у моря, поэтически варил кофе и даже поэтически подметал свою маленькую квартирку, напевая романсы прошлых веков. «Судьба, как вихрь, людей метет...» «И за борт ее бросает...» Ему очень хотелось сочинить что-нибудь свое, выплеснуть на бумагу всю поэзию, скопившуюся в его душе, - но, увы, ничего не получалось. Отдельные строки иногда приходили - и какие строки! «Ты из шепота слов родилась», «Не жалею, не зову, не плачу», «Я буду метаться по табору улицы черной». Но Герман обреченно сознавал, что эти строки уже давно были написаны кем-то другим. Иногда звучала в его сознании не совсем знакомая строка, например, «судьба за мной брела по следу», но, набрав ее в поисковике, он неизменно обнаруживал под ней чужое громкое имя. Герман не мог понять, отчего в его душе так много поэзии - а слова для ее выражения все чужие. Подолгу сидел за чистым листком бумаги, перебирая в уме все нежности, которые вызывала в нем очередная Вера, или Надя, или Люба. Иногда покрывал этот лист каракулями, но чаще оставлял нетронутым и все-таки комкал его и выбрасывал в корзину. Сколько ласковых имен придумал он только для Любочки, но в стихи они никак не складывались. Его изумляла эта непреодолимая преграда между душой и бумагой. Отчего стихи из книги так легко входят в его душу - а вот обратный путь им заказан?
Потом все это забылось. Поэзия стала кончаться. Повторы коснулись даже женских имен, счет одних только Люб приблизился к десятку, а поиск разнообразия уже не доставлял радости, тем более что Кати и Аллы были ему противопоказаны. По утрам горчило во рту, и становилось все яснее, что это и есть главный вкус жизни. Даже море, куда он продолжал по привычке ездить каждое лето, несло уже одну неоспоримую весть - о дурной бесконечности.
И вдруг... В одно из таких утр, когда каждый мудрее себя вечернего и когда кофе не перебивает, а усиливает вкус горечи во рту, что-то небывалое разнеслось в воздухе или кто-то шепнул ему на ухо:
Мне жизнь моя уже не дорога.
«Кто это сказал?» - по привычке подумалось Герману, и он уже собрался залезть в компьютер и определить авторство, как в ухо ему вплыла другая строка:
Со мной тоска забытых поколений.
Каких поколений, кем забытых - этого он не мог бы сказать, он плохо понимал смысл того, что слышал. Напрягая слух, он поймал третью строку:
Морскою пеной набежит строка.
Это было как во сне: совпадение обстоятельств и вызванного ими сновидения. Строка сама набежала - и была именно о том, как набегает строка. Трехстрочие тревожно шевелилось и ждало развязки. «Я запутаюсь, не осилю», - мелькнуло у него, и тут же пришла подсказка.
Уйдет в песок ее шипучий гений.
Все. Ушел в песок ее гений. Шипучий, кипучий, мгновенный. Ни звука больше не раздалось в нависшей тишине. Все было сказано в этих стихах - о них самих. Последнее, что он успел добавить, было тире между третьей и четвертой строками, иначе было непонятно, что их соединяет. А соединяла как раз горечь противопоставления.
Герман бросился к компьютеру, открыл Гугл, набрал первую строчку, мужественно ожидая встречи с ее автором. Один клик - и я выбываю из игры. Кликнул. Выплыли строки: «Мне жизнь не дорога, вдали от этих глаз... Разбивших тот хрустальный мир, где были я и ты», «...теперь мне жизнь не дорога, И кровь течет... течет... Текут и слезы» Но Петр сказал: «Мне жизнь не дорога, Пусть лягу здесь, но пусть живет Россия!»
И десятки других, но среди них не было той единственной, что пришла к нему. Набрал вторую строку - и чудо, ее тоже никто не сложил до него, никто не изрек «тоска забытых поколений», были только подступы, приближения. Четыре строки вместе выглядели квадратным окошком в бессмертие. Вот он, дар Божий! Вот он, подарок ниоткуда, когда жизнь пройдена наполовину и поэзии в ней уже не осталось. Поэзия умерла - да здравствует поэзия! Отныне она будет жить на этой бумаге. Четким, красивым почерком он переписал свои обычно торопливые каракули на отдельный листок. Куда бежать? Кому показывать? Что делать дальше?
Четыре строки, ровным рядком разместившиеся в середине листа, - а вокруг них ничего. Да больше ничего и не нужно! Разве можно продолжать, когда стихи сами кончаются. Но отрываться от них не хотелось. Зотов перевел взгляд с тревожной белизны, занимавшей большую часть листка, на уверенно заполненную середину. Перечитал опять и опять, не веря себе. Неужели это я написал? Неужели это мне написалось? Я, мне! И вдруг строки, многократно перечитанные, стали волноваться и двоиться перед его взглядом. От невероятного напряжения и удивления стихотворение стало расти - не из себя, а внутрь себя.
Собственно, здесь и начинается история жанра, открытого Зотовым для мировой литературы, - жанра бесконечного стихотворения. Бесконечного не в длину, а вглубь, ибо почти за каждым словом стали открываться другие слова. Герман работал над своим созданием неустанно. Почти каждый день ему сочинялся новый вариант стихотворения, который не отменял предыдущего. Был не лучше и не хуже - все они были равноправны. Стихотворение состояло сразу из всех своих вариантов, и поэтому оно росло, полнилось, пенилось, наливалось смыслом, оставаясь в пределах своих четырех строк.
Первое сомнение вызвало у Зотова слово «забытых». Почему бы здесь не поставить «минувших»? Или «ушедших»? Или «истлевших»?
Со мной тоска истлевших поколений.
Совсем не плохо. А что если мягче - не «тоска», а «печаль»? Или, напротив, резче - «позор»? «Позор», кстати, лучше сочетается с эпитетом «забытых».
Со мной позор забытых поколений.
Потому и позор, что они забыты нами, и мною в том числе. Потом его сомнение пало на эпитет «шипучий», и он передвинул его к «пене», а его место заняло слово «мгновенный», которое так созвучно гению и так грустно совместимо и несовместимо с ним.
Шипучей пеной набежит строка -
Уйдет в песок ее мгновенный гений.
При всех сомнениях единственным неколебимым элементом в его стихах оставались рифмы, которые, как он считал, «пришли свыше, и не моего ума дело». Но потом заколебалось и опорное слово «поколений», на пробную замену ему пришло «мгновений», и тогда вторая строка в сочетании с первой прочиталась более лирически:
Мне жизнь моя уже не дорога:
Со мной позор непрожитых мгновений...
Все, все подвергалось сомнению в этих стихах - но это были именно со-мнения, которые добавлялись к предыдущим, а не отменяли их. Со-мнение как сообщество разных мнений. Стихотворение как универсум всех своих возможных версий.
Сначала Герман записывал все эти версии в длину, то есть одно четверостишие за другим, и они различались только одним словом. Когда число версий перевалило за сотню, а объем бумажной пачки намекал на присутствие в ней целой поэмы, Герман понял, что нужен другой способ записи его емкого шедевра. Он должен не расти в длину, а распространяться вокруг себя, наращивая все новые грани, сверкая ими, как алмаз. От Пушкина запало ему уподобление поэтической вещи «магическому кристаллу», и он углубился в кристаллографию, чтобы постичь законы формирования этих чудных многогранников. Он стал думать, как придать своему словесному кристаллу надлежащую форму в пространстве. Посоветовался с другом-инженером - и построил систему зеркал, в которых отражался текст стихотворения, но при этом на каждом зеркале в надлежащем месте была наклеена полоска бумаги с иным вариантом. У зрителя в буквальном смысле глаза разбегались, когда он входил в эту «зеркальную комнату одного стихотворения». Но это было чересчур громоздко и годилось скорее для выставок новейшего изобразительного искусства, с передовыми мастерами которого Зотов еще не был знаком.
Потом приятель-программист разместил его «стихокристалл» в Интернете: один вариант стихотворения наплывал на другой, сквозь одни слова медленно проступали другие, причем текст менялся не сразу, а от слова к слову, трансформировался на глазах у читателя. Как-то программист обронил невзначай словечко «трансформ», и Герман его хорошо запомнил, обогатив номенклатуру литературных жанров еще одним термином: «текст-трансформер». Разумеется, был испробован и способ гипертекста: каждое слово четверостишия отсылало к странице, где оно заменялось другим словом. «Шипучей», «прозрачной», «кипучей», «мгновенной», «певучей», «морскою» - столько замен нашлось только у эпитета пены, и постепенно каждое слово четверостишия обрело свои варианты и окрасилось в лиловый цвет отсылки. Но и это не удовлетворило Германа, он хотел, чтобы все варианты стихотворения одновременно открывались взору читателя, он хотел развить фасеточное видение у своих современников. Многогранному кристаллу - многоочитого читателя!
Впрочем, читателей у Зотова до поры до времени вообще не было. Он боялся доверить свое единственное произведение непосредственному читательскому вкусу. Что если первые отзывы окажутся неблагоприятными и он утратит способность творить? Между тем кристалл-гипертекст разрастался по своим, ему одному известным законам. Однажды Герман не вытерпел и решил показать его авторитетному критику и теоретику К., с которым у него нашелся общий приятель (все тот же программист).
