Давным-давно в стародавние времена в одной швейной коробке жили-поживали: Иголка-рукодельница, Напёрсток-простак, Ножницы портняжные да катушки-мотки ниток разноцветных. Не сказать, что в мире-согласии поживали, но терпели друг друга до поры до времени: соседи, как ни как. Иголка, что не день, с новой ниткой вышивала, а бывало и не с одной, да по несколько раз на дню – катушки-мотки очень недовольны Иголкиным поведением были.
– Обдирает она нас, как липку! – ворчал моток Аквамарин. – Снуёт своим носом туда-сюда, а нитка за ней, как хвостик привязанная, куда ей деваться.
Иголка, бывало, катушку меньше чем за неделю раздевала, последнюю нитку срывала. А катушка без нитки кому нужна? Никому: её или в мусор, или в печь определят. А от мотка и вовсе ничего не оставляла, ничегошеньки. Потому и не возлюбил Иголку народ разноцветный, ниточный.
А Иголке-рукодельнице швейное занятие, ох как, в радость было. Посмотрит она на вышивку богатую, на швы одёжные ровненькие, ею умелицей сделанные: глаз не оторвать – заглядение. Натрудится за день, устанет сновать по материи, да отдыхать отправиться: спать-почивать на бархатной подушечке до утра следующего.
А моткам-катушкам и ночью покоя нет:
– Ишь ты, барыня: на бархате почивать изволит. А мы тут жмёмся друг к дружке, как сельдь в бочке, – возмущались мотки.
– Места в притык, а она одна, королевишна, на мягкой подушке нежится!? – ворчали катушки-подружки, мотками подстрекаемые.
Так изо дня в ночь, да из ночи в день копили они злобу-ненависть лютую к Игле-искуснице.
Ножницам же портняжным Иголкины проделки до фонаря были: нравится ей часами за собой нитку по материи гонять, пусть себе гоняет-надрывается. С Ножниц взятки гладки, работа не пыльная, малость малая, безделица: от катушки нитку отрезать, что потом в ушко игольное вдевается и спи-отдыхай до следующего цвета. А резать-то они завсегда готовы были – Ножницы, как никак. А какого цвета нитка была, им и вовсе по барабану было, так как не различали Ножницы цветов с рождения, всё для них в этом мире было серо: что аквамарин, что рубин, что охра. Серость, она и в Африке – серость.
Один лишь Напёрсток души в Иголочке не чаял, помощником ей в минуту трудную был. Когда она в одиночку материю прочную прошить не могла, помогал ей, подталкивал легонько в ушко кованное. А Иголка в ответ смеялась лишь, щекотно ей было что ли? Только от смеха этого заходилось сердце Напёрстка-простака, дыхание замирало, потому как влюблён он был в неё по уши. А Иголка, за делами своими вышивальными, и не замечала ничего, да никого вокруг. Внимания на взгляды восторженные да на языки злые не обращала: знай себе – работала.
Так бы и продолжалось их житьё-бытьё совместное, но пришёл как-то на ум мотку Аквамарину план коварный безжалостный: как Иголочку-рукодельницу погубить, от неё отделаться, а нитки свои сохранить в целости да сохранности. Только помощь ему в этом требовалась, самому не в жизнь не справиться, и начал он Ножницы портняжные обхаживать-уговаривать:
– Вечер добрый, Ножницы острые, трудолюбивые. У Вас ни дать, ни взять: и два конца, и два кольца, да и гвоздик посередине имеется. Осанка гордая, благородная. Чего ж вы этой вертихвостке ушастой потакаете? Не гоже Вам, королевских кровей Ножницам, по каждой Иголкиной прихоти нитку за ниткой резать, так и затупить лезвия не долго. Вот вы на дне коробки лежите, сыреете, а она на бархатной подушке отсыпается.
Попали слова льстивые на почву благодатную. Задумались Ножницы: « И, правда, чего это мы как Ванька-встанька за каждой ниткой подрываемся, режем её, остроту теряем? Мы же благородных кровей Ножницы?!»
– Ну и что ты предлагаешь, Серый? – проскрежетали Ножницы.
– Да просто всё, Ваше Острейшество. Вам, пока она Вас в конец не загоняла да не затупила, надо ей ушко её, кованное, пополам перерезать. Чик – и всё. Без ушка она, что ноль без палочки: нитку не вдеть, за собой не потянуть. Одна дорога: в ведро помойное. Вам же сохранность лезвий острых наточенных, а нашему семейству ниточному покой и спокойствие, Вами дарованное.