К. пришел в восхищение. Причем это был не чисто эмоциональный, а концептуальный восторг, в порыве которого К. набросал целую серию категорий, через призму которых стихотворение Германа может быть воспринято как особый жанр или даже новый тип литературного творчества. Он принял и расширил Германово именование «текста-кристалла», обозначив им «интериоризацию текста как саморастущего эсхатона, то есть конца-в-себе». Он сравнил «кристаллопоэзию» с изобретением двенадцатитоновой системы в музыке и обратил ее против традиционной поэзии, которая «строится по линейке и мерится в длину». Вариативность каждого элемента в этом тексте он вывел из вероятностного характера вселенной, где потенциальность перевешивает актуальность. Актуально это сочинение Зотова представляет всего лишь четыре строки, но потенциально оно вмещает тысячи альтернативных строк, больше, чем «Шах-наме» Фирдоуси или «Божественная комедия» Данте. Это стихотворение есть бесконечная возможность самого себя - возможность, никогда не переходящая в действительность. Герман Зотов открыл эстетику потенциального. Стихотворению больше не нужна длина, ему нужен растущий объем всех его вариантов. Дальше следовала цитата из Поля Валери, согласно которой гений мерится не своей оригинальностью, а своей универсальностью, то есть количеством вариантов одного произведения, которые он способен создать. Чем многообразнее, универсальнее организм, тем он своеобразнее и индивидуальнее, поскольку отличается от других организмов наибольшим числом элементов (следовала ссылка уже на Владимира Соловьева с его рассуждением о тождестве универсального и уникального). Получалось, что он, Герман Зотов, со своим поэзокристаллом - новая веха в художественном развитии человечества. Это начало «интропоэзии», обращенной внутрь себя и множащей свои грани-версии до бесконечности, врастающей во весь объем языка.
Статья К. о стихотворении Германа Зотова наделала шуму и была, по сути, первой публикацией данного произведения, открывшей его массовому читателю. Ни один литературный журнал или сайт не пренебрег перепечаткой этого чудо-сочинения - публикации разнились лишь числом и отбором вариантов, которых порой хватало, чтобы занять печатную площадь целого рассказа. Выражение «кристалл Зотова» вошло во всеобщее употребление и стало почти столь же ходячей идиомой, как «бином Ньютона», «квадрат Малевича» или «кубик Рубика». В зарубежной англоязычной прессе заговорили о Zotov’s crystal и даже crystyle, объявив о начале нового большого стиля («кристиля») в литературе. Возникли многочисленные имитации, были учреждены конкурсы и премии за лучшие поэтические кристаллы.
Самого Германа эта нежданная слава и радовала, и огорчала, поскольку налагала на него некоторые обязанности. Он должен был неукоснительно поддерживать свой метод и демонстрировать его в действии. Однажды ему послышалось начало новой поэтической фразы. Она перешла во вторую, третью - и выросла до целого четверостишия. Он принес его К.
«Старик, это гениально! - сказал К. - Но ты понимаешь, что это самоубийство? Отсюда начинается длина. Еще и еще. Умножение материи. Ты создаешь новый текст, вместо того чтобы варьировать старый. Ты отступаешь от своей системы и возвращаешься на путь лирического варварства. Немедленно выброси в корзину - или лучше я сделаю это за тебя. А ты выброси это из головы».
Герман так и сделал, исключив возможность дальнейшего знакомства с линейным развитием своего таланта - оно совершенно прекратилось. Герман никогда больше не изменял своему первому и вечному кристаллу, неустанно его шлифуя. Зато в его жизни произошло немало перемен. Он понял, что истинно поэтичен именно повтор, бесконечная вариация одной темы. Ритм, рифма, аллитерация, ассонанс - это лишь способ обеспечить бесконечность повтору, который отличает поэзию от прозы. То, что Герман изобрел, было поэзией в квадрате, применением принципа повтора и вариации к самой поэзии, дополнительным способом рифмовки, так что одно-единственное четверостишие повторялось опять и опять, так же как внутри четверостишия повторялись рифмы и чередовались ударные и безударные слоги.
И Герман захотел перенести этот принцип в жизнь, ибо он всегда был поэтом в душе, только раньше он думал, что поэзия - в новизне, а не в повторе. Он развил в себе интуицию «единственно-бесконечного». Не много женщин, а одна-единственная женщина, с которой множатся грани жизни, но не меняется исходный кристалл. «Ты бесконечная», - сказал он ей и женился. Жену его, как и раньше, звали Любовью, но у нее уже не было порядкового номера. По образу поэтического кристалла стала устраиваться и вся его жизнь, включая выбор друзей, дома, времяпрепровождения. Благодаря многочисленным интервью, которые он, как «ведущий поэт-новатор современности», давал журналам и телевидению, слово «бесконечный» стало применяться почти ко всему. «Автор бесконечного стихотворения объясняет нам, что такое бесконечная жена». Автолюбители получили немало советов, как сделать свой автомобиль бесконечным, то есть придать ему свойства других автомобилей. Передовое агентство недвижимости ввело в обиход понятие «бесконечного дома», а детский журнал рассказал своим читателям о «бесконечной игрушке», перенеся потом это словосочетание в свое заглавие. Слово стало универсальным и даже паразитарным: «ищу бесконечную подругу», «он себе строит бесконечную дачу», «пишет бесконечную книгу», «обожает бесконечное кино». Во всех этих случаях «бесконечное» означает не размер, не внешнюю протяженность, а множественность вариаций, подвижность замен и перестановок, рекомбинаций в одной исходной модели. Появились фабрики, компании, фирмы с тем же словом в названиях брендов. Так почин одного бесконечного стихотворения стал распространяться на все стороны бытия.
[Бесконечность все равно недостижима.
Рисунок Николая Эстиса]
В семейной жизни все тоже складывалось благополучно. Не обходилось, конечно, без мелких ссор. Однажды Люба ему заявила: «Ты ничего не понимаешь! Я - конечная». И в глазах ее сверкнула искра ненависти. Но потом ее лицо сморщилось, она заплакала. И Герман ее простил.
В целом его можно назвать вполне счастливым человеком, что отразилось в одном из новейших вариантов первой строки:
Мне жизнь моя как прежде дорога.
И лишь одно мучит Германа. Он так и не нашел способа синхронно представить весь универсум своего произведения. Ему предлагали просторные помещения, пустующие корпуса огромных заводов, где он мог бы развернуть все варианты, число которых перевалило за 100 тысяч - воистину богат наш язык. Но восприятие этого гигантски выросшего кристалла все равно оставалось бы линейным. То, что вместил его мозг, не может вместить ни один человеческий глаз. «И сквозь магический кристалл», - повторял он про себя заветную фразу. Но бесконечность все равно оставалась недостижимой.
--------------------
Экзистенциальная терапия: как смерть Бога помогает принять ответственность за свою жизнь и почему не стыдно быть испуганным
Журнал «Нож»
Дмитрий Смирнов
21 июня 2018 / Популярное
Мы попросили экзистенциального терапевта, который не любит Жана-Поля Сартра, рассказать о том, почему мы выбираем или религию, или идеологию и боимся делать выбор сами, как рациональность привела к кризису мировоззрения в XX веке и почему терапевт должен быть испуган не меньше пациента.
---Как умер Бог
Есть взгляд на историю развития человеческой мысли под названием «концепция духа времени» (по-немецки - Zeitgeist). Дескать, в воздухе веет что-то неуловимое, какой-нибудь «дух свободы», или «призрак коммунизма», бродящий по Европам, или даже стиль диско (вы заметили, что каждые 10 лет наступает новая музыкальная эпоха?), а гении этот дух выражают, просто раньше, ярче или лучше других. Этот взгляд подразумевает связность времен, и человеческая история в таком случае - это сменяющие друг друга тенденции и течения, а не отдельные внезапные даты, которые надо запомнить.
Вот и идеи экзистенциализма зрели давно, по мере того, как человек становился все более и более отделенным от природы и все более и более могущественным. Он вырос из своей идейной противоположности - шапкозакидательского рационализма и логического позитивизма, наивного представления о том, что человек силой разума и логикой может все постичь и жить долго, разумно и счастливо.
Человек (по крайней мере, в своих мечтах) дорос до Бога и обнаружил, что никакого Бога нет. В 1881 году Ницше огляделся вокруг и совершенно справедливо заметил, что Бог умер. Как долго он к тому времени уже был мертв - сказать сложно.
«Бог мертв: но такова природа людей, что еще тысячелетиями, возможно, будут существовать пещеры, в которых показывают его тень. - И мы - мы должны победить еще и его тень!»
Фридрих Ницше
Вторая мировая война показала всю мощь комбинации «разум плюс идеология». Например, концлагеря были устроены очень разумно и логично, с немецким прикладным педантизмом. При этом абсолютно аморально - но очень идеологически верно. На вопрос «как Бог это допустил?» уже был хороший ответ: он же умер, вам не сообщали?
После Второй мировой смерть Бога стала совсем очевидна, потому что стало попахивать разложением. В этом смысле она была вполне в духе времени - хотя и хочется все списать на одного Гитлера.
---Что «связывала» религия
Смерть Бога - это, разумеется, не о бородатом старичке на небесах и не об атеизме. Речь здесь идет о морали, в более широком смысле - о религии. По одной из версий, слово «религия» происходит от латинского religare - «связывать»: наличие религии делает мир связанным, а не набором случайных событий. Эрих Фромм - философ, неофрейдист, постмарксист - предлагал вместо слова «религия» использовать словосочетание «система ориентации и поклонения». Более простым языком это можно назвать «системой ценностей». Если убрать очевидную поверхностную идею о том, что мораль - это когда Большой Папа наругает, то окажется, что «система ориентации и поклонения» говорит не только о том, куда кланяться, но и создает смысл.
Смысл - это производное от ценностей. Человек предпочитает делать одно и не делать другое потому, что для него одно ценнее другого. Без системы ориентации мир становится совершенно пугающим и непредсказуемым: непонятно, куда идти (и за что тебя покарают).
Это можно выразить разными словами (например, «правильно» или «неправильно», «добро» и «зло»), но суть остается та же: человек движется к предпочтительным для него вещам. В этом и смысл.
Определение «система ориентации и поклонения» увязывает в одно не только религию, но и похожие системы, выполняющие те же функции. Например, одна из прекрасных замен религии - идеология, относительно новое изобретение времен Карла Маркса, которое расцвело вовсю только с XX века. Они даже не особо маскировались: одни взяли солярный символ (свастику), другие - египетские зиккураты, мумификацию, культ мертвых и посмертие в памяти потомков («Ленин вечно жив в наших сердцах»).
---Пять постулатов экзистенциализма
Примерно в это же время Карл Ясперс, немецкий философ, психолог и психиатр, откопал сказанное всеми забытым философом Сёреном Кьеркегором за полвека до этого слово «экзистенция» и развил тему в работе «Духовная ситуация времени». Через восемь лет термин подхватил и Сартр, стал трендовым мыслителем, девочки кидали в него мокрые трусики (увлечение молоденькими поклонницами - биографический факт). Так слово «экзистенциализм» стало модным мемом.
Экзистенциализм стоит на довольно простой последовательности рассуждений.
1. Бог умер
Это мы уже знаем. Без Бога вообще довольно хреново, вы в курсе? «В девятом часу возопил Иисус громким голосом: Элои! Элои! ламма савахфани? - что значит: Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» - эта цитата из Евангелия от Марка, 15:34, как раз об этом. Только экзистенциалисты кричат об этом всю жизнь. Правда, они не висят при этом на кресте. И умирают исключительно за свои грехи.
2. Бог умер, а значит, всё можно?
«Если Бога нет, всё дозволено», - выражение, приписываемое Федору Достоевскому и связанное с романом «Братья Карамазовы», опубликованным за год до ницшевского «Бог умер», в 1880 году. В самом романе этой фразы нет, хотя удивительным образом он весь про это. В других романах Федора Михайловича этой цитаты тоже нет, но они всё равно все об этом, опять же - «дух времени».
«Достоевский как-то писал, что „если Бога нет, то всё дозволено“. Это - исходный пункт экзистенциализма».
Жан-Поль Сартр, «Экзистенциализм - это гуманизм»
«Все дозволено» - это хороший ответ. Выясняется, что человек - не тварь дрожащая, может убивать старушек и сжигать других людей. Как можно низко пасть, мы уже выяснили. Что дальше? Взгляд на человека как на скотину, которая без надзора распоясается, довольно однобок: «всё дозволено» включает в себя и всё хорошее тоже. Но при этом не дает нам ответа на вопрос «что делать-то?».
3. Бремя принятия решений ложится на человека
Из множества «дозволенного» каждый выбирает сам. Можно не выбирать и остановиться на позиции «нет высшего смысла» и «всё бессмысленно». Такая позиция будет называться «нигилизм» - тоже распространенная реакция на смерть Бога. Джордан Питерсон (канадский психотерапевт) называет нигилизм очень удобной и трусливой позицией. Нигилисты говорят «от тебя ничего не зависит, всё тлен, успокойся», в то время как противоположная позиция гораздо страшнее: от тебя зависит вся твоя жизнь.
Иронично, но позиция «я не хочу ничего выбирать, я хочу высший смысл» - это тоже выбор, как бы парадоксально это ни звучало. Примерно как «я верю в то, что я ни во что не верю». Сартр говорит об этом: «Человек осужден быть свободным» - это значит, что ты можешь отказаться от свободы, но это тоже будет акт свободы.
Свобода бесконечно пугает из-за возникающей в результате ее реализации ответственности. Речь не о бытовом понятии «ответственности», которое подразумевает необходимость выполнять обязательства перед кем-то вышестоящим - а об экзистенциальной ответственности. Это опять-таки гораздо более страшная вещь: что бы ты ни сделал, это отразится на твоей жизни, а проживать ее предстоит тебе самому. У каждого выбора есть последствия, с которыми тебе придется иметь дело.
У Эриха Фромма (хоть он и не экзистенциалист) есть целая книга, которая называется «Бегство от свободы», в ней описаны всевозможные способы, которыми человек пытается с себя эту свободу скинуть. Почти все эти способы можно свести всё к той же цитате из Ницше: «Бог мертв: но такова природа людей, что еще тысячелетиями, возможно, будут существовать пещеры, в которых показывают его тень». Если настоящий Бог умер, то можно заменить его на богов менее масштабных, и тоталитарные режимы - самый наглядный пример. Ту же функцию играют всякие авторитеты, но и здесь ловушка та же: как бы убедительно ни говорил авторитет, выбираешь авторитета себе для веры всё равно ты сам. Из более мелких вариантов - это, например, желание спрятаться за мужа «как за каменную стену» и быть на вторых ролях, взвалив на него роль глуповатого, но всё равно божка.
Смерть Бога - это смерть высшего авторитета. Все остальные авторитеты рассыпаются вслед за ним: если мы вместо Бога ставим какой-то другой авторитет, он занимает место Бога, а Бог умер - и всё по кругу.
4. Бремя создания смысла тоже ложится на человека
«Смысла жизни не существует, мне придётся самому создавать его!» - говорит об этом Сартр.
В этом утверждении содержится и «заготовка» для смысла. Создание смысла и есть смысл, создание человека и есть человек: «Для экзистенциалиста человек потому не поддается определению, что первоначально ничего собой не представляет. Человеком он становится лишь впоследствии, причем таким человеком, каким он сделает себя сам». Здесь можно найти очевидные параллели с самоактуализацией - стремлением человека к наиболее полному выявлению и развитию своих личностных возможностей. Согласно гуманистическим школам психологии, это главная человеческая мотивация.
У экзистенциалистов эта цепочка выглядит так: Бога нет, человек сам принимает решения, в результате этих решений формируется его жизнь, и то, какой она получилась, - и есть главный продукт.
5. Человек при этом - не Бог
К сожалению, человек не Бог. Он смертен, слаб, немощен и ограничен. «История любой человеческой жизни есть история поражения», - говорил Сартр об этом. В конце концов, каждая жизнь трагически обрывается. Можно сказать, что экзистенциализм вырос на крахе попытки занять место Бога (с помощью умища, объективности и логики).
Если нет объективной истины в виде Бога, давайте обратимся к субъективной. Экзистенциализм предлагает рассматривать само существование человека, отсюда и название (лат. existentia - «существование»). Если бы пятого пункта не было, можно было бы совершить финт ушами и признать человека и его субъективность «новым богом», а это уже опасно близко к солипсизму, представлению о том, что весь мир - в твоей голове (а других людей не существует). В таком случае оказывается, что Бог - это ты. А Бог, как мы выяснили, умер. Нет, так дело не пойдёт. Поэтому приходится признавать существование других людей (и со вздохом говорить, что «ад - это другие») и признавать право на их субъективность.
Это - уже то, что делает гуманизм: признает уникальность и ценность отдельной жизни, отсюда и название программного эссе Сартра «Экзистенциализм - это гуманизм».
---Экзистенциализм сегодня
Бога нет, человек сам вынужден искать собственный смысл и нести ответственность за свою жизнь, что нелегко, потому что он всего лишь человек. Другие люди несут то же бремя, и их всех жаль. Это и называется громким словом «экзистенциализм», хотя ничего сложного и заумного в этих идеях нет.
Экзистенциализм - это современная психическая действительность в условиях жизни с мертвым Богом, текущее положение вещей.
В обыденном понимании экзистенциализм - это тлен, бессмысленность и абсурдность (даже у меня есть в Телеграме канал «Экзистенция от Э до Я», в котором я публикую характерные мемасы).
Почти каждый экзистенциалист рано или поздно пишет разоблачение: «Вот вы думали, что экзистенциализм - это тлен, а на самом деле…» Не избежал этого и Сартр. «Прежде всего, экзистенциализм обвиняют в том, будто он призывает погрузиться в квиетизм отчаяния…» - пишет он в первых строках уже упомянутого выше эссе «Экзистенциализм - это гуманизм» в 1946 году и приходит к выводу, что экзистенциализм - это оптимизм и гуманизм. Что совершенно не мешает в 2018-м существовать мемам про тлен.
Экзистенциалисты говорят: современная жизнь человека сложна и полна неразрешимых проблем. И потом добавляют, что это не повод отчаиваться, давайте как-то с этим жить. Типичная реакция нормального человека на проблемы - это вытеснение. Большинство предпочитают не знать, отвернуться, забыть, не думать об этом, поэтому они перестают слушать экзистенциалистов на словах «полна неразрешимых проблем», машут рукой и говорят: всё понятно, мрачняк.
Экзистенциальная картина мира требует огромного, нечеловеческого мужества, потому что предполагает постоянный взгляд в лицо своей тревоге. Пауль Тиллих (протестантский теолог и философ-экзистенциалист - удивительное сочетание) про это даже отдельную книгу в 1952 году написал «Мужество быть».
Но есть выход проще! Победила третья идеология, основанная не на ксенофобии и сплочении тоталитарных режимов, а на удобстве и комфорте - «общество потребления». Этот термин ввел в обиход уже упомянутый выше Эрих Фромм в 20-х годах прошлого века, а позже осмыслил Жан Бодрийяр в своей работе, которая так и называлась «Общество потребления» (1970). Работает это всё как большая погремушка, как мобиль, который вешают над кроваткой младенца, или как калейдоскоп (как ни крути, приходят исключительно детские метафоры), а еще - как лента в фейсбуке. Создается иллюзия изобилия и новизны, и вместе с тем потребителю подсовывают каждый раз что-то очень знакомое (например, вся музыка в фильмах Марвела звучит одинаково), чтобы тот не пугался.
Под этот убаюкивающий уютный круговорот можно провести всю жизнь, совершенно не встречаясь с этими мрачными экзистенциальными кризисами.
---Что такое экзистенциальная психотерапия
Один из величайших современных экзистенциальных терапевтов Ирвин Ялом пишет, что никакого направления экзистенциальной психотерапии не существует, поэтому он не организовывает школу и не оставляет учеников. Но есть определенное отношение терапевта к жизни, которое он использует в собственной работе.
Есть простой путь развития школы терапии: это создание приемов, методов и концепций. Все они дают опору терапевту и в какой-то степени нужны для успокоения его тревоги, чтобы у него создавалось ощущение, что он таки знает, что делает.
Как только терапевт начинает цепляться за методы и авторитеты, получается очередная секта. Один из главных соблазнов профессии психотерапевта - это бред всемогущества. Клиенты смотрят терапевту в рот, наделяют его авторитетом и готовы слушать каждое слово. Некоторые «скандальные психологи» - наверняка вы знаете этот тип - говорят четко, уверенно, со знанием дела. Все они, как легко догадаться, являются все теми же тенями на стенах пещеры, маленькими нарциссическими идолами.