- Это, ты здорово загнул, Серый, про Острейшество, про покой дарованный. Согласные Мы. Нынче ночью и разрешим проблему нашу наболевшую!
На том и порешили.
И всё бы получилось у них, как злобный Аквамарин замыслил, но разговору тому ещё один свидетель был. Напёрсток-простак недалеко от них лежал и всё слышал, каждое слово.
Стрелою-молнией полетел он к подушечке ажурной-бархатной Иголку милую предупредить, от беды уберечь неминуемой.
– Иголка-иголочка! Просыпайся, моя хорошая. Не время бока пролёживать!
– А, это ты, – сонно пробормотала Иголка. – Полно тебе, не шуми. Устала я за день, ребятишкам одежды латая-штопая, совсем из сил выбилась. Дай отдохнуть до утра мне, Напёрсточек. Утро вечера мудренее сбудется.
– Не дожить до утра тебе, девица, коль и дальше на подушечке своей бархатной будешь нежиться, потому что Аквамарин подлый Ножницам портняжным про тебя небылицы понарассказал всякие: мол лезвиям их острым ты помеха! Вот и решили Ножницы, с подачи мотка гнусного, ушко твоё, кованное, отрезать, чтоб стала ты железкой непригодной, которой одна дорога – в ведро помойное.
Не на шутку перепугалась Иголка-рукодельница: сон, как рукой, сняло. Ведь без ушка она, и впрямь, не иголка, а зубочистка железная. А как же вышивание – занятие любимое?!
– Что же мне делать, Напёрсточек?
– Бежать тебе надо, милая. Бежать без оглядочки.
– Куда бежать-то? Кругом стенки коробки картонные?!
– Что нам стены с тобою картонные? Аль не шили мы вместе материи плотные? Не сшивали кожу дубовую? И картон пройдём, как по маслецу. Только поспешить нам надобно, Ножницы долго ждать не будут.
Ткнулась Иголка разок-другой в стенку, и так, и эдак попробовала – ничего не выходит: слишком плотен картон коробочный. А Напёрсток вовсю старается, Иголку в ушко пихает-подталкивает. Тут уж не до нежностей – жмёт, что есть мочи, раскраснелся, запыхался.
– Ну, давай же, моя хорошая, постарайся… чуть-чуть ещё… никуда он, картон тот, не денется.
И Иголка давай снова пробовать, пока силы совсем не оставили. И как уж в сказках частенько случается: добрым-смелым судьба улыбается! Зацепилась Иголка едва-едва, воткнула свой носик остренький. Поднатужился Напёрсток, как следует, надавил на ушко ей, на кованное, и пошло движение долгожданное – сдался картон коробочный, пропустил сквозь стенку Иголку-искусницу. А Напёрсток упал обессиленный, но довольный, что спас любимую.
А тем временем Ножницы портняжные гордой своей походкой с мотком Аквамарином вокруг подушки бархатной вышагивали – Иголку-рукодельницу разглядеть пытались. А её ни на подушке, ни под подушкой не видать было.
– А может, она в подушку запряталась?
– Да мы подушку эту враз искромсаем на кусочки мелкие! – проскрежетали Ножницы.
– Никуда от нас она не денется!
Сказано-сделано: искромсали Ножницы подушку бархатную, не мелкие кусочки разрезали, но и там иголки не обнаружили.
– Нет её нигде, Серый. Расслабься. Иди, покоем дарованным наслаждайся. Да и нам уже давно спать пора.
… Прошли недели-месяцы…
Без иголки рукоделие забросили. Какое ж без неё шитьё-вышивание? И стояла себе коробка швейная без дела, пылилась. Только с места на место её перекладывали: то на комод поставят, то на шкаф уберут, а потом и вовсе в чулан снесли, за ненадобностью. Ведь коли пользы какой, радости малой никому ты в жизни не приносишь, зачем ты нужен-то? А?
В чулане том темно было да тихо. Одна беда: мыши частенько туда наведывались в поисках еды-провизии. Прогрызли они картон коробочный, нитки на зуб попробовали. Всем моткам-катушкам досталось: пришли они в негодность окончательную. А Ножницы портняжные без работы затупились да заржавели.
Как-то под Рождество решили в чулане порядок навести: хлам весь ненужный на помойку вынести. Два мешка мусора собрали. Коробка швейная, со всем своим содержимым, в одном из них оказалась.
Так подлость да глупость наказаны были. Не рой другому яму – сам в ней и окажешься!