Экзистенциальные терапевты, конечно, не нигилисты, но если мы признаем уникальность человека, то вынуждены признать и отсутствие универсальных и единственно верных методов терапии. Ялом пишет, что «надо изобретать свой вид терапии для каждого клиента». Экзистенциальный психотерапевт, как и его клиент, - всего лишь человек и тоже вынужден иметь дело с собственной тревогой. Хотя, конечно, быть «всего лишь человеком» сложнее всего, проще важно раздувать щеки.
Британский психоаналитик Бион Уилфред писал: «В любом кабинете всегда можно увидеть двух довольно напуганных людей: пациента и психоаналитика. Если этого нет, тогда вообще непонятно, зачем они пытаются выяснить общеизвестные истины», - это типично экзистенциальная позиция (даром что психоаналитик).
Можно стоять на экзистенциальной позиции и не называть себя экзистенциалистом - как, например, для того чтобы быть гуманистом, необязательно писать это на своей визитке. Если «экзистенциализм - это гуманизм», то экзистенциальная терапия - это гуманистическая терапия, акцентирующая свое внимание на уникальности бытия человека. Наверное, есть какая-то другая психотерапия, не принимающая уникальности каждого человека, но лучше с ней не связываться.
---------------------
Искусство во время чумы: последний сезон
«Arterritory» - современное искусство Балтии, Скандинавии и России
Кирилл Кобрин
06.03.2020
Никто не играл в мяч, никто не ходил по улицам в масках, никто не разыгрывал комических сцен, никаких представлений и веселых спектаклей […] в то лето не устраивали даже скачек, на которые обыкновенно собирается много народа.
Осенью 1629 года в Италию пришла чума. Ее занесли немецкие ландскнехты, точнее - питающиеся ландскнехтами блохи. Беда войны, как часто бывает, принесла беду другого рода. Никакую эпидемию нельзя объявить «природным феноменом»; в ней социального не меньше, чем биологического; соответственно чума, чахотка, испанский грипп, СПИД или коронавирус - это больше про нас, нежели про незримые злобные существа, грызущие нас изнутри. А раз это про нас, то это и про искусство, так как отношения с т.н. Прекрасным есть то, что отличает человека от всех остальных. Я имею в виду осознанные отношения, отрефлексированные, намеренные. Конечно, можно подпустить и немного теологии: человек смертен, Бог всемогущ, Прекрасное - атрибут Бога, так что всё это вроде одно. В Средние века в Европе так и думали; впрочем, и в XVII веке - тоже, хотя и немного по-другому. Но ниже я попытаюсь сказать пару слов о том, как массовые смертельные заболевания связаны с идеей Прекрасного, понятой вовсе не с религиозной точки зрения. Ибо если с неё - то относительно всё понятно.
Итак, это Италия, это Флоренция, это 1629-1630 годы и это чума. С эпидемией борются; так как блохоносные ландскнехты прошагали по Пьемонту, то Пьемонт решили отрезать, перекрыв горные перевалы Апеннин. Взятки, связи и просто безалаберность человеческой природы обессмыслили эту меру; чума всё-таки заявилась во Флоренцию, и тогда за дело взялись городские власти. Они установили множество карантинов, они создали специальный орган с прекрасным названием Sanita, они хоронили чумных отдельно и со всеми предосторожностями, они завели приют и больницу, они поставляли запертым в своих домах флорентийцам хлеб и вино, а по выходным и ещё кое-что. На днях в ленте Твиттера я насладился видео, на котором пожилой итальянец (кажется, это была Болонья) пришёл в ярость от вида пустых полок в супермаркете. В ИТАЛИИ НЕ КУПИТЬ ПАСТЫ!!! Итальянец жестикулировал и кричал, что такого не было даже в конце Второй мировой. Коронавирус хуже фашистов и антифашистов. Не знаю, прав ли он, ведь Муссолини еще в 1930-е устроил кампанию против пасты: мол, от нее итальянцы толстеют и становятся никудышными солдатами. В результате немалую часть Северной Италии превратили в рисовое поле. Мне кажется, именно здесь следует искать одну из причин столь сокрушительного краха дуче. Вчера он ещё корчил уморительные рожи на трибуне, а сегодня уже висит вниз головой. К пасте в Италии нужно со всем уважением.
Но вернёмся во Флоренцию уже лета 1630-го. Запертые в своих домах горожане развлекаются кто во что горазд: ну не предаваться же унынию круглосуточно, хотя Костлявая и начеку со своей косой, по которой прыгают чумные немецкие блохи. И вот в этой точке, когда всё тускло и страшно (в те времена от эпидемий умирали как минимум десять процентов населения городов, а вообще-то на тот свет мог отправиться и каждый второй), рождается искусство, новый тип отношений с Прекрасным, без дураков и больших стилей. Ведь только одна разновидность Большого Стиля процветает в таких условиях - Искусство Слухов. Но слухи как раз самые неинтересные, типические; понятно, что во всех бедах виноваты колдуны (чаще женского пола, ведьмы), иностранцы и евреи. Во Флоренции было точно так же; самый смешной слух того времени - история про сицилийского (иностранец!) доктора, который заражал своих пациентов гнилыми курицами. Это уже в чистом виде нынешний коронавирус с его происхождением из рынка живности в китайском городе Ухань. Вне зависимости от правдоподобия данной версии (а она похожа на правду) эта история идеально ложится в Большой Стиль Чумных Слухов: тут и зловещие китайцы (это для европейцев и американцев), и экзотические животные, несущие нам гибель, и даже (это уже для самих китайцев) то, что вирус принесли с собой какие-то зверюги, которых привезли (нелегально! что тоже очень важно) откуда-то из Юго-Восточной Азии, чуть ли не из Малайзии (из-за границы!). Так что все правила соблюдены: виноваты Другие, иностранцы и животные (которые тоже ведь в каком-то смысле иностранцы).
Но мы опять отвлеклись от Флоренции лета 1630 года. Если оставить в стороне слухи, то горожане индивидуально предавались разнообразным занятиям в запертых комнатах и покоях. В январе 1631-го покидать дома было уже строжайшим образом запрещено. Город окончательно опустел. Некий Джованни Балдинуччи, выживший и написавший мемуар о чуме, отмечал, сколь меланхолично выглядели безлюдные улицы и церкви города. В запертых помещениях, впрочем, бурлила вынужденная жизнь и порождала чумное искусство. Какие-то две тинейджерицы, воспользовавшись отсутствием родителей (интересно, как и куда их выпустили?), отправились к соседям по дому потанцевать. Нарушительниц схватили, а папу и маму принимающей стороны отправили в тюрьму. Другая пара сестёр оказалась более изобретательной. Они принялись издеваться над младшим братом самым артистическим образом. Одна из них - уже после ареста - объявила судьям: «чтобы убить время, мы надели маску на младшего брата и плясали вокруг него, пока городской стражник не заметил нас через окно». Что с сестрицами сделали - неизвестно, но данная история важна для понимания того, как мы сегодня (вчера, позавчера) встречаем лицом к лицу вирус и какое искусство из этого может воспоследовать. Или уже воспоследовало.
Флорентийских сестёр - как просто танцевавших с соседями, так и танцевавших вокруг несчастного братца - арестовали не потому, что они переносили чуму по кварталу или по городу. Никто из них не покидал запертого дома. Нет, преступление девушек заключалось в том, что они пытались радоваться, причём самым неподходящим - с точки зрения попов и городских властей - образом. Они убивали время, которого оказалось слишком много - ведь ни книг, ни телевизора, ни смартфона у них не было. Сестрички убивали пустое время, точнее, они наполняли его Прекрасным. Здесь - точка рождения искусства во время чумы.
Смерть порождает отсутствие; чем больше мёртвых среди живых, тем больше свободных мест; но такие места отчего-то не распределяются между выжившими, они так и остаются пустыми. Попытка заполнить выпавшее из рутины время - а также пространство, так как любая эпидемия, что в XII веке, что в XVII-м, что в XXI-м, делает некогда людные пространства безлюдными, пустыми - рискованна, ведь в данном случае вступаешь в состязание, в соперничество, в борьбу со смертью, а значит, с изначальным порядком вещей, неважно кем установленным, Природой или Богом. Искусство времён чумы всегда кощунственно, ибо посягает на иерархию вещей; не человеческое это дело - спорить с тем, что выше человека и его воли. И всё же такое искусство возникает, и оно всегда сомнительно, как-то глубинно непристойно. А какие мысли могут возникнуть на пиацце какой-нибудь Венеции, где на данный момент вместо карнавала - ничего? Не снять ли возле Сан-Марко порнофильмец, пока там пусто? Не написать ли на стене колокольни что-нибудь вроде «For whom the fucking bell t®olls»?
Болонья и Венеция опустели сегодня - не так, конечно, как Флоренция в 1630-м, но всё-таки. Стали видны контуры и ландшафты этих знаменитых городов. Я жадно разглядываю фото безлюдных улиц, площадей, церквей и понимаю, что вот оно - Прекрасное. Прекрасное опять пришло рука об руку с Ужасным, со Страхом, с Паникой; сегодня панические атаки нашего мира если не лечатся, то хотя бы оправдываются возможностью полюбоваться на пустые мраморные галереи Болоньи. Но это Искусство, возникшее как бы само собой, просто в силу наложения привычных нам образов определённых мест на последствия распространения вируса и направленных против него чрезвычайных мер. Искусство как побочный эффект жизни и смерти. Но есть и другое искусство во время чумы; и оно сознательно, хотя бы отчасти. Это искусство, которое делали две флорентийские сестры в 1630-м - с участием, конечно, их несчастного братца.
Сёстры нацепили на лицо мальчика маску и принялись плясать вокруг него. Это акт исторический, театральный, артистический и даже слегка богохульный. Маска - причудливая, страшная, с огромным клювом - визуальный атрибут средневековых эпидемий в Европе; любопытно, что функция её тогда была иной, нежели сейчас. Врачи, главные переносчики и главные жертвы массовых напастей, пытались спастись тем, что напихивали в эти клювы специальные травы, курения, дым которых, как считалось тогда, предохраняет от заражения. Заблуждение ушло, а образ остался; образ запоминающийся, жуткий, будто это сама смерть клюет наши жизни, выклёвывает души из смертных тел. Маска - лицо Диавола. Да, врачам всегда приходилось несладко, но особенно - во времена эпидемий. Они чаще гибли, их подозревали в грязных умыслах и массовых заражениях, их демонизировали, били, убивали, наконец, им приходилось носить нелепые маски. Прошли столетия; во времена флорентийской Sanita и маски были другие, и надевали их для другого, но ужас, ими внушаемый, оставался. Смерть в маске. Флорентийские девушки устроили данс макабр на чумной лад. Они действительно веселились оттого, что им было очень страшно и очень скучно. Наверное, самое сильное искусство рождается именно от такого сочетания.
У флорентийских девиц были продолжатели, причём некоторые неожиданные. Густав фон Ашенбах, пятидесятилетний немецкий писатель, приехавший в Венецию в 19.. году, попал в эпидемию холеры. Погружённый в свою непростительную любовь к польскому мальчику по имени Тадзио, он не замечал эпидемии; Ашенбаха занимало не только его чувство, но и то, как он выглядит в связи с этим чувством. И вот солидный культурный немец приходит к цирюльнику, чтобы сделать себе новое лицо - молодое, красивое, вульгарное. Чем ближе Смерть, тем больше хочется Прекрасного, пусть даже и в столь площадном, карнавальном обличии. И Ашенбах - с помощью цирюльника - надевает маску холеры: «Ашенбах, удобно расположившийся в кресле, не только неспособный к сопротивлению, но скорее обнадёженный и возбуждённый всем происходившим, видел в зеркале, что изгиб бровей у него стал энергичнее и ровнее, разрез глаз удлинился благодаря слегка подведенным векам, к ним вернулся блеск, а ниже, где кожа была жёсткой и коричневатой, благодаря лёгкому прикосновению кармина вдруг расцвела нежная розовость, его губы, ещё только что малокровные, налились малиновым цветом, морщины на щеках, вокруг рта, под глазами исчезли под влиянием крема и туалетной воды. С бьющимся сердцем он увидел, что из зеркала на него смотрит юноша в цвете лет». Наконец он несёт эту маску, своё новое лицо на пляж, где купается Тадзио, - и, конечно, умирает.
Собственно, это то же самое искусство времён чумы, которому предавались флорентийки. Прекрасные существа пляшут вокруг жуткой маски - непристойное веселье на краю развёрстой могилы. Нет, не то чтобы ужас побеждён таким образом, он даже не приручён; в таком искусстве ужас именно подчёркивается нелепостью неуместного веселья. Смерть не отходит на второй план; наоборот, она получает свои права в жизни, впускается в повседневность, но всё же в качестве чего-то исключительного, из ряда вон.
Отсюда нелепость нынешних попыток сделать вид, что коронавирус не так страшен, что вообще это всё мелкие неприятности, что business as usual. Нет, отнюдь не as usual. Дело не в относительно скромном количестве умерших и заболевших (относительно численности населения Китая и всего мира, конечно). Просто в который раз человечество сталкивается с чем-то, что только отчасти является зависящим от него, с чем-то из ряда вон выходящим; каждое из такого рода столкновений даёт нам возможность остановить автоматизм наших поступков, слов, вещей, ритуалов, сделать паузу, увидев пустоту там, где ещё недавно было не протолкнуться. Не только географически или темпорально, но и экзистенциально. Иными словами, эпидемия - крайне редкий повод для рефлексии, которая имела бы в виду, что не только мы есть в мире и не всё в мире зависит от нас. Этим эпидемия отличается от войны; последняя, как очевидно, всецело дело наших рук. В случае же чумы или испанки есть зазор - и в этот зазор иногда дует неземной сквознячок.
Сифилис стал одной из важных сатирических литературных тем XVIII-XIX веков - сам по себе или намёк на него. Чахотка - болезнь уже настолько окультуренная, даже рафинированная, что порой возникает сомнение: не придумали ли её Томас Манн и Обри Бёрдслей. Холера отчего-то стала музыкальной; она распространяется по нашей культурной памяти то тёплыми влажными волнами из «Адажиетто» Малера, то весёлыми трелями сюиты из «Щелкунчика». Со СПИДа начинается чисто визуальная история искусства во время чумы - фото высыхающих Эрве Гибера и Дерека Джармена тому порукой. Каким искусством станет коронавирус? И станет ли он? Пока он похож на минималиста: работает не с вещью и не с концепцией вещи, а с отсутствием вещи. Коронавирус заставил умолкнуть Ла Скалу, что немалого стоит. Он отменил карнавал. Он закрыл Лувр. Он оставил пустое место на магазинной полке, где ещё недавно лежал пакетик с пастой. Гимн коронавируса - знаменитое сочинение Кейджа «Четыре минуты тридцать три секунды». Девиз его - последняя фраза знаменитого набоковского романа: «Но никакого Александра Ивановича не было». И, конечно, этот художник-минималист мог появиться только в стране с самым многочисленным населением в мире.
--------------------
Как понять Мадрид: пособие для путешественника
«Арзамас» - Arzamas
28 июня 2017 / История, Искусство, Литература
Книги, фильмы и стихотворения, которые помогут вам открыть новый город
Тем, кто, отправляясь в великий город, хочет приехать подготовленным, Arzamas теперь будет советовать книги, фильмы и другие способы лучше понять новую территорию. Филолог Вера Полилова составила рекомендации для первого путешествия - в Мадрид
1. Рождение Мадрида в книге Дефурно «Повседневная жизнь Испании золотого века»
Мадрид стал центром «католической монархии и Испанской империи» со всеми ее заокеанскими владениями по монаршей прихоти: в 1561 году король Филипп II Габсбург, наследник самого могущественного европейского монарха XVI столетия - императора Священной Римской империи Карла V,
перенес сюда из Толедо весь королевский двор. Местом своей постоянной резиденции Филипп II выбрал бывший арабский форпост Маджирит (в переводе с арабского - «водный источник»), известный с IX века, и его Алькасар - «крепость». Так неожиданно началось возвышение небольшого городка, не примечательного ни своей историей, ни положением. Расстояние от старой столицы до новой - немногим менее ста километров. Оба города расположены в центре полуострова, но Мадрид севернее и ближе к тому месту, где Филипп с 1563 года строил Эскориал - дворец-монастырь, грандиозный памятник могущества испанской короны.
Предполагают, что близость к Эскориалу и определила судьбу Мадрида: королю хотелось иметь возможность лично наблюдать за возведением своего главного детища.
Мадрид XVI-XVII веков, в отличие от Толедо, Вальядолида, Сеговии - старинных кастильских центров, живших интенсивной городской жизнью, - был полностью обязан своим положением и обликом присутствию королевского двора. Столица обустраивалась посреди практически пустого пространства, где не было ни крупных дорог, ни развитой торговли, ни большой реки. Город развивался стремительно, и в первой половине XVII века его полюсами стали королевский Алькасар и дворец Буэн-Ретиро,
окруженный парком и лужайками (Алькасар был расположен там же, где стоит современный королевский дворец, он не сохранился, но парк Ретиро на месте). Эти две точки задают границы габсбургского Мадрида, в пределах которого сосредоточены основные городские достопримечательности и пункты туристического интереса: площади Майор и Пуэрта-дель-Соль, улица Майор, церковь XII века Сан-Хинес, перестроенная в середине XVII века, известная своей старинной башней церковь Сан-Педро-эль-Вьехо, монастырь Дескальсас-Реалес, тюрьма-дворец Санта-Крус.
Глава из книги французского историка Марселена Дефурно рассказывает о жизни Мадрида именно в ту эпоху, когда город стал постоянной королевской резиденцией и превратился в столицу государства. Прогулка от королевского дворца к бульвару Прадо и парку Ретиро по улице Майор будет куда увлекательнее, если знать, что здесь в XVI веке «беспрерывно двигались кареты, кавалеры со своими провожатыми - пажами и телохранителями, и порой было даже трудно проехать» и что тут и тогда «было принято „гулять“», «бродить под крытыми галереями», «останавливаться у дорогих лавочек, в которых покупателям предлагались шикарные ткани, золоченое и чеканное оружие, вышивка, ковры, украшения». Кроме того, Дефурно на 30 страницах отвечает на ряд нетривиальных вопросов: что творилось во внутренних дворах Алькасара? как были устроены королевские комнаты и залы? каковы были особенности хозяйственной жизни Мадрида (от проблем канализации до тонкостей оптовых поставок и хранения снега и льда)?
«В более удаленном от центра Прадо, где росли прекрасные тополя, а воздух освежали многочисленные фонтаны, дивными летними вечерами собиралось изысканное общество. До поздней ночи дамы совершали здесь прогулки в экипажах, а мужчины - верхом на лошадях. Если дама ехала без сопровождающего, то любой другой кавалер мог завести с ней беседу, приблизившись к дверце ее экипажа. Интрижки завязывались легко - благодаря ночной темноте и тому, что женщинам позволяла оставаться неузнанными шаль, почти полностью закрывавшая лицо, открывавшееся лишь по желанию самой дамы. Но такая анонимность часто создавала путаницу, благоприятствуя предприимчивым „профессионалкам“, которые изобиловали на аллеях и в рощицах парка, становясь все более многочисленными».
Марселен Дефурно. Глава «Мадрид: двор и город» из книги «Повседневная жизнь Испании золотого века»
Прочесть Дефурно стоит перед первой обзорной прогулкой по городу, которую лучше всего начать около королевского дворца, а закончить в парке Ретиро, пройдя по улице Майор от одного края старого Мадрида до другого. Если на чтение не было времени дома, то можно усесться с книжкой в окрестностях дворца, спрятавшись от мадридского солнца в тени деревьев. Выбор тут прекрасный: с севера к Паласио Реаль примыкают сады Сабатини, с востока - зеленая площадь Орьенте, с запада - сады Кампо-дель-Моро. Обходя дворец, не пропустите остатки древней арабской стены (за собором Альмудена) - она в IX веке окружала мавританскую крепость, давшую начало городу.
2. Золотой век Мадрида в стихах Луиса де Гонгоры, Лопе де Веги и Франсиско де Кеведо
Возвышение Мадрида пришлось на эпоху небывалого культурного подъема, которую принято называть испанским золотым веком - Siglo de Oro.
Вслед за двором в Мадрид во второй половине XVI века перебралась и артистическая публика, в том числе поэты, драматурги и художники, составившие мировую славу испанского искусства. Вскорости на крохотном пространстве нескольких улиц (Уэртас, Прадо) и площадей (Санта-Ана и Анхель) образовался квартал, заслуживший впоследствии прозвище квартала Муз или квартала Литераторов (barrio de las Musas, barrio de las Letras). Здесь буквально в соседних домах жили мировые литературные гении: главный драматург Испании, «чудо природы» Лопе де Вега
и создатель «Дон Кихота» Сервантес.
Поэты-соперники Луис де Гонгора, творчество которого считается вершиной испанской барочной поэзии, и Франсиско де Кеведо, прославившийся и как прозаик, создатель плутовского романа «История пройдохи по имени дон Паблос». Тирсо де Молина, автор комедии «Севильский обольститель, или Каменный гость», открывшей дорогу мирового странствия Дон Хуана - Дон Жуана, и Кальдерон де ла Барка, создатель величайшей драмы «Жизнь есть сон». Тут же были открыты и первые коррали (дворы, специально оборудованные для театральных представлений, своего рода театры). Если времени читать произведения испанских классиков Ренессанса и барокко нет, то можно ограничиться, по крайней мере, несколькими стихотворениями, например тремя, посвященными испанской столице и обличающими пороки и невзгоды придворной и столичной жизни.
Луис де Гонгора
Сонет «О Мадриде»
Как Нил поверх брегов - течет Мадрид.
Пришелец, знай: с очередным разливом,
Дома окраин разбросав по нивам,
Он даже пойму Тахо наводнит.
Грядущих лет бесспорный фаворит,
Он преподаст урок не мертвым Фивам,
А Времени - бессмертием кичливым
Домов, чье основание - гранит.
Трон королям и колыбель их детям,
Театр удач столетье за столетьем,
Нетленной красоты слепящий свод!
Здесь зависть жалит алчущей гадюкой,
Ступай, пришелец, бог тебе порукой,
Пусть обо всем узнает твой народ.
Лопе де Вега
Сонет «Вавилон»
Мой Вавилон, где я увидел свет,
Чтоб стать вовеки притчей во языцех!
Своих и пришлых ты укрыл в гробницах,
Гнездо мое, приют в годину бед!
Тюрьма уму и сердцу с давних лет,
Ты - школа зла, ты - представленье в лицах;
Вся спесь твоя - в разряженных тупицах,
Элизий, где живым приюта нет!
Оплот невежества, вражды кипенье,
Притон, где языки - страшней клинка.
Нет! Еду прочь, и Турия-река
Отмоет эту грязь в своем теченье.
Я видел ум в шутах у дурака,
И гнев спалил мое долготерпенье.
Франсиско де Кеведо
«Бурлескная летрилья»
Посетив разок Мадрид,
Вот какой узрел я вид.
Видел времени щедроты:
То, что было тополями,
Нынче сделалось пеньками;
Видел мост, его пролеты
Так забили нечистоты,
Что вода едва сочится;
Видел: щебетали птицы,
Люди плакали навзрыд.
Вот какой узрел я вид.
Видел много лекарей,
Что внезапно стали нищи,
Переправив на кладбище
Всех недуживших людей;
Видел: клялся брадобрей,
Что, мол, вовсе нет работы
И что в кошельке с субботы
Ни монетки не звенит.
Вот какой узрел я вид.
Видел голод, столь голодный,
Что глотать отвыкла глотка,
Что на нем уже чесотка
Сдохла, став совсем бесплотной;
Видел я, как благородный
Дон не вылезал из долга,
И я думаю, что долго
Долга он не возвратит.
Вот какой узрел я вид.
Видел сотни родников:
Хоть водой они обильны,
Жажду утолить бессильны -
Это очи бедняков;
Видел множество домов,
Толпы сирых и бездомных;
Видел, что в церквах огромных
Пламя свечек не горит.
Вот какой узрел я вид.
Видел город, что судьбою,
Столь к нему неблагосклонной,
Был низвергнут с небосклона
И повержен над рекою.
Кто бы вынесть мог такое?
Пронята его страданьем,
Речка с горестным рыданьем
От него стремглав бежит.
Вот какой узрел я вид,
Посетив разок Мадрид.
Прочтите их перед входом в Музей Лопе де Веги на современной улице Сервантеса или за углом, на нынешней улице Кеведо. Здесь располагался дом, в котором жили сначала Гонгора, а потом и Кеведо (он якобы специально выкупил здание, чтобы выставить на улицу снимавшего там комнаты поэтического противника).
3. Мадрид эпохи Гойи в фильме Карлоса Сауры
Испанский XVIII век начался смертью бездетного Карла II Габсбурга, коронацией Филиппа V Бурбона и последовавшей Войной за испанское наследство. Французское влияние при правлении Бурбонов изменило облик Мадрида: были расширены и вымощены улицы и площади, модернизирована система водоснабжения, благоустроены сады и парки. Просвещенный монарх Карл III (правил в 1759-1788 годах) вошел в историю города благодаря завершению строительства нового королевского дворца (габсбургский Алькасар сгорел в 1734 году) и тому, что при нем был разбит бульвар Прадо, украшенный статуями, фонтанами и скамейками. Такого изящества город еще не знал. При этом короле взошла и звезда Франсиско Гойи: в 1786 году он добился звания придворного художника, а при следующем монархе, Карле IV, стал первым живописцем короля.
Менялось с оглядкой на французские образцы и мадридское общество. Погрузиться в светскую жизнь Мадрида последней четверти XVIII - начала XIX века поможет синематографическая поэма классика испанского кино Карлоса Сауры «Гойя в Бордо». Саура выбрал в качестве повествовательной рамки последние годы жизни художника, проведенные не в Мадриде, а в вынужденном изгнании, но он вплетает в рассказ сны и воспоминания героя о его столичной жизни.
Посмотрите фильм перед тем, как отправитесь в часовню Сан-Антонио-де-ла-Флорида. Ее в 1798 году Гойя расписал удивительными фресками, и туда в 1919 году из Бордо был перенесен его прах. Фильм, кроме того, подготовит зрителя к знакомству с работами Гойи, хранящимися в Прадо, музее Тиссена-Борнемисы и Королевской академии изящных искусств Сан-Фернандо.
4. Мадрид против Наполеона в романе Переса-Реверте «День гнева»
При Карле IV Испания заключила с Наполеоном тайное соглашение о разделе Португалии. Под этим предлогом французские войска разместились на территории страны, а 23 марта 1808 года заняли Мадрид. Исторический роман Артуро Переса-Реверте представляет собой подробную хронику одного из главных дней в истории этого периода и в истории столицы - 2 мая 1808 года, дня партизанского восстания против французских войск. Автор перемещает читателя в Мадрид первого десятилетия XIX века и ведет его вслед за героями событий по улицам, переулкам и площадям. Действие начинается около королевского дворца (Паласьо-дель-Орьенте) и охватывает всю столицу в границах, заданных городской стеной эпохи Филиппа IV (правил в 1621-1665 годах).
Роман сопровождается планом Мадрида, без постоянного обращения к которому его читать трудно и не так интересно. Книга Переса-Реверте не только знакомит с городом и драматическими историческими событиями, но и помогает понять знаменитые полотна Франсиско Гойи - «Восстание 2 мая 1808 года в Мадриде» и «Расстрел повстанцев в ночь на 3 мая 1808 года».
«Десятитысячная толпа запрудила Пуэрта-дель-Соль, растеклась по окрестным улицам от Монтеры до Сан-Луиса, по Ареналю, Калье-Майор и Постас, а кучки людей, вооруженных удавками, ружьями и ножами, бродят вокруг, чтобы предупредить, если вдруг появятся французы. С балкона своей квартиры в доме Н15 по улице Вальверде, угол Десен-ганьо, угрюмо глядит вниз Франсиско де Гойя-и-Лусиентес, уроженец Арагона, 62 лет, член Академии Сан-Фернандо и королевский живописец с годовым доходом в пятьдесят тысяч реалов. <…> В жилете, в сорочке с раскрытым воротом, скрестив руки на груди, склонив крупную, все еще густоволосую кудрявую голову с седыми бакенбардами, знаменитейший из всех ныне живущих испанских художников упрямо стоит у самых перил, наблюдая за творящимся на улице. Крики и одиночные выстрелы в отдалении едва достигают его слуха, которого Гойя почти полностью лишился еще много лет назад после тяжкой болезни: вместо них он слышит лишь невнятный гул, сливающийся с шумом в голове - в его измученном, неусыпно бдящем и настороженном мозгу».
Артуро Перес-Реверте. «День гнева»
В квартале Маласанья на площади Второго мая (Дос-де-Майо)
установлен монумент героям восстания - погибшим в сражениях с французами капитанам артиллерии Луису Даоису и Педро Веларде. Даоис и Веларде выведены в романе Переса-Реверте, и его будет особенно приятно читать за столиком одного из кафе, расположенных на площади вокруг памятника.
5. Мадрид внутри катастрофы в романе Пио Барохи
Классический роман испанского писателя Пио Барохи, виднейшего представителя «поколения 1898 года», -
это великолепная хроника мадридской жизни конца XIX - начала XX века. «Вечера в Буэн-Ретиро» с документальной точностью воспроизводят нравы и образ жизни разных социальных слоев: столичной аристократии, мадридского «дна» и, конечно, литературной богемы. У Барохи улицы (Алькала, Реко-летос, Аточа, бульвары Прадо и Ла-Кастельяна) и площади Мадрида (Пуэрта-дель-Соль, Сибелес, Орьенте, Мостенсес), как и выведенный в заглавие парк Буэн-Ретиро, - не простые декорации, но почти что участники повествования.
В жизни столицы эпоха, описанная в романе, определялась, с одной стороны, быстрым ростом населения, индустриализацией, развитием железной дороги, усилением влияния мадридских буржуа и студенчества. С другой стороны, это было время политической деградации, морального и управленческого упадка, коррупции - того, что, по убеждению Барохи и представителей его поколения, привело к национальному краху, проигрышу в последней колониальной войне и потере всех заморских владений.
Бароха фиксирует состояние и настроение общества, подготовившего испанскую катастрофу, и делает это с ностальгией и сожалением.
Жизнь главного городского парка Ретиро и сегодня течет по своим, особым законам, и для чтения романа Барохи вряд ли можно найти более подходящее место.
«Увеселения были здесь истинно мадридские, чуточку столичные и чуточку провинциальные, изящные и в то же время простоватые. Посетители садов Буэн-Ретиро, освободив дорожку для променада, рассаживались на стульях вокруг центрального павильона, где играл оркестр. Электрические светильники, развешанные среди деревьев на проводах, натянутых между столбами, заливали аллею ярко-белым светом, похожим на лунное сияние. Эти фонари представляли собой прозрачные стеклянные шары, оплетенные проволочной сеткой и облепленные тучами бабочек и мошкары, которых привлекал ослепительный блеск. Между двух угольных стержней, непрерывно мигая и рассыпая искры, сверкала вольтова дуга».
Пио Бароха. «Вечера в Буэн-Ретиро»
6. Дух мадридской жизни начала XX века в коротких рассказах Рамона Гомеса де ла Серны
Писатель Рамон Гомес де ла Серна, связующее звено между двумя испанскими литературными поколениями - 1898 и 1927 года,
прославился в 1915 году, выпустив сборник «Растро». Эта книга воспевает одноименную мадридскую барахолку во всем ее ветхом великолепии и показывает город и всю страну через калейдоскоп потрепанных вещиц. Тут стоптанная обувь, бесчисленные банки и склянки, поношенные наряды, часы всех видов, зеркала, шляпы, книги - примеченные и описанные. Растро существует уже не первое столетие, и без его посещения воскресным утром настоящее знакомство с Мадридом не состоится. Обязательно отправляйтесь туда с рассказами Гомеса де ла Серны в кармане.
«Вещи рано или поздно исчезают отсюда, неизвестно когда, неведомо как. На то они и здесь; в том их великое назначение. Поэтому Растро не нарушает постоянства, но поправляет мягко, приятно, неназойливо. Ничто не длится вечно. Лишь чистота небес да благо земли, взятой в целом, достаточно постоянны. Растро же смертен, и потому ему удается кое-что улучшить, принимая от каждой вещи самое лучшее в ней и передавая ей взамен самые жгучие пороки…»
Рамон Гомес де ла Серна. «Растро»
Продолжить знакомство с писателем и его Мадридом стоит, взявшись за позднюю книгу «Мадридские утраты», написанную уже в Буэнос-Айресе, далеко от оставленной в 1936 году малой родины. Это единственная в своем роде книга, где нет другого героя, кроме самого Мадрида:
«Что-что, а стиль у Мадрида есть, - свой, беззаботный стиль. Здесь по-своему живут, по-своему гуляют, по-своему запахивают плащ, и дома на фоне мадридского неба вырисовываются по-своему. <…> Все в нем слажено, и ты можешь смело предаться мерному ритму, который поведет тебя от Сан-Франсиско-эль-Гранде к спуску на набережную, от Пасео-де-ла-Кастельяна - к Пласа-де-Орьенте, велит зайти в музей Прадо, направиться потом к Пуэрта-де-Йерро и кончить свой путь на Пуэрта-дель-Соль или у Пасифико».
Рамон Гомес де ла Серна. «Мадридские утраты»
7. Богемный Мадрид в романе Франсиско Умбраля
«Авиньонские барышни» - это ироничное псевдодокументальное повествование о жизни странного аристократического семейства, в дом которого по счастливому стечению обстоятельств вхожи самые разные знаменитости. На страницах небольшого романа, замечательно передающего атмосферу богемной жизни Мадрида 1920-30-х годов, появляются Пабло Пикассо, Федерико Гарсия Лорка, Рубен Дарио, Мигель де Унамуно, Эмилия Пардо Басан, Рамон дель Валье-Инклан.
Особенное удовольствие можно получить, следя по карте за перемещениями героев и отмечая места, где располагались ключевые заведения эпохи - рестораны, бары, дансинги и отели. Нейтралитет в Первой мировой войне обеспечил Испании бурный экономический рост (его символом стал разрезавший город проспект Гран-Виа, заложенный в 1910-м и законченный в 1924-м), но не уберег ее от политической неразберихи, закончившейся диктатурой генерала Примо де Риверы. Военный переворот 1923 года генерал совершил по предложению короля Альфонсо XIII для защиты конституционной монархии от либерального правительства: вскоре была отменена конституция, создана военная директория, введена цензура, были запрещены каталонские, баскские и галисийские национальные движения.
«Я так никогда и не узнал, спала или не спала тетушка Альгадефина с Пабло Пикассо, признанным в наши дни гением века, наравне с Эйнштейном. Оба, кстати, носили кальсоны - непременный атрибут гениев. Сейчас мне бы хотелось думать, что тетушка Альгадефина облагодетельствовала Пикассо, но, к сожалению, не могу вписать этот славный факт в наши семейные анналы, поскольку достоверно ничего не известно. Так обстоят дела. На некоторых картинах Пикассо мадридского периода, а может, и следующего, в обнаженных женских телах, возведенных в кубизм, несоразмерно крупных, мне видится Сасэ Каравагио, но я бы не осмелился утверждать, что это она, хотя в отдельных фрагментах она вполне узнаваема, ведь Пикассо выбирал модель, чтобы разъять ее на части и потом забыть о ней. Пикассо очень нравилось гулять часами с тетушкой Альгадефиной по старому Мадриду, он делал зарисовки площади Себада, площади Паха, площади Лос-Каррос, площади Ромеро-де-Торрес».
Франсиско Умбраль. «Авиньонские барышни»
Полистайте веселый роман Умбраля перед прогулкой по району Саламанка и осмотром бульвара Реколетос - здесь в конце XIX и в XX веке селилась мадридская аристократия. Не пропустите существующее с 1888 года кафе «Хихон» - его постоянными посетителями были Бенито Перес Гальдос, Рамон дель Валье-Инклан, Пио Бароха и Рубен Дарио (по совместительству герои Умбраля).
8. Артистический Мадрид в воспоминаниях Бунюэля и Дали
В воспоминаниях великого режиссера будут особенно интересны главки «Мадрид. Студенческая резиденция. 1917-1925» и «Альберти, Лорка, Дали»: Бунюэль описывает жизнь мадридской творческой молодежи в 1910-20-е годы и легендарную Студенческую резиденцию -
уникальное заведение, где встретились и подружились гении XX века Бунюэль, Федерико Гарсиа Лорка и Сальвадор Дали и которое изменило не только Мадрид и Испанию, но и культуру XX века. Рассказ об этом времени можно найти и в «Тайной жизни Сальвадора Дали, написанной им самим». Бунюэль и Дали пишут прежде всего о бунтарской и авангардной артистической жизни Мадрида, но между делом описывают и политические настроения 1920-х: борьбу с диктатурой Примо де Риверы, становление левого движения, начало Испанской республики.
«Главными литературными кафе Мадрида были „Кафе Хихон“, существующее и сейчас, „Гранха дель Энар“, „Кафе Кастилья“, „Форнос“, „Кутц“, „Кафе де ла Монтанья“, где пришлось заменить столики из мрамора, настолько они были испещрены рисунками (я заходил туда один после лекций, чтобы поработать), и „Кафе Помбо“, где Гомес де ла Серна восседал каждую субботу. Входя, все здоровались, рассаживались, заказывали что-нибудь - большей частью кофе и воду (официанты все время подносили воду). Затем начиналась беспорядочная беседа, обсуждение последних литературных новинок, публикаций, прочитанного, подчас политических новостей. Мы обменивались книгами, иностранными журналами. Судачили об отсутствующих друзьях. Иногда кто-то читал вслух свои поэмы или статьи, и Рамон
высказывал мнение, к которому чаще прислушивались, но иногда и оспаривали. Время проходило быстро».
Луис Бунюэль. «Мой последний вздох»
«Наша компания день ото дня становилась все менее интеллектуальной. Мы все чаще проводили вечера в знаменитых мадридских кафе, где потихоньку варилась похлебка испанского искусства, политики и литературы, приправленная оливковым маслом. В изысканный аромат послевоенного варева, кроме того, несомненно, внес свою лепту двойной вермут. Я имею в виду откровенную сентиментальность - необходимый противовес всем видам героизма, подлости, фанфаронства и желчности, сдобренных политическими настроениями. От этого варева и повалил в конце концов пар ненависти, изначально обуревающей буржуазную душу. Когда ненависть проникла во все поры, открыла новые горизонты и самые заманчивые перспективы, грянула гражданская война».
Сальвадор Дали. «Тайная жизнь Сальвадора Дали, написанная им самим»
Резиденция, закрытая при Франко,
с 1986 года снова работает как центр культуры, науки и просвещения. Найти ее нетрудно - это комплекс зданий из красного кирпича за Музеем естественных наук, на улице Пинар. Вход на территорию открыт, там можно не только прогуляться и посидеть в саду, но и пообедать в местном кафетерии в главном павильоне комплекса.
9. Мадрид эпохи Второй республики и гражданской войны в текстах Эрнеста Хемингуэя и Михаила Кольцова
В четвертое десятилетие XX века город переживал бурные политические события: в 1930 году подал в отставку и эмигрировал диктатор Примо де Ривера, в 1931-м был изгнан король Альфонсо XIII и установилась Вторая республика; в 1936 году началась гражданская война. Республиканский Мадрид держал осаду фалангистов
три года, и только после сдачи города режим Франко взял под контроль всю страну.
Хемингуэй, подолгу живший в Испании, в книжке 1932 года, главная тема которой - коррида, много страниц посвящает Мадриду. Из них складывается лирический оммаж городу и его жителям. Прочесть нужные страницы можно в ресторане «Ботин» на улице Кучильерос у Пласа-Майор, где постоянно бывал писатель.
«Только в Мадриде вы почувствуете подлинную сущность Испании, ее квинтэссенцию. А квинтэссенция может храниться в самой обыкновенной бутылке, и не нужны ей никакие пестрые ярлыки, как Мадриду не нужны национальные костюмы; какое бы здание ни возвели мадридцы - пусть даже оно напоминает Буэнос-Айрес, - достаточно увидеть его на фоне этого неповторимого неба, и вы уже знаете, что вы в Мадриде. Не будь там ничего, кроме музея Прадо, и то - если средства позволяют вам провести месяц в одной из европейских столиц - стоило бы каждую весну пожить месяц в Мадриде».
Эрнест Хемингуэй. «Трактат о мертвых»
О жизни Мадрида в эпоху гражданской войны коротко, но ярко рассказывает «Испанский дневник» Михаила Кольцова (это записи за вторую половину августа - начало сентября 1936 года). Кольцов был направлен в Испанию в качестве военного корреспондента газеты «Правда» и негласного советника республиканского правительства.
«Кругом садовой решетки, по улице Алкала и по бульварам катится река устойчивой мадридской жизни. По широкому тротуару стучат высокими каблучками прибранные сеньориты. Платья, пояса, юбки, сумки прилажены, как всегда, до последней складочки; прически напомажены и отлакированы, каждая кудряшка, каждый завитой волосок укреплен воском, чтобы не раскрутился, не отстал в этой сумасшедшей жаре. <…> Стоят длинные очереди пожилых хозяек - за сахаром. Выдают по полкило. Стало туго с картофелем (привозной с севера продукт) и с мясом: основные мясные районы захвачены мятежниками. Сливочного масла совсем не видно в Мадриде. Большие очереди за молоком».
Михаил Кольцов. «Испанский дневник»
10. Мадрид эпохи Франко в фильме Марко Феррери
После победы в гражданской войне в 1939-м и до 1975 года во главе Испании стал Франсиско Франко. Увидеть жизнь франкистского Мадрида, забывшего уже гражданскую войну, позволяет фильм «Инвалидная коляска» («El Cochecito») итальянского режиссера Марко Феррери, работавшего в 1950-60-е годы в Испании. Абсурдная история с элементами черного юмора, рассказывающая о пожилом испанце и его отношениях с семьей и друзьями, разворачивается в декорациях квартала Маласанья, который двумя десятилетиями позже станет центром испанской ночной жизни, а сегодня переживает период джентрификации. Улицы квартала, отрезанные от центра после строительства Гран-Виа, стали местом, где селились работяги, мелкие чиновники, студенты, то есть самые простые горожане. Герои фильма ездят по городу на мотоциклетных инвалидных колясках, и, следя за ними, можно рассмотреть машины, торговые лавки, тротуары, улицы и площади (легко узнается площадь Карлоса Камбронеро) и не застроенные еще современными домами поля, окружавшие исторический центр. Кроме того, на пленке запечатлена городская достопримечательность - впечатляющее как размерами, так и архитектурным оформлением кладбище Альмудена. «Инвалидная коляска» напоминает фильмы итальянского неореализма (простые герои, обычные люди вместо актеров, естественное освещение, отказ от съемки в павильонах), что, правда, по свидетельству сценариста Рафаэля Асконы, получилось исключительно из-за ограниченного бюджета фильма.
В эту эпоху, в конце 1950-х, франкистский режим вступил в период консервативной модернизации. В 1959-м начал действовать стабилизационный план, давший толчок развитию испанской экономики и обеспечивший рост, названный впоследствии «испанским экономическим чудом». Вместе с либерализацией экономики начались изменения в социальной, политической и культурной жизни. Так наступила и эпоха «нового испанского кино».
11. Контркультура 1980-х в фильмах и прозе Педро Альмодовара
Зажатый в тиски франкистского порядка и строгой морали, город со смертью диктатора в 1975 году, восшествием на престол Хуана Карлоса де Бурбона
и началом демократических преобразований
буквально взорвался и превратился в центр контркультуры. Она получила название la movida madrilena («ла мовида мадриленья» - «мадридская тусовка») и под ним вошла в историю XX века. Центром мовиды стали кварталы Маласанья и Чуэка, прилегающие к проспекту Гран-Виа, но давно пришедшие в упадок и оттого дешевые. Главный идеолог эпохи - Педро Альмодовар, по фильмам которого уже принято изучать Мадрид 1980-х и 1990-х. В дополнение к его кинокартинам стоит прочесть единственную книгу художественной прозы режиссера. Это история вымышленной героини Патти Дифусы (альтер эго автора) и разгульной и безумной жизни Мадрида 1980-х.
«Если снова вернуться в Мадрид, в лоне которого была рождена Патти, то, признаться, у нас тогда не было ни славы, ни денег, зато каждый день происходило очень много всего. С помощью Патти я все ставил с ног на голову. Я пользовался поддержкой Патти по разным поводам, но свою основную трибуну она получила именно в журнале „Ла Луна“. Патти, верное отражение моих чувств, начала испытывать отвращение к своей распущенности и к себе самой. Это случилось как раз в то время, когда стала входить в моду мадридская тусовка. Отчеты о вечеринках печатались в журналах, любительские записи превращались в диски, сплетни - в колонки печатного текста, нелепые костюмы становились явлением моды. Патти исчезла так же внезапно, как и появилась».
Педро Альмодовар. «Патти Дифуса»
12. Для тех, кто поехать в Мадрид пока не может, есть еще немало возможностей побывать там удаленно
- Очутиться в Мадриде 1830 года. Посмотрите 15 коротких видео (каждое не длиннее двух минут), подготовленных Музеем истории Мадрида. Камера парит над одним из главных его экспонатов - макетом города, который дает возможность увидеть в объеме Мадрид таким, каким он был два столетия назад (над улицами, площадями и зданиями в видео всплывают их названия). Эту филигранную модель столицы выполнил в 1830 году военный инженер и картограф Леон Хиль де Паласьо. Его работа - потрясающий источник по истории развития города.
- Самостоятельно исследовать, как менялся Мадрид с XVII по XX век - по живописным и рисованным видам и по планам города, собранным на специальных страницах испанской «Википедии».
- Отправиться на виртуальные экскурсии в мадридские музеи. Начать можно с «золотого музейного треугольника», то есть трех картинных галерей - Прадо, музея Тиссена-Борнемисы и Центра искусств королевы Софии, знаменитого своей коллекцией искусства XX века (например, там можно увидеть «Гернику» Пикассо). А потом изучить десятки других экспонатов из музеев испанской столицы, до которых добирается не каждый турист, например из коллекций Национального археологического музея, Музея Америки и Морского музея (не пропустите самую древнюю из сохранившихся карту мира, где изображена Америка).
- Научиться готовить чуррос с шоколадом. Сhocolate con churros - главный мадридский завтрак, которым можно начать любой день, но особенно приятно завершить веселую мадридскую ночь: таков ритуал. Чуррос похожи на пончики в форме подковы; есть их нужно, макая в горячий густой шоколад. Чтобы их приготовить, понадобятся сливочное масло, мука, яйца, сахар и вода. Чуррос обычно жарят во фритюре, но если его нет, сгодится и обычная духовка.
Как добраться до Мадрида, если вы все-таки решились туда отправиться
Долгое время главным маршрутом из России в Мадрид был конный. Именно так туда добирался в 1840-х автор одной из первых русских книг об Испании - критик и переводчик Василий Боткин, предлагающий ряд практических советов для путешествующих:
«Нечего вам говорить, с каким любопытством переезжал я границу Испании, с каким жадным вниманием встретил я Ирун, первый пограничный испанский город, где дилижанс наш остановился завтракать. Здесь же была и последняя станция на французских лошадях. В Ируне наш испанский дилижанс получил новую упряжь: десять красивых, сильных мулов. Весело смотреть, как их холят испанцы: вся задняя половина выбрита, грива в лентах, на голове высокий букет из разноцветной шерсти. Здесь же верх нашего дилижанса нагрузили дюжиной ружей и trabucos (род мушкетов), между которыми поместились двое солдат, чтобы отстреливаться в случае нападения разбойников. Как ни будьте недоверчивы ко всем слухам и рассказам о разбойниках, но когда дилижанс вооружают как подвижную крепость, поневоле иногда подумаешь о них. Мои товарищи в дилижансе советовали мне, путешествуя по Испании, иметь при себе наличными деньгами столько, сколько нужно от одного большого города до другого, - франков двести или триста, а остальные деньги в векселях; эти триста франков необходимы еще и для того, чтоб избавиться от дурного обращения разбойников, которые, если при путешественнике не окажется вовсе или очень мало денег, вымещают на нем свое неудовольствие побоями. Ирун познакомил меня и с испанскою кухнею: весь завтрак приготовлен был на дурном оливковом масле, которое воняло, как то, которое называется у нас обыкновенно деревянным. Впрочем, товарищи мои испанцы обрадовались ему, говоря, что они не могли есть оливкового масла во Франции: оно не пахнет маслом. <…>»
Василий Боткин. «Письма об Испании»
Во второй половине XIX века появилась возможность добраться до Испании по железной дороге. Вот что писал о своем пути в Мадрид в конце 1880-х Василий Немирович-Данченко:
«Неужели я в Испании?.. И какая-то детски восторженная радость охватывала меня. В Испании! - в том самом сказочном, легендарном краю, о котором столько мечталось когда-то!.. Мне даже смешно становится: чего это рядом ругается и злится толстый француз, севший вчера в Сетте
к нам в вагон. <…> Он поминутно считает, глядя на часы, на сколько мы уже опоздали…»
Василий Немирович-Данченко. «Очерки Испании»
Сегодня всех этих треволнений можно избежать, воспользовавшись самолетом. Теперь вместо векселей имеет смысл оформить карту Travel банка «Открытие»: с ней вы не только сможете сэкономить на страховке, но и получите бонусы, а также бесплатный трансфер в аэропорт, избавив себя от хлопот с поездами. К тому же в течение всего лета «Открытие» предлагает 100-процентный cash-back при различных покупках через Apple Pay.
---------------